Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй
Годами странный дядя Зимл мечтал стать аскетом. И ему, своему племяннику, он советовал жениться на первой невесте, из Амдура, а после свадьбы сразу же стать аскетом. Потом дядя мечтал стать странником и ему, Цемаху, советовал сделать то же самое. Теперь старик сожалеет, что не ценил, как хорошо ему было вместе с его Цертеле, и наставляет его, своего племянника, чтобы тот вернулся к своей жене, пока не поздно.
После полудня Цемах отправился в Холодную синагогу. Он снова сидел в женском отделении и знал, что на той стороне, в мужском отделении, висит на колонне таблица с тринадцатью принципами веры[24] и смотрит на него через зарешеченное окошко. Да, он признает, ему не хватает веры в Творца. Так почему же он сидит здесь? Он мечтал об учениках, способных понять глубокую беседу и не бояться размышлять даже о самом главном. Изучать какой-нибудь раздел из Геморы с начинающими мальчишками — это не для него. Судьба его такова, что он заблудился здесь и не может найти выхода, пока его не подтолкнут снаружи.
Он остался сидеть с закрытыми глазами и с напряженным лицом. Его память спускалась в глубины воспоминаний и копалась там, как спускаются по лестнице в погреб синагоги и что-то ищут там, в горах растрепанных святых книг, ставших от старости непригодными для чтения. Вдруг он услыхал звук мягких шагов. Около стены женского отделения синагоги стоял высокий забор, окружавший огород. Между стеной и забором тянулась глубокая канава, заросшая крапивой. Цемах выглянул наружу через запыленное окошко: в канаве по пояс в крапиве стоял Вова Барбитолер.
В первое мгновение Цемах отскочил в испуге. Он ожидал прихода табачника, но то, что его заклятый враг пробирался через канаву, выглядело так, будто он намеревался напасть на него сзади с топором. Потом Цемах догадался, что табачник забрался в заросшую крапивой канаву, не найдя боковой низенькой двери в женское отделение. Цемах в несколько широких шагов вышел наружу.
— Вы, конечно, ищете меня. Входите.
С обожженными крапивой руками и с заросшим лицом, исцарапанным высокой колючей травой, Вова Барбитолер был похож на хищного зверя. Однако, когда директор ешивы окликнул его, он весело рассмеялся и начал вылезать из канавы. Цемах вернулся в женское отделение синагоги и снова уселся за стендер. Вова Барбитолер вошел вслед за ним и уселся на скамью напротив. Его длинный грязный арбеканфес спускался до колен из-под потрепанного лапсердака. Он носил твердую черную шляпу с ободранными полями, большие стоптанные башмаки, покрытые пылью. От него несло запахом гнили, воняло потом. Чувствовалось, что он неделями спит в одежде. Грязными ногтями он расчесывал обожженные крапивой руки, и его лицо кривилось от удовольствия, которое ему доставляло это расчесывание. Лихорадочно бегавшие глаза поблескивали от наслаждения и от любви к своей жертве — от того, что он может вволю наиграться с ней прежде, чем растерзать.
— Я слышал, что вы редко заходите в ешиву. С тех пор как я с вами познакомился, я думаю, вы разрушаете все, к чему прикасаетесь. Я боялся, что ешиву вы тоже разрушите. Теперь слышу и вижу, что ешива, слава Богу, осталась ешивой и что только вы сами разрушились. Вы похожи на огородное пугало, на воскового истукана. Это Всевышний начинает вам воздавать за то, что вы довели меня до того, что я побираюсь и прошу на кусок хлеба. Надо мной еще могут сжалиться, мне подают милостыню, а вот вас тут любят, как любят резь в глазах.
Сколько Цемах ни напрягался в последнее время, чтобы вырваться из оцепенения, ему это не удавалось. Теперь же в нем сразу пробудились все силы. Он ощутил какую-то потаенную радость, какое-то темное, неясное обещание избавления. Если табачник вынудит его покинуть местечко, то он будет совсем не против, наоборот! Цемах ответил спокойно и даже с улыбкой, как будто побился об заклад со своим врагом, кто первый не выдержит и начнет кричать:
— Не я довел вас до того, что вы побираетесь и просите на кусок хлеба, ваш гнусный характер довел вас до этого. А в жилах вашего сына течет ваша кровь. Вы не умеете прощать, и он тоже не смог забыть, что вы над ним измывались. Он не испытывает доверия к еврею с бородой и пейсами, потому что вы носите бороду и пейсы. Он не взял с собой в Аргентину арбеканфес и филактерии, потому что вы носите арбеканфес и налагаете филактерии. Он любил только братьев своей матери, этих виленских уголовников, потому что вы их ненавидели. Из-за этого он и в Валкениках тоже водил дружбу именно с ворами и полуворами. Сын мстил вам, как вы мстили его бежавшей матери, мучая его и не посылая ей разводного письма, и как вы теперь явились сюда, чтобы отомстить валкеникским евреям.
— Я явился, чтобы отомстить валкеникским евреям? — удивился Вова, но его насмешливые глаза ясно давали понять, что директор ешивы угадал.
— Отомстить валкеникским евреям и, главное, конечно, отомстить мне. Ведь местные евреи видели и молчали, когда ваша жена из Аргентины забирала Герцку. А некоторые к тому же считали, что вы заслужили, чтобы у вас забрали сына. Так пусть они все увидят, что вы от горя и бед стали нищим, и пусть они все почувствуют себя виноватыми! Я уверен, что, если бы вы напряглись, вы бы еще могли продолжать вести дело. Но вам было удобнее ходить побираться по домам, чтобы мир видел, до чего вас довели дурные люди. Там, где вы чувствовали, что произведете большее впечатление, изображая из себя сломленного кающегося грешника, вы говорили, что сами во всем виноваты и каетесь. Но что бы вы ни делали, вам не доверяют. Люди чувствуют, что это розыгрыш, трюк. Вы стали комедиантом.
— Это правда, я стал комедиантом, — кивнул в знак согласия Вова Барбитолер, как пьяница, который, протрезвев, сожалеет о том, что он находится в рабстве у зеленого змия. С его лица исчезла шутовская гримаса, и он заговорил печальным голосом: да, теперь он, может быть, и комедиант, теперь он точно комедиант. Однако, когда после отъезда Герцки он расхаживал по Вильне и говорил всем, что виновен во всем сам, он действительно так думал. Он ждал, что друзья будут его утешать. Они скажут ему, что, хотя он и совершал в своей жизни ошибки, другие тоже виновны в его бедах. А его выслушивали и поддакивали ему: да, так оно и есть, он сам во всем виноват. Деликатные люди молчали, некоторые пытались его успокоить, говоря, что он не самый плохой человек на свете. Даже слепой мог увидеть, что они говорят это только для проформы, чтобы отделаться, и что им едва хватает терпения выслушать его. Он заметил, что пока он скандалил, его боялись, иные даже признавали за ним правоту. Однако, с тех пор как он принялся оговаривать себя сам, люди перемигивались между собой с издевкой. Над ним смеялись, как над каким-нибудь недотепой, от него отворачивались, как от дурня. Хотя в святых книгах и сказано, что лучше быть в глазах людей глупцом, чем нечестивцем, над глупцом смеются намного больше. Когда он еще ссорился со всеми вокруг, в глубине души он считал себя самого виноватым перед Богом и людьми. Он не хотел в этом сознаваться, потому что тогда еще верил в свою победу. Когда же он увидел, что проиграл, и принялся каяться, говоря, что сам во всем виновен, люди от него отвернулись. Если его не надо оговаривать, то он совсем не нужен, он уже вышел в тираж, он может умереть в страшных мучениях, и всем будет все равно. И тогда он сказал себе: они этого не дождутся. Больше он не будет каяться.
Глава 7
Вова Барбитолер замолчал и остался сидеть, опустив руки и вытянув широко расставленные ноги. Цемах Атлас долго уныло молчал. Тоска, овладевшая каждым из них, еще больше настроила их друг против друга, сделала еще упорнее в их взаимной вражде. Через зарешеченные окошки можно было заглянуть в мужское отделение синагоги, холодное и пустое. За наружной стеной женского отделения печально и тихо качалась высокая трава. Оба еврея выглядели как покойники, сидящие в склепе на кладбище и ссорящиеся между собой из-за обид, оставшихся с тех времен, когда они оба еще не были прахом. Желание высказать табачнику все, что он о нем думает, так разгорелось в Цемахе, что его глаза буквально вращались в глазницах.
— По вашим словам я вижу, что вы еще больший шут и комедиант, чем я себе представлял. Настоящий кающийся грешник действительно получает самое большое удовольствие именно тогда, когда его позорят. Однако вы ни на секунду не раскаялись на самом деле. Вы сами только что сказали, что когда плакали и каялись перед людьми, то ожидали, что перед вами упадут на колени и будут умолять: «Реб Вова, сжальтесь над миром и не плачьте! Реб Вова, не говорите о себе дурного! Реб Вова, однодневный младенец не так невинен, как вы, хоть вы и не посылали пятнадцать лет развода своей второй жене. Вы не виновны, реб Вова, и в том, что сорвали парик с головы своей третьей жены и страшно опозорили ее перед целой синагогой евреев». Вот такие слова вы хотели услышать ото всех, видевших, как вы каетесь. А поскольку вас не утешали, не говорили, что вы невинны, как голубка, вы принялись играть в нищего попрошайку. Что говорят об этой новой роли ваш сын и ваша дочь от первой жены? Наверное, не знают, куда деваться от стыда. И именно этого вы и хотите. Я уверен так же, как в том, что сейчас ясный день, что точно так же, как вы хотите отомстить мне и валкеникским евреям, вы хотите отомстить и своему и сыну и дочери от первой жены, потому что они бежали из дома из-за постоянных скандалов. Вы хотите, чтобы ваши дети заживо похоронили себя от стыда за то, что их отец — побирушка. Вы просто комедиант, и больше ничего!
