Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

В ужасе я вскрикнула и села на кровати, распахивая глаза.

Спальня побелела — так плотно её укрывал сливочно-густой туман. Любые звуки тонули в нём, будь то испуганный возглас или звон колокольчика для прислуги; в распахнутом окне скорчилась старая женщина в бальном платье…

"О, нет, это всего лишь ткань причудливо завернулась", — поспешила я успокоить себя, хотя на перепутавшиеся занавеси это походило слабо.

Зимний холод совершенно не ощущался.

"Надо проснуться, — пронеслось в голове. — Но как?.."

Чем дольше, тем опаснее мне казалось оставаться на месте. Потому я встала, накинув на плечи шаль, и подошла к окну. Бархатная старуха посторонилась и будто бы даже хихикнула.

Спину точно судорогой свело.

Святые Небеса, только не смотреть вправо, не смотреть…

— Что ж, — произнесла я громко, пытаясь вернуть самообладание. — Если спальня стала такой неуютной, можно выйти на прогулку.

Из окна вниз тянулась "морская лестница" — толстая верёвка с узлами, расположенными через равные промежутки. Ею я и воспользовалась, причём с необыкновенной лёгкостью. Вероятно, то был дурной знак, но сил находиться в комнате не осталось.

Бромли-из-сна покорился жаркой, душной, туманной летней ночи. Сдался, как отчаявшийся солдат, поклонился ослабевшими ветвями яблонь, бессильно ощерился разбитыми тёмными окнами. Улицы его были вывернуты безжалостно, как руки у пленника. Я шла в молчании и ощущала на себе тяжёлый, предвкушающий взгляд и старалась держаться уверенно, взывая к воспоминаниям о запахе вишнёвого табака, о лимонной терпкости вербены… Дороги выводили вовсе не туда, куда следовало бы; Эйвон бурлил вдали, то справа, то слева. Ноги несли меня к особняку леди Абигейл, и он показался неправдоподобно быстро — дымчатый, дрожащий во тьме.

Я замедлила шаг, затем остановилась, вглядываясь; и вовремя — призрачный дом обрушился вдруг под землю, изогнулись в конвульсиях старые деревья — и вот уже вокруг расстилалось старое, заброшенное кладбище.

У ворот стоял высокий седой мужчина.

— Все твои пути во сне ведут ко мне, — произнёс он, не двигаясь с места. Среди могил за его спиной бродили сгорбленные люди с тусклыми красноватыми фонарями. — А наяву мой взгляд следует за тобой. На ком он остановится?

Мне стало страшно — до немоты, до внезапной дурноты… но страшно не за себя.

Абигейл, Юджиния, Мэдди, Эллис, Клэр, дядя Рэйвен — лица друзей кружились в калейдоскопе. Я отчаянно пыталась не думать о них, чтобы не привлечь к невинным внимание мёртвого колдуна, но тщетно.

Какое-то наваждение…

А потом, когда отчаяние обернулось горечью на языке, Валх шагнул мне навстречу, и одновременно обернулись люди с кладбища, и глаза их горели ярче фонарей — круглые, жёлтые, звериные. И только у одной женщины они оставались человеческими — голубыми и чистыми, хотя лицо её было черно.

Абени подняла свой фонарь над головой — и вдруг швырнула его оземь.

Валх, кажется, не заметил вспышки, но я едва не ослепла — и наконец сдвинулась с места, затем сорвалась на бег; и в памяти воскрес наконец аромат вербены, а мёртвую тишину туманной ночи заполнил негромкий голос:

— Проснись, Виржиния.

…во сне я бежала, а очнулась под одеялом с головой, недвижимая и почти задохнувшаяся. Сорочка повлажнела, подол комом сбился выше колен. О, это определённо была реальность — разочаровывающая и мучительно желанная одновременно.

В изножье моей кровати кто-то сидел; кто-то бесцеремонный, бесстыдный, способный откинуть край одеяла и прикоснуться к щиколотке — снова и снова, лаская кожу самыми кончиками пальцев.

— А ведь я даже не могу сказать сейчас, что вы позволяете себе слишком много, — сорвалось с моих губ. — Иначе даже в собственных глазах буду выглядеть неблагодарной.

Пальцы замерли.

— Мне не нужна благодарность, Виржиния, — усмехнулся несносный гипси. — Иначе даже в собственных глазах я буду выглядеть злодеем… — Я шевельнулась, и он плотнее обхватил мою щиколотку. — Нет-нет, вот только из-под одеяла не выглядывай, если хочешь пощадить свою стыдливость.

Я вспыхнула и резко поджала ногу, прячась, как улитка в раковине.

— Вы, похоже, очень спешили.

— А ты начинаешь говорить отстранённо, когда смущена, — ответил Лайзо негромко. — Я сейчас уйду, а ты засыпай и не бойся: тот колдун сегодня больше не появится. А завтра повесь новый ловец в изголовье.

Воздуха стало не хватать; мне отчаянно хотелось, чтобы Лайзо ушёл скорее — и чтобы он никуда не уходил. Щёки горели, точно перцем натёртые.

— Нам… нам надо бояться в подобном положении отнюдь не колдунов, — произнесла я, усилием воли заставляя голос звучать ровно. — Сэр Клэр Черри весьма наблюдателен.

— Пока он смотрит в другую сторону, — ответил Лайзо. Тяжесть в изножье кровати исчезла. — Доброй ночи, Виржиния.

Отворилась и затворилась дверь; ощущение чужого присутствия исчезло. Дышать стало легче, но вот на душе образовалась странная тяжесть. Нынче ночью я сбежала от двух колдунов, но какая-то слабая, недостойная леди часть меня от одного из них бежать не желала.

Более до утра меня никто не побеспокоил. Я отдохнула на удивление хорошо и сама проснулась в половине восьмого, ещё до прихода Юджинии. В комнате немного пахло вербеной — верный знак, что постыдное фиаско мне, увы, не приснилось… Как и спасение — пожалуй, даже более смущающее.

— Ой, леди Виржиния, у вас лицо красное, — робко произнесла Юджи, поглядывая в сторону. — А окно приоткрыто. Жара нет? Вы не простудились? Принести шаль тёплую, может? Или ваш любимый травяной чай, прямо сюда, перед завтраком?

"Травяным чаем" в особняке называли сбор целебных растений, который время от времени передавала Зельда. Горьковатый и слегка вяжущий, он и успокаивал, и придавал сил. Беда в том, что большую часть тех трав собирала не сама гадалка, а её сын-колдун.

Лайзо.

Щёки у меня, кажется, стали ещё краснее.

— Не стоит. А румянец… — я запнулась. — Напротив, это признак здоровья.

Но настоящее испытание для выдержки началось позже, за завтраком. Клэр был куда наблюдательнее Юджинии — и, что куда печальнее, всегда подозревал худшее.

Вдруг он заподозрит что-то?

Был, разумеется, способ немного обезопасить себя от расспросов — в некоторой степени. Дядя никогда бы не стал затрагивать щекотливые темы в присутствии своих мальчиков. Посторонние и слуги тоже сдерживали его разговорчивость. Если рядом будут Паола с Лиамом и братья Андервуд-Черри, то круг опасных вопросов резко сузится.

Рассудив таким образом, я спустилась в столовую чуть позже, когда все остальные уже заняли свои места. Однако с первого взгляда стало ясно, что Клэр пребывает в скверном настроении.

— Доброго утра вам, дорогая племянница, — произнёс он сахарным голосом. — Прискорбно видеть, что вы снова подаёте дурной пример воспитаннику… и племянникам.

Сердце у меня пропустило удар, но я постаралась не выдать волнения и улыбнулась:

— Не совсем понимаю, о чём вы говорите, дядя.

Клэр помедлил с ответом, точно издеваясь, а затем страдальчески заломил бровь:

— Пунктуальность. Вы опаздываете к завтраку, причём не впервые. Скверное воспитание. Впрочем, чего ещё ожидать от этого дома? Там, где живёт одинокая леди, вскоре начинается разложение нравов.

Приборы в руках у меня совсем не дрожали, но мысли метались, как стая потревоженных птиц.

"Разложение нравов? Что он имеет в виду? Неужели заметил вчера, как возвращался Лайзо? Или это обычное ворчание?"

— Но ведь теперь здесь живёте вы, дядя, — не сразу нашлась я с ответом. — Неужели вашего благотворного влияния недостаточно?

— Какое бессердечие, подумать только. Вы заставляете меня мучиться выбором: отступить, поддавшись на сладкую лесть, или проявить стойкость и заняться вашим воспитанием, — откликнулся Клэр, нежно улыбаясь. — Воистину женское коварство. Почему ж вы вновь не надели то прелестное розовое платье, если уж решили меня задобрить?

У меня появились сомнения: может, всё же дядя ни о чём не подозревает?..

— Что ж, я могу позволить себе не спускаться в одном и том же наряде к завтраку дважды за месяц… К слову, дядя, оба ваших домашних костюма сшиты с большим вкусом, — бросила я как бы между делом, обретая часть прежней уверенности. Уголок губ у Клэра дёрнулся при намёке на некоторую финансовую несостоятельность. — И, возвращаясь к розовому платью, не могу не полюбопытствовать: неужели оно вам понравилось? Мне показалось, что вы тогда испугались.

— За вас, дорогая племянница, исключительно за вас, — елейно отозвался Клэр. — Говорят, что иногда самые буйные обитательницы Дома призрения скорбных разумом имени святой Инессы внезапно становятся смирными и послушными. Но это, увы, знак не излечения, а окончательного помрачения рассудка. И когда вы, прежде неудержимая в своём бунте, вдруг повели себя скромно, подобающе леди, я обеспокоился.