Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда
Лекция длилась два часа. Фрейд описывал встревоженных пациентов, которые приходили к нему с травматическими историями о сексуальных фантазиях, сновидениях и чувством вины за недопустимое поведение. Рассказал о юноше, имевшем связь с проституткой и проявлявшем впоследствии неестественные, параноидальные симптомы. О молодой женщине, подвергшейся нападению со стороны отца и страдавшей истерией и нервными срывами. О людях с параличом конечностей, нервным кашлем, головными болями, речевыми расстройствами, ужасающими галлюцинациями. Количество симптомов и психических состояний, возникших в результате сексуальной травмы, просто поражало. Больные были настолько возбудимы, что им приходилось прописывать хлоралгидрат, морфин и хлороформ от бессонницы, или же им надевали металлические браслеты на руки и на ноги и подвергали электротерапии.
После лекции Минна наблюдала, как студенты, многие из которых казались такими юными, что вполне бы сошли за хористов из «Венского хора мальчиков», проталкивались вперед и, окружив Фрейда, засыпали вопросами. Временами зал оглашали взрывы хохота, а Минна медленно двигалась к задней двери. Она была уже почти у порога, спиной к подиуму, когда почувствовала на себе чей-то взгляд.
— Фройляйн Бернайс, — позвал Фрейд, и звук его голоса внезапно покрыл гомон в зале, — не будете ли вы так любезны задержаться на минутку?
Минна обернулась и кивнула. Она уже надела пальто, перчатки и шляпу, и ей было неловко и жарко. Стоя у дверей, она переминалась с ноги на ногу. Фрейд сошел с подиума, закурив сигару, и едкий запах дыма потянулся в ее сторону.
— Надеюсь, я не заставил вас скучать…
Мгновение Минна колебалась, высказывать ли свои впечатления, но потом, как обычно, решила ковать железо, пока горячо:
— Вы полностью владели залом, студенты вас обожают, должна признать, но к вашему утверждению, что все проявления истерии возникают на сексуальной почве, они отнеслись… несколько скептически.
Он окинул ее оценивающим взглядом.
— Нет, моя дорогая. Я сказал вовсе не это. Первопричину истерии надо искать в сексуальности.
— Наверное, я прослушала.
— В это трудно поверить, — усмехнулся Фрейд.
— Во всяком случае, вы же не станете отрицать, что порой истерии возникают в результате страха, смерти или отказа.
— Я достаточно ясно изложил свои доводы.
— Видимо, я запуталась, — промолвила Минна, и слова ее прозвучали не так уверенно, как она хотела. — Тот ваш больной — двенадцатилетний мальчик, который отказывался есть… совершенно ясно, что он подвергся насилию. Причину и следствие легко сопоставить. Но в других случаях будет сложно найти связь.
— «Сложно» не означает «невозможно».
— То есть исключений никаких?
— Никаких, достойных внимания, — ответил Фрейд, наклоняясь к ней поближе. — Кое-кто скажет, что я стою на позиции доктрины.
— Вероятно.
— И он будет… что? — игриво спросил Фрейд.
— Неоправданно суров, мой друг.
— Правильный ответ.
— Я так и думала, — улыбнулась она, собираясь уходить.
— Подожди! — попросил он, как-то странно глядя на нее.
Минна ждала, что Зигмунд добавит еще один пункт для подкрепления своей аргументации, но вместо этого он спросил, не будет ли она свободна сегодня ближе к вечеру. Минна удивленно приподняла брови, но тут же вспомнила, что этим вечером, как и всеми прочими субботними вечерами, Фрейд играет в тарок [11] с тремя коллегами по больнице. Один из партнеров заболел и в последний момент прислал свои сожаления и извинения. Очевидно, у него случился не просто кашель, а осложненная бронхиальная инфекция.
— Собственно, друг мой, это Марта предложила. Она напомнила мне, как ты ловко управляешься с картами и легко могла бы заменить недостающего игрока.
Минна припомнила, как в студенческие годы они играли в карты за столиком в кофейне.
— Это было сто лет назад…
— Но я помню, как вы нас просто разгромили однажды.
— Только однажды?
— Ну, хорошо, несколько раз.
Фрейд вернулся к нетерпеливо ожидающим студентам, а Минна отправилась домой. Несколько недель назад она была в полном смятении, влача одинокую жизнь с крадеными удовольствиями. Работала в стольких домах, совершенствуя умение припрятывать еду или выпивку, читая ворованные книги и ссорясь с домашней прислугой, не упускавшей возможности вставить ей палки в колеса. Теперь же Минна была свободна и жила со своей семьей. Перебегая Рингштрассе, она ощутила прилив оптимизма. Пусть это не навсегда, но сейчас ей так необходима передышка.
Глава 8
Карточная игра всегда проходила одинаково. Почти обряд. Ровно в семь часов доктор Эдвард Cильверштейн звонил в дверь, и слуга сопровождал его в маленькую гостиную, где он, дружески похлопав Фрейда по плечу, сразу направлялся к столу с закусками. На него всегда можно было рассчитывать, чтобы создать уютную обстановку обжитой комнаты, и на сей раз он сразу потянул с серебряного подноса огромный кусок торта Захера, обильно кроша на ковер.
— Как дела, Зигмунд? — спросил Эдвард, садясь в кресло.
Вытянув ноги, он извлек из жилета слегка помятую бледно-бурую сигару марки «Мария Манчини» и уставился на нее в восхищении, будто разглядывал женщину.
— Вот благородное, изящное тело, которое я люблю, — сказал доктор Сильверштейн с очаровательной улыбкой. Он зажег сигару и затянулся с преувеличенным удовольствием. — Ах, капризная, но сговорчивая, — добавил он, перелистывая газету.
Фрейд добродушно кивнул коллеге, единственному холостяку в их компании, но все-таки провозгласил преданность своей толстой, простоватой «Трабуко».
— Не так легкомысленна, не столь темпераментна… с ровной, надежной затяжкой. Можешь оставить себе своих «Марий». Нет, с ними слишком много возни.
Доктор Иван Скекель явился вторым, снимая побитое ветрами пальто с обычными извинениями за опоздание — переполненные омнибусы, жена, опухшие суставы и прочее. Он разгладил квадратную бороду, расправил шерстяной жилет на объемистом животе и тоже направился к столу с закусками, чтобы откупорить бутылку вина. Новый гость уже собирался зажечь за компанию третью сигару, когда дверь отворилась, и в комнату вошла Минна.
Она переоделась в белую, отороченную кружевами блузу, приоткрытую на шее, набор гребней украшал волосы, собранные в нежные волны, от нее исходил тонкий аромат лавандового мыла. Минна помедлила, смущенная тем, как взгляд Фрейда блуждал по ее лицу. «Интересно, видит ли он?» — подумала она. Видит ли он ее напряженные плечи, разрумянившиеся щеки и то, как тщательно она накрашена?
Зигмунд всегда заметно преображался при ее появлении. Его пристальный, ясный взгляд смягчался, спадало постоянное напряжение. Он брал Минну за руку, шептал приветствие и снова смотрел в лицо долгим взглядом. Неужели эта интимность — плод ее воображения?
Чуть раньше, когда она переодевалась, сестра была сама неземная доброта, словно мать, собирающая дочь на бал. Тогда почему Минна ощущала, что делает за спиной Марты нечто неподобающее? Если ей нечего скрывать, почему она чувствует себя виноватой?
— Позвольте мне представить вам мою свояченицу, фройляйн Минну Бернайс, — произнес Фрейд, встал с кресла и взял Минну за руку. — Она будет сегодня четвертой. А это Эдуард Сильверштейн и Иван Скекель.
Минна сразу поняла, что Зигмунд не озаботился заранее сообщить партнерам об ее участии в игре. Она спокойно приветствовала всех взглядом ореховых глаз и села на диван.
— Добрый вечер, господа!
— Очарован, — сказал доктор Сильверштейн, нарушив тишину. Потом он взял один из хрустальных графинов, налил в бокал вина и протянул его Минне.
— Вы так добры, — пробормотала она.
Кто такой Эдвард Сильверштейн, Минна знала хорошо. Марта упоминала его несколько раз. Он был в ее списке подходящих холостяков. Сын преуспевающего доктора, меценат, унаследовал семейную практику после того, как отец удалился от дел.
Минна полагала, что волосы у него несколько длиннее, чем требовала мода, но он был красивый человек с влажными карими глазами, исполненными житейской мудрости. И, несмотря на то, что Минна была ему приятна, он, как и Скекель, не понимал, почему Фрейд не позвал четвертым одного из коллег, как всегда бывало в подобных случаях.
Минна пригубила вино и удобнее устроилась на диване. Ей все еще было неспокойно. Ноги затекли и болели весь день, левый ботинок натер пятку. Когда она уходила, дети не спали, один из них что-то кричал, когда она спускалась к Фрейду.
— О чем ты задумалась, дорогая? — спросил Зигмунд, садясь рядом и чуть коснувшись ее плеча. — Сомнения одолевают?
— Ну что ты, — улыбнулась она, положив руку на подлокотник, покрытый кружевными салфетками Марты.
