Армандо Салинас - За годом год
Часто они обсуждали разные вопросы. Сеньор Хуан умел слушать и затем высказывал Хоакину весьма справедливые суждения о многих вещах.
— Значит, так. Ты, я и все трудящиеся — мы образуем один класс. Но пока мы не осознаем, кто мы, пока не поймем все как следует — а это, между прочим, проще простого, — мы ничего не поделаем. Повторяю, все мы принадлежим к одному классу, и класс этот — рычаг, который движет миром. В производстве мы первые: мы печем хлеб, строим дома, делаем моторы. Словом, все производим мы. Но как только дело доходит до распределения и руководства, нас никто не зовет. Нам лишь платят, чтобы мы могли питаться и иметь силы для работы.
Иногда Хоакин делился с Хуаном своими личными заботами, рассказывал о домашних делах, просил у старшего друга совета.
— В таких вопросах советовать трудно. Мы живем в плохое время, время трудных испытаний. Твой отец, да и другие — не думай, что он в единственном числе, — не уразумели урока. Ясное дело, для того чтобы судить о человеке, надо знать о нем больше: как он живет сейчас, как жил прежде…
— Знаешь, — сказал он как-то Хоакину, — надо запастись терпением. Вчера я был на вокзале, провожал одного родственника. Видел там два состава, груженных оливковым маслом и рисом. На них висели таблички, я подошел прочесть. И что ж, ты думаешь, там было написано? «Испанские излишки для Германии». Надо ж, отчубучили: излишки!..
— Говорят, мы платим долги за войну, — сказал Хоакин.
— Я тоже так считаю, какие же у нас излишки…
Хоакин недолго проработал в пекарне. Он устроился на завод в предместье. Изредка навещал сеньора Хуана.
— Ну, как у тебя идут дела, паренек?
— Учусь, хочу стать мастером.
— Это хорошо. В один прекрасный день понадобятся рабочие, соображающие что к чему.
А вскоре учеба и работа заполнили все его время, и Хоакин перестал навещать своего друга.
Она подъела все, что нашлось в доме. На кухне было темно, но она не испытывала желания зажечь свет.
Мария пристроилась на низком, из гнутых прутьев, стульчике с камышовым сиденьем, прислоненном к кафельной стене, рядом с потухшим очагом. Наклонившись вперед, положила лицо на ладони рук, локти уперла в колени.
Оторвав взгляд от подола платья, почти бессмысленно Мария взглянула в окно, выходившее во двор. Там, за окном, начиналась еще одна ночь. Луна, круглая, как монета, внезапно вынырнула из-за соседней крыши, словно привязанная на веревочке. Затем взгляд Марии на миг задержался на голубой клеенке, покрывавшей кухонный стол. Местами она протерлась, и виднелась основа.
В голову лезли всякие глупости. Мысли, бессвязные и пустые, кружились в нескончаемом водовороте, не обретая конкретной формы. Она замурлыкала песенку, которую во все горло распевал кто-то на другом этаже.
Снова глотнула вина.
Песня внезапно замолкла. Мария некоторое время напряженно прислушивалась, ожидая, не раздастся ли она снова. Но до нее доносились лишь шум со двора да стук капель, падавших из крана.
Ей стало лучше. Какой бы несчастной чувствовала она себя, если бы не могла напиваться. Все печали и невзгоды, обрушившиеся на нее, причиняли ей физическую боль. Они комком застревали у нее в горле.
Еще глоток.
В кухню вошла Ауреа. Мария инстинктивно спрятала бутылку под стул.
Ауреа вздрогнула, когда зажгла свет.
— Что вы тут делаете в темноте, сеньора Мария? Ну и напугали вы меня.
— Не знаю. Вроде с потушенным светом лучше. Да и денег меньше уходит. А то к началу месяца слишком много набегает по счету.
Ауреа помешала Марии. Она словно нарочно пришла нарушить ее покой в этом тихом убежище.
— Каждый день все дорожает и дорожает, ну что за паршивая жизнь! — заметила Ауреа.
Она ходила от плиты к раковине. И при каждом шаге шлепанцы соскакивали у нее с ног.
— А к чему приводят эти повышения, сами знаете. Все больше и больше записей в тетрадке. Не представляю, до чего мы докатимся. Знаете, сколько я отдала за две булки хлеба? Не поверите. По три песеты за каждую, а в них и по сто граммов не будет.
Ауреа принялась мыть посуду, сложенную в раковине; потом ополоснула ее, подставив под струю воды. На руках ее виднелись пятна от наждачного порошка.
«Когда она наконец кончит свое мытье и оставит меня в покое?» И мысли Марии, скакнув, словно полевой кузнечик, унеслись к тому времени, когда она впервые познакомилась с Матиасом.
Видный мужчина был этот водитель трамвая. Молодой, смуглый, с очень приятной улыбкой. Мария была довольна. Она стояла на задней площадке вагона, прислонившись спиной к стеклу. Правой рукой доставала щепотки песка из специального ящика и через отверстие в полу сыпала на рельсы. Делала она это не задумываясь, смотря на широкую спину мужчины, который уверенно вел трамвай.
Мария прошла через весь вагон. Один из пассажиров, взглянул на нее, что-то сказал, но она даже не обратила на него внимания. Взявшись рукой за поручень, закрыла за собой деревянную дверь. Дверь немного заело, и она с силой дернула ее еще раз. Матиас обернулся и медленно затормозил у остановки.
— Как работается? — спросил он.
— Думала, что не справлюсь.
— А знаете, вам здорово идет эта блузка.
Еще бы ей этого не знать. Это была изумительная красная блузка, плотно облегавшая ее фигуру.
— Как вас зовут? — поинтересовался вагоновожатый.
— Мария.
— У меня была одна знакомая девушка, ее тоже звали Мария.
— Да? — протянула она. — И какая она была из себя?
— Совсем не похожа на вас, у нее не было такой красивой блузки.
Мария рассмеялась. Она знала, что у нее вызывающе крупный бюст. Округлые и крепкие, как римские груши, груди слегка дрогнули под легкой яркой тканью.
Один из пассажиров позвонил в колокольчик. Матиас тронул трамвай. Они пересекали площадь Сибелы.
Фонтан посреди площади был заложен мешками с песком. Авиация и артиллерия с холма Гарабитас часто бомбили и обстреливали из орудий Мадрид.
— Ну ладно, пойду получу за билеты, а то, видно, они очень торопятся заплатить за проезд, — сказала Мария.
И снова голос Ауреа вывел ее из задумчивости. Ауреа вытирала посуду белой тряпицей с голубой полосой.
— Вот тогда я и сказала моей племяннице: Антония, ты хорошая девушка, но, если я только увижу тебя с мужчиной, излуплю палкой. Тебе надо думать о работе и ни о чем больше и оставить разные глупости. Так ей и сказала.
На соседкиных часах пробило восемь вечера. Часы хорошо были видны Марии, они висели в столовой. Массивные стенные часы с длинным желтым маятником.
— Восемь часов, — сказала Ауреа, сосчитав удары. — Уж поверьте, сеньора Мария, сегодня я нипочем бы не встала. Так ломит и вертит с полудня одно место, с ума сойти можно. И все из-за этой ведьмы доньи Пруденсии. Такая назойливая старуха, я ей это прямо в глаза сказала. И кто ее просил снимать мою кастрюлю? Так затвердел горох, что не разгрызешь. А такой горох не каждый день купишь, по три дуро за кило платила. Не будь донья Пруденсия старухой, я бы ей всю рожу разукрасила.
Мария кивнула головой. В самом деле, старая карга была преотвратная скотина, но Ауреа ни в чем не уступала ей, особенно по части языка. А кроме того, Марии на все было положительно наплевать. Она мечтала лишь об одном — чтобы квартирантка поскорее убралась и дала бы ей спокойно предаться воспоминаниям.
Мария пошевелилась, расправляя затекшие ноги. Большим пальцем перекрестила, чтобы скорее отошли.
— Сейчас, сейчас ухожу, — сказала Ауреа. — Если придет племянница, не пускайте ее на улицу. Я сбегаю в лавочку к Хесусу за оливковым маслом и картошкой по карточкам. Вы читали сегодняшнюю газету? Напечатано, что дают по шестьдесят два грамма на человека. Будто этой малостью можно прокормить семью целую декаду…
Снова она осталась одна. Снова глотнула из бутылки. Недурное винцо было бы у Иларио, если б он не доливал в него столько воды. И еще дерет по четыре песеты за литр. Ох и тип этот Иларио. Не холостяк, а настоящий мышиный жеребчик. Всегда у него находится заветное словечко для женщин, будь то девушка или старуха.
— Что можно ждать от женщин? Расфуфырятся, намажут губы и пойдут вертеть бедрами, как кобылы. А что ждать от мужчин? Теряют голову от этих самых женщин. Неважно, молодые они или старые, у каждой все на своем месте. Ясное дело, если молоденькие… — разглагольствовал кабатчик.
Иларио был низенький, хлипкий. Всегда носил белую курточку, такую короткую, что едва прикрывала его тощий зад. Стоило поглядеть на него, когда он кидал взоры на дочку служащего из электрокомпании. Девушка была высокая, статная. Кабатчик так и пожирал ее глазами. Она позволяла любоваться собой и, уходя из бара, сильнее обычного вертела бедрами. Вообще бедра этой девицы были предметом восхищения всех завсегдатаев таверны Иларио.
