Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
Женщины вздрагивают.
9
На вершине Алто-да-Лаже не покидавшее Палму всю дорогу беспокойство сдерживает его решительный шаг. Ветер ударяет его в грудь, хлещет по лицу, заворачивает поля шляпы. Съежившись, он останавливается на краю оврага.
Внизу, чуть в стороне от дороги, обсаженной шелестящими осинами, виден прямоугольник яркого света. Это лавка Миры.
Какое-то мгновение Палма колеблется. Потом решительно идет вниз, с силой вонзая каблуки в сыплющуюся из-под ног землю. Он прячется за осинами, переходит через дорогу.
Прямо с порога он спрашивает:
— Где Галрито?
Нетерпение Палмы наталкивается на молчание и непоколебимое спокойствие Жозе Инасио Миры, который, как изваяние, стоит за стойкой. Свисающая с потолка карбидная лампа печально потрескивает в полутьме.
Жозе Инасио Мира выходит из-за стойки. Высокий, толстый, он несет себя торжественно, с достоинством. Сдвинутая на затылок черная, с широкими полями шляпа, точно нимб, окружает его голову. Лицо скрыто тенью. Остановившись, он внимательно прислушивается. За дверью слышны шаги.
— Должно быть, он…
В дверях появляется маленькая, сухая, невзрачная фигура Галрито. Проходя мимо Палмы, Галрито бросает на него проницательно-иронический взгляд.
— Ола!..
Усаживается за стол, стоящий у стены. Сидя, он кажется еще меньше и слабее. Но смуглое, живое, испещренное подвижными морщинами лицо, умный взгляд и не сходящая с губ то горькая, то насмешливая улыбка говорят о силе духа.
— Ну, так ты здесь? — говорит он, не переставая улыбаться. — Давай присаживайся. Что будешь пить?
— Ничего.
— Ну вот! Эй, Зе Насио, тащи-ка нам водки по стаканчику. Подбитые железными гвоздями сапоги Жозе Инасио неслышно ступают по черному, земляному полу. Не торопясь, он приносит бутылку и стопки и ставит все на засаленный стол. Галрито с воодушевлением потирает руки. От выпитой одним глотком водки у него перехватывает дыхание. Он передергивается.
Палма, опустив голову, вертит в руке полную стопку.
— Когда двигаемся?
Жозе Инасио Мира и Галрито неожиданно серьезно взглядывают на Палму. Только потрескивание карбидной лампы да шелест осин нарушают тишину.
— Я вижу, — начинает Жозе Инасио Мира, — ты решился?!
— Решился.
— Но это опасно. Знаешь… Иногда полиция…
— Знаю, знаю. Все, знаю.
— И, даже зная, решился?
— Я ж сказал!
— Не раздражайся, спокойно. — Презрительная гримаса искажает круглое лицо Жозе Инасио. — Спрашиваю потому, что потом не хочу никаких обвинений, что бы ни случилось. И знай, раздражение плохой помощник в нашем деле. Намотай себе на ус.
Не произнеся больше ни слова, он, выпрямившись во весь рост и расправив плечи, исчезает за дверью, ведущей во внутренние комнаты.
Грозное предостережение все еще висит в сумеречной атмосфере лавки. Палма вертит в руках стопку. Капли водки падают на стол.
— Кончай крутить, — говорит Галрито. — Какого черта! Пей, да и все. Пей!
— Думаешь, трушу? — Стопка замирает в его руке. — Я сделаю все, что потребуется. Но это не по мне.
— Ну, если так, лучше не…
— Нет. Я вынужден идти, просто вынужден.
— Как знаешь. Никто тебя не принуждает. — Галрито наклоняет бутылку и, внимательно глядя на льющуюся жидкость, зло улыбается. — Если не хочешь, еще есть время отказаться.
— Я должен хотеть. Элиас Собрал и другие вроде него толкнули меня на это… Никуда не денешься. У них все: и сила, и власть. Они же предполагают, они же и располагают.
— Я тебя не понимаю. Хочешь ты или не хочешь?..
— Похоже, ты считаешь, что такой шаг я могу сделать запросто? Это я-то, кто всегда зарабатывал свой хлеб при свете дня, с высоко поднятой головой?
— Все верно. Но в твоем положении выбирать не приходится!
— Нет, Галрито. Я жертвую многим. Если меня арестуют, то… всему конец.
— Послушай!
Галрито просит Палму быть внимательным и серьезным, потом выпивает водку, тыльной стороной ладони проводит по рту.
— Послушай. Что-то ты барахлишь: несешь лишнее, угрожаешь, перестань, будь благоразумным и сговорчивым. Поверь, всяк, не только Собралы, любит сговорчивых.
— Но я не этой породы. Меня оскорбили, и я не молчу и не буду молчать! Лучше сдохну сразу, как нищий.
После короткой паузы Палма продолжает уже более сдержанно:
— Ты что, забыл, что вот уж два года, как я без работы?.. «Хочешь… не хочешь?» — говоришь. Хочу! И не так много: работы хочу, чтобы жрать было что в доме.
— Хватит об этом! Ну! Ведь есть где заработать, так в чем же дело? Нужно только решиться, и все!
— Решился я.
— Вот и ладно. И увидишь — не раскаешься. За это хорошо платят. Вернешься и все сполна получишь.
— Если бы так…
Палма опускает голову, поля шляпы скрывают его лицо. Задумавшись, он опять принимается вертеть стопку в руке.
— Дочь моя была против. Она сказала, что все крестьяне идут в город просить работу. Они действительно идут, я знаю. Кто ничего не имеет, тот на все согласен.
— Я тоже слышал об этом. — Галрито прикрывает глаза. — Ну а что же ты?
— Я… У меня еще дом есть.
— А, эта развалюха? Да она скоро рухнет. — Горькая усмешка морщит уголки губ Галрито. — Да и что тебе в нем?
— Как это! Живем в доме. А без дома и не знаю что делать буду.
Появляется Жозе Инасио Мира.
— Пора, ребята.
Галрито выпивает еще одну стопку, и они встают.
— Брось думать, — говорит Жозе Инасио, кладя руку на плечо Палмы. — Сейчас тебе нужна ловкость и твердость. Понятно?
Палма высвобождает плечо и идет к двери вслед за Галрито. На какое-то мгновение останавливается, потом исчезает в черноте ночи.
Вернувшись, Жозе Инасио Мира сталкивается у перегородки, отделяющей лавку от жилой части дома, с женой.
Франсиска, как и муж, одета в черное. Как и муж, она высока и здорова. Широкая юбка в складку почти скрывает ноги, шаль слегка обтягивает грудь. Из-под плотно повязанного головного платка смотрит явно обеспокоенное лицо.
— Не волнуйся, — говорит Жозе Инасио. — Палма, несмотря ни на что, — человек верный.
— Быть может. Только не для него это. Ты ведь так же думаешь.
На столе около бутылки так и стоит нетронутая стопка водки.
— И как он справится? — Франсиска чуть заметно качает головой. — Даже выпить забыл.
Дважды обойдя лавку, Жозе Инасио Мира скрывается за перегородкой и садится у очага.
— Сам не знаю.
— Вот то-то.
Франсиска садится рядом. Они молча смотрят на огонь, неотступно думая все о том же. Думая и стараясь вообразить все возможные осложнения.
— Будет, — говорит Жозе Инасио, — ничего не должно случиться.
Он принимается скручивать сигарету и, прикурив от головешки, медленно выпускает облако дыма.
— Посмотрим.
10
Согнувшись под тяжестью огромных мешков, мужчины поднимаются с земляного пола, с нетерпением ожидая момента, когда будет приказано двинуться в путь.
Корона встает на скамью, чтобы погасить лампу. Но прежде он все внимательно осматривает. Его могучая, плечистая, коротконогая фигура, стараясь удержать груз, подается вперед. Круглые, холодные, ничего не выражающие глаза шныряют по сторонам, как два недобрых зверька.
Помещение похоже на старую заброшенную конюшню. По углам, устилая изъеденные жучком балки, висит плотная паутина. Завалившаяся набок, без единого колеса телега упирается оглоблей в кормушку. На торчащих из балок огромных гвоздях висят мешки, упряжь, обрывки веревок. Ящики самых разных размеров валяются по углам на устланном подгнившей соломой полу.
— Кто-нибудь курил?
Трое стоящих в ожидании отрицательно качают головой.
Галрито почти не видно за огромным мешком, всегда готовый к стычке, высокий полнокровный Банаиса с округлыми плечами поворачивает к нему заросшее черной бородой лицо. Он недоверчиво косится на Палму.
Палма около телеги подтягивает проходящие под мышками ремни, стараясь создать равновесие. Из внутреннего кармана он вытаскивает нож и сует его в брюки.
— Видал! — восклицает Банаиса тоном человека, получившего подтверждение своим догадкам. — Этот тип уже приготовился: нож в брюки сунул.
Стоя с мешком на спине, Галрито примиренчески машет рукой.
— Оставь! Ты ж знаешь… когда впервые идешь нашей дорогой, только и думаешь, что тебя ждут предательство и смерть…
— Какое мне дело, что он там думает? Не хочу в силки попасть. Такие, как он, каждого пугаются и всех предают.
— Ошибаешься, — прерывает его Палма грубым, ничего хорошего не предвещающим тоном. — Нет среди вас никого, кто бы мог меня напугать. И уж во всяком случае, не ты.
Голос стоящего на скамье Короны звучит строго:
