Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй
На синагогальном дворе стоял Вова Барбитолер и с открытыми глазами видел сны о том, как его Герцка сидит в синагоге и изучает Тору. Солнце обжигало лицо старика, с его лба тек пот, ноги ломило от долгой ходьбы. Однако певучие голоса изучающих Тору, доносившиеся из ешивы, приковывали его к месту. Едва отрывая ноги от земли, словно это был застывающий цементный раствор, он неуверенной походкой направился в странноприимный дом.
На протяжении большого отрезка пути за ним шел зять Гедалии Зондака в шикарной соломенной шляпе на голове и в сандалиях с ремешками. Он шел медленно, как будто погруженный в раздумья. Только когда оборванный еврей оказался между двумя рядами деревьев, Йосеф-варшавянин нагнал его.
— Ну, вы сказали ему о его первой невесте и о его жене? Он испугался скандала, который вы ему устроите в субботу во время чтения Торы?
— Я ему все сказал, но он не испугался, — проворчал Вова.
— Еще как испугался! Он только делает вид, что не боится, — уверенно и победоносно заявил Йосеф злым голосом.
Вова уставился на него тяжелым мутным взглядом:
— А почему вы его ненавидите? Вы ведь в его ешиве нашли себе удачное сватовство.
Йосеф-варшавянин от злости прикусил свои тонкие губы, потом заговорил поспешно, боясь, как бы кто-нибудь не подошел: помимо того что директор ешивы прежде сживал его со свету за то, что он не женился на кухарке Лейче, он недавно еще больше обидел его. Йосеф больше не мог слышать от своего тестя Зондака, что он дармоед, и решил стать посланцем какой-нибудь большой ешивы, как Азриэл Вайншток, зять местного резника. Чтобы ему доверили такое дело, нужна рекомендация от Комитета ешив. Именно сейчас на валкеникской смолокурне живет на даче один еврей, которого все зовут Махазе-Авромом, по названию его книги. Его письмо в Комитет ешив открыло бы перед Йосефом-варшавянином все двери. И поэтому, как Йосефу это ни было неприятно, ему все же пришлось пойти к директору ешивы и попросить поговорить с дачником со смолокурни. Директор ответил: «По моей просьбе Махазе-Авром не даст вам такого письма, и вам действительно нельзя доверять. Если вы могли обмануть еврейскую девушку, вы можете присвоить деньги, пожертвованные на ешиву». Именно так директор ешивы ему и сказал. Разве можно такое простить и забыть? Зять Зондака оглянулся, не видит ли кто-нибудь, как он стоит рядом с нищим попрошайкой.
— Но я своего добьюсь. Я буду разъезжать по свету; а когда буду в Аргентине, то привезу вам привет от вашего сына.
— Такой типчик, как ты, мог бы в Аргентине быть раввином у моей Конфрады и ее мужа, — ответил оборванный еврей, покачнувшись и приблизив свое лицо к лицу зятя Зондака. — У воров тоже есть раввины, и ты бы наверняка вынес раввинское постановление, согласно которому байстрюки Конфрады, родившиеся от ее второго мужа, — это законнорожденные дети.
— Я помогаю вам против вашего врага, а вы меня ругаете? — Молочно-белая кожа на лице Йосефа-варшавянина подрагивала от волнения. — Не смейте говорить ни слова о том, что это я рассказал вам о поведении директора ешивы. Только этого мне не хватало! Если вы упомянете мое имя, я буду все отрицать.
— Не бойся, тебя я в качестве свидетеля приводить не буду. Мы с твоим директором ешивы — открытые и честные враги, а ты просто жулик! — прорычал нищий, и Йосеф-варшавянин, дрожа, убрался прочь.
Вова, едва переставляя усталые ноги, добрался до странноприимного дома и проворчал, обращаясь к самому себе:
— Чтоб у этого сумасшедшего мусарника было такое счастье, какие у него ученики.
Глава 8
Гость вошел вечером во двор смолокурни и огляделся. Хайкл-виленчанин заметил его с веранды и, задыхаясь от поспешности, ввалился в комнату к ребе.
— Идет! Вова Барбитолер идет! — ученик был готов помочь своему ребе вылезти через низкое окно, чтобы бежать в лес.
— Сиди здесь! — строго сказал ему реб Авром-Шая, а сам при этом продолжал лежать на кровати, как и прежде.
— Я и не собираюсь убегать, — буркнул Хайкл и уселся за стол, на котором лежал том Геморы.
Вова Барбитолер вошел в комнату быстрым шагом, умытый и приведший себя в порядок, как на праздник. На ходу он напевал какой-то мотивчик. Войдя, Вова бросил враждебный взгляд на Хайкла и почтительно повернулся к раввину, который при его появлении начал подниматься с кровати.
— Уж простите, что я вам мешаю. Я бедный еврей, хожу, побираюсь по домам, — заговорил он жалким голосом, но его глаза хитро смеялись, как у пуримшпилера[26], изображающего праведника Мордехая, который знает, что ни для кого не секрет, что его борода приклеена. Ловким движением он выхватил из внутреннего кармана сложенный листок бумаги и протянул его Махазе-Аврому. — В этом письме один виленский раввин свидетельствует, что я был когда-то состоятельным обывателем, но обеднел. И евреи, милосердные сыны милосердных, должны быть ко мне добры. Читайте, ребе.
— Я верю вам безо всякого письма, — сказав это, Махазе-Авром все же долго вглядывался в листок бумаги, как будто пересчитывал в нем буквы. — Правда, здесь сказано, что у вас нет хлеба, — и он вернул письмо.
— Видите, ребе, я не лгу. Тем не менее в Валкениках находятся евреи, которые не верят, что у меня нет хлеба. Мне не верит даже мой старый виленский знакомый, меламед реб Шлойме-Мота, его отец, — Вова Барбитолер указал пальцем на Хайкла. — Ваш ученик вам, наверное, рассказывал, кто я такой и как дошел до такого положения?
— Да, я наслышан. И что я могу для вас сделать?
— Что вы можете сделать для меня?! — неожиданно крикнул гость, будто для того, чтобы вырвать дом из опускавшейся на него ночной тишины. — Вы для меня ничего не можете сделать, я от вас ничего не прошу. Я хочу только позаботиться об этом вашем ученике, чтобы он не вырос уличным молодчиком. Я ему когда-то нанял ребе, того самого реб Менахема-Мендла, который стал теперь в Валкениках главой ешивы. И я хочу познакомиться и с его новым, гораздо более знаменитым ребе. Правда, Хайкеле, что я нанимал для тебя ребе, а ты на меня замахнулся стендером, потому что я велел тебе показать кисти видения? Слышите, ребе? Мальчишка, замахивающийся стендером на пожилого еврея, не останется человеком, посвящающим себя изучению Торы! Ни за что в жизни! Сейчас он молчит, притворяется маленьким праведником, но я знаю, что внутри он весь кипит. Счастье его, что он находится у вас в доме, иначе я бы сейчас с ним рассчитался…
— Поберегитесь! Он может снова замахнуться на вас стендером. А если нет стендера, может схватить со стола зажженную керосиновую лампу, — вроде пошутил реб Авром-Шая. Однако его голос звучал жестким предостережением, чтобы гость не посмел поднимать руку. Вова Барбитолер утратил дар речи, Хайкл тоже остолбенел. Он понял намек ребе, чтобы он не давал себя в обиду.
— Он еще когда-нибудь замахнется стендером и на вас! Я не хочу сказать, что обязательно именно стендером. Я имею в виду, что он поступит прямо противоположно тому, чему вы его учите, — Вова еще попытался возвысить голос, но все больше и больше терялся. Он явно не ожидал, что на раввина совсем не произведут впечатления его угрозы. Мгновение нижняя челюсть реб Аврома-Шаи подрагивала. Вдруг он весело рассмеялся, как будто до сих пор они с гостем просто шутили:
— Конечно, Хайкл — сорванец и упрямец. Что бы я ни сказал, он говорит прямо противоположное. Вы уже ужинали? Из местечка сюда путь неблизкий, и вы наверняка проголодались.
Вова еще больше растерялся. Мягкий тон хозяина и простота в обращении покорили его. Но если не бушевать, то он не знал, что делать и как разговаривать.
— Я не голоден, — буркнул он.
— Но от стакана чаю вы ведь не откажетесь? — воскликнул хозяин.
— От стакана чаю не откажусь, — ответил Вова, расчесывая пальцами растрепанную бороду. То, что реб Авром-Шая разговаривал с ним уважительно, пробудило в нем желание держаться достойно.
В столовой, освещенной висевшей над столом электрической лампой, Вова Барбитолер пару минут сидел один, тупо уставившись на скатерть. Реб Авром-Шая вошел со стаканом чаю и с печеньем на блюдце. Гость прошептал благословение «По слову Которого будет все» и стал медленно прихлебывать чай, с мрачным видом слушая раввина.
— Про таких, как Хайкл, Гемора говорит: «Будьте бережны с сыновьями бедняков, ибо от них выйдет знаток Торы»[27]. Он аристократ Торы, потому что он сын бедных родителей, и я обязан быть с ним мягче и бережнее, чем с сыном богача или раввина. Из-за своего бедного происхождения и по другим причинам он пал духом, хотя и не выглядит покорным. Поэтому можно представить себе, что он набросится именно на своего благодетеля. Пророк Иеремия говорит: «Сердце человеческое лукавее всего, и оно неисцелимо; кто может познать его?»[28] — раввин процитировал слова пророка по-древнееврейски и тут же перевел их. — Однако Знающий все может познать и человеческое сердце. Надо подождать, пока Хайкл не почувствует себя уверенно в Торе. Тогда наглость, таящаяся в нем, исчезнет сама собой. Тора, которая учит человека, что он прах земной, одновременно укрепляет и возвышает его.
