Чарльз Дэвис - Мания
Между прочим, этого убеждения я придерживаюсь до сих пор.
— А что же развлечения? Гора вызывает в тебе смех? Заставлял ли он вас смеяться?
Я мог предать мавра тогда, ведь я действительно смеялся. Все дети смеялись. Смеялись и помнили. Должно быть, именно их воспоминания подготовили Инквизитора к этому трюку, подсказали, как доказать колдовство мавра. Однако я сказал:
— Горы вызывают смех. Та долина похожа на мою мать, когда мой отец лежит на ней.
Я и сейчас не понимаю, как мне хватило смелости произнести это. Наш дом был маленьким, и, как большинство детей моего возраста, я видел в темноте поспешные совокупления, подобные тем, что животные бесстыдно совершают при свете дня. Мы, конечно, знали, что об этом лучше помалкивать, однако я не раз замечал отображение форм. Сразу за aldea долина, ограниченная двумя невысокими холмами, сужалась, в совершенстве повторяя очертания коленей лежащей навзничь женщины с приподнятыми и раздвинутыми ногами. Если вдруг пойдете к той горе, милорды, подумайте об этом. Возможно, это принесет вам какую-то пользу.
Моя мать пронзительно вскрикнула, мавр неразумно рассмеялся, а некоторые из наших соседей с трудом подавили веселье, и даже Инквизитор, которого я никогда не видел улыбающимся, закусил нижнюю губу.
Постепенно шум утих, а мой отец успокоил мою мать. Правда, промах мой не был забыт. В тот же вечер меня здорово выпороли, поскольку смущение матери подкрепилось гневом отца, ведь я пытался защитить мавра.
Инквизитор попробовал еще раз.
— Я имел в виду некое зрелище, присущее самой ходьбе, а не картины, различаемые в пейзаже. Ты бегал, прыгал, кувыркался, ходил на руках, что-то в этом роде?
Окрыленный успехом своего предыдущего остроумного ответа, я напряг мозги, пытаясь увидеть какую-нибудь картину, рожденную нашими движениями, и почти совсем забыв о плачевном положении мавра. Раньше я никогда не говорил перед толпой и — после первоначальной неловкости — находил удовольствие в разговоре и внимании столь многих людей. Однако я не смог вспомнить никаких ужимок, которые порадовали бы Инквизитора.
— Может, он ходил по небу, — предположил какой-то умник из задних рядов толпы. Подговорили ли его, или он просто вдохновился услышанным в ходе расследования рассказом о ловле луны, я не знаю, но эта реплика повернула ход наших мыслей.
В толпе зафыркали отчасти насмешливо, отчасти боязливо, ибо мой народ полагал, что колдун действительно способен ходить по небу. Я разозлился и сказал:
— Почему бы и нет? Он ходил по воде.
Одно казалось мне ничуть не удивительнее другого. Мавр рассказывал нам о мальчике с волшебным ковром, летающим по воздуху, так что можно сказать, что мальчик ходил по небу. А сам мавр ходил по воде. Это случилось в верховьях Acequia Nueva. Нас там была целая группа, и мавр заставил нас держаться поодаль, сказав, что его магия не подействует, если мы будем стоять слишком близко. Мы с изумлением смотрели, как он шел осторожно, раскинув руки, по воде, бегущей по acequia. Мы были достаточно близко и видели, что он не стоит на стене, да и льда не было. Он шел по воде! И, произнося то простое предложение, я, к несчастью, указал рукой на мавра и не оставил никаких сомнений относительно того, кто ходил по воде.
Сначала я не осознал воцарившегося ужаса. Я считал ту ходьбу по воде отличным фокусом и решил, что ловко ответил на презрительные смешки неверующих в чудеса. Однако затем я увидел лицо Инквизитора, увидел на нем удовлетворение от достижения неведомой мне цели, услышал шепоток, пробежавший по площади, и вроде бы различил слова «богохульство» и «колдун».
Единственная другая известная мне история о подобном чуде — рассказ об Иисусе, который ходил по воде, чтобы успокоить своих перепуганных учеников. Иисус ходил по воде. Мавры по воде не ходили. А если ходили, это было убедительным доказательством какого-то темного и зловещего замысла.
Инквизитор отпустил меня. Я взглянул на односельчан. Все они повернулись к мавру. На их лицах не было ни капли жалости. Лишь жажда мести. Однако мавр был совершенно спокоен. Он просто улыбнулся мне, как в тот момент, когда я вышел в центр площади, и пожал плечами, словно говоря: таков уж этот мир и бесполезно ему сопротивляться.
Шип-шип.
♦
Невозможно заблудиться на прямой дороге. Если бы я не принял участия в том роковом судилище, моя жизнь не омрачилась бы воспоминанием о предательстве и я не пришел бы к моему нынешнему состоянию. Однако прямые дороги попадаются редко. А те, кто ступают на них, обычно обнаруживают, что выбрали путь по пустыне и никуда не ведущий. Все, созданное природой и благотворное, не может быть совершенно прямым, и каждая дорога к Богу по-своему извилиста. Тогда я этого не знал и хотел все выпрямить, восстановить ясный, прямой путь, не обремененный скрытыми мотивами, смутным чувством вины и мрачным смыслом. Итак, когда расследование закончилось и толпа рассеялась, я бросился вслед за Инквизитором, широко шагавшим к своему временному жилищу, и ухватился за край его легкой летней мантии. Инквизитор резко обернулся, а секретарь, увидев такую дерзость, замахнулся на меня. Я даже не попытался уклониться, но Инквизитор остановил занесенную руку своего подчиненного.
— Это неправильно, — сказал я. — Мавр никогда ничего такого не делал. Все не так, как вы говорите.
И опять секретарь попытался избавить хозяина от моих назойливых приставаний, и опять Инквизитор остановил его и долго-долго смотрел на меня, и опять мне привиделась та едва заметная веселость и показалось, что он слегка прикусил нижнюю губу. Несомненно, ситуация была весьма комичной. Маленький крестьянский оборвыш с горящими от возмущения глазами осмелился поправлять защитника истинной веры. Другой на месте Инквизитора разгневался бы, а он отпустил своего секретаря и спросил меня, что я считаю неправильным.
Не могу вспомнить точные слова своего ответа, только помню, что был он длинным, невразумительным и слезливым. Однако в итоге я повторил все, что говорил о мавре прежде. Что он хороший человек, показывавший фокусы не ради обмана, а ради учения и забавы, что он приукрашал жизнь, что хождение по воде было не насмешкой над Иисусом, не колдовством, а шуткой; он просто хотел нас развеселить…
Несмотря на мою несвязную речь, что-то в моем лепете — моя искренность или сила моего возмущения, — должно быть, тронуло Инквизитора, ибо он не прерывал меня и заговорил лишь тогда, когда я выговорился.
— Где точно вы находились, когда мавр ходил по воде?
Я не понял хода его мыслей, но, надеясь, что это как-то поможет мавру, я описал то место за Обрывом Пастуха на пути к верховью Acequia Nueva и предложил провести его туда, если он желает. Но если я думал, что место действия поможет оправданию, то я ошибался.
— Не нужно, — сказал Инквизитор. — Если возникнет необходимость, я сам смогу найти это место. Кажется, я видел его прежде. Твое описание совпадает с тем, что говорили остальные.
Не сразу до меня дошел скрытый смысл этого утверждения, но когда дошел, мое смятение усилилось.
— Вы знали!
Сначала Инквизитор не понял меня, но когда я повторил обвинение, он все понял, и в его взгляде засветилось уважение.
— Да. Я слышал эту историю раньше.
— Тогда почему я должен был ее рассказать? Почему вы заставили меня сказать, что мавр ходил по воде? Любой из детей мог повторить свои слова.
— А какая разница? — спросил он. — Для мавра ничего не изменилось бы.
— Но для меня изменилось бы все, — сказал я, впервые понимая, что скорблю о себе не меньше, чем о мавре.
После недолгих колебаний Инквизитор принял решение довериться мне:
— Остальные уже высказались. Было необходимо, чтобы и ты это сказал, чтобы именно ты изложил историю о ходьбе по воде.
Именно тогда я заметил, что Инквизитор все время говорит о необходимости. Очевидно, необходимостью он мотивировал то расследование.
— Но вы заставили меня произнести слова, которые, как вы точно знали, повредят ему. Вы заставили меня предать его.
Я пришел в ярость и, если бы не рассчитывал узнать что-то новое или каким-то образом помочь мавру, наверное, набросился бы на Инквизитора. Мои маленькие кулачки не нанесли бы ему никакого вреда, но я никогда не считал слабость веской причиной для трусости и часто ввязывался в сражения, которые никогда бы не принесли мне ни победы, ни выгоды, не так ли, милорды?
— Необходимо, чтобы рассказали все. — Снова необходимость, и снова Инквизитор как будто колебался, как будто с трудом подбирал слова. — Пожалуй, я переведу тебе изречение святого Павла. Он сказал, что, осуждая другого, человек осуждает себя, потому что, осуждая другого, человек уподобляется тому, кого осуждает.
(Можете прочитать это сами, милорды. Послание к римлянам, 2:1.[27])
