Алексей Слаповский - Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать

Она плакала.

Подошел радостный муж с билетами, узнал, почему она плачет и тут же расстроился: он не терпел хамства. Возможно, к его раздражению примешалась обида от вокзальной сутолоки и от того, что билеты ввиду срочности отъезда пришлось брать у перекупщика за двойную цену. Не знаю. Я и с мужской психологией что-то стал осторожен… Очень уж непредсказуемы стали все.

Он догнал сержанта и тронул его за плечо. Тот обернулся, муж сказал: «Хам!» — и ударил его по щеке.

Все застыли.

То есть не все на вокзале, на вокзале всем застывать некогда. Застыли сержант Козин, рядовой Нострин, плачущая женщина и ее муж.

Мужа посадят в тюрьму, думала женщина. Что делать? Дать взятку милиционеру? Извиниться? Предложить ему себя в виде женщины? Что делать, что делать?

Вот я и совершил гордый мужской поступок, думал муж. Надо теперь гордо отойти. Но не примут ли за попытку к бегству? И надо ли было бить его, думал он дальше, будучи христианином по инстинкту. Может, достаточно было слов? Извиниться, что ли? Но не примет ли за испуг и трусость? Что делать, что делать?

Конечно, его, суку, надо убить, думал Козин. Но народ кругом. Отволочь его в отделение милиции за оскорбление при исполнении? Но он будет орать, что и сержант при исполнении его жену оскорбил… Плюнуть и уйти? Нет, не таков сержант Козин, чтобы прощать, когда ни с того, ни с сего по роже бьют! Что делать, что делать?

О чем думал рядовой Нострин — неизвестно, известно только, что весь он был — недоумение, от кончиков сверкающих ботинок до кончиков кулаков.

И так они стояли, недоумевая, глядя друг на друга. Дождь пошел, и они вымокли, солнце выглянуло, и они просохли. И всё стоят и недоумевают. Возможно, до сих пор стоят. Проверьте, кто на Павелецком окажется. Я недавно смотрел: стоят.

21 мая 1994

Две жизни

В 1947-м году в городе Саратове жил Алексей Александрович Мосолов.

Ему было 12 лет.

Он задумался о будущем и захотел стать военным командиром. Генералом и даже маршалом.

А ребята во дворе звали его, сами понимаете, Мосол.

Эй, Мосол!

Поэтому Алексей Александрович рассудил: станет он командиром — генералом или даже маршалом, доверят ему принимать парад, войска будут перед ним строиться и ходить, а гражданская публика будет смотреть. И вот тут-то кто-нибудь из гражданской публики, знавший его, маршала, в детстве, заорет на всю площадь: «Привет, Мосол!»

Это позор! И не ему одному позор, а и войскам, и вообще.

Нет, нельзя становиться маршалом.

А если врачом? Профессором медицины?

Вот он делает сложную операцию, он делает ее восемь часов — и спасает больного. Все поздравляют его, больной открывает глаза, и: «Спасибо, Мосол!» — оказавшись другом детства.

Стыда не оберешься.

И начальником нельзя. Начальников возят на машине. Наймется шофером кто-то из бывших дворовых товарищей — и будет запросто заходить в кабинет, чтобы спросить, не стесняясь подчиненных: «Ну что, Мосол, когда машину подавать?»

В результате этих размышлений Алексей Александрович Мосолов, смыленный и талантливый мальчик, понял, что нет ему иного пути кроме как стать тунеядцем и пьяницей, и когда его будут окликать, небритого, хмельного, грязного — здорово, мол, Мосол! — то все окружающие примут это как должное. Конечно же, Мосол, подумают все, глядя на него. А кто же еще?

В том же городе, в том же 1947-м году, в том же дворе жил и Степан Сергеевич Козлов, имевший кличку, сами понимаете, Козел. Но в 13 лет он уехал с родителями из Саратова, поэтому что думал насчет своей фамилии и своего будущего — неизвестно.

Они встретились через сорок семь лет, 9-го августа 1994 года, на вокзале.

Алексей Александрович сидел в подземном переходе, грязный, оборванный, со смугло-черным потным лицом, держа в руке сторублевую бумажку. Это называется — ловить на живца, сотенной бумажкой намекалось прохожему: другие дают, дай и ты, не будь хуже других! Степан Сергеевич Козлов, только что сошедший с поезда, поймался на эту уловку по доброте души, вынул сто рублей, не жалея о них, а жалея о своем безвозвратно ушедшем детстве, проведенном в этом городе, который вот так вот убого встретил его после долгих лет разлуки. Степан Сергеевич был капитаном морского пассажирского корабля, он был строен и красив в белоснежном своем костюме, несмотря на 59 лет возраста. Он дал нищему сто рублей, а тот поднял голову и тут же узнал Козлова и восторжествовал, потому что пришла его минута.

— Козел! Козел! — закричал он, указывая скрюченным пальцем на капитана дальнего плавания, разоблачая его и ожидая, что толпа в переходе остановится и начнет неумолимо, неутолимо, зло и справедливо смеяться над человеком, который вопреки своей фамилии нацепил на себя роскошный капитанский китель, — и настигнет Козлова неминуемый несмываемый позор!

Но народ не остановился. И смеяться никто не стал.

А Козлов не узнал Мосолова.

Ему было неловко. Он понимал, что это кто-то из его детской поры, а кто — не мог вспомнить. Поэтому он молча стоял и улыбался, не обижаясь на крики нищего.

— Козел! Он же Козел! — надрывался Мосолов! — Козел, бяша, бяша, бе-е-е! Ну, ты Козел! Вы гляньте, вот Козел, а?!

Степан Сергеевич пожал плечами и пошел своей дорогой — к тете, сестре матери, представляя, как она, старушка, будет ему рада.

Алексей Александрович закричал ему вслед — уже что-то нечленораздельное, дикое.

— Насшибает денег, налакается и вопит! — раздраженно промолвил кто-то.

Остальные промолчали, лишь удивились, что есть люди, имеющие еще силы на раздражение.

Термометр на здании вокзала показывал тридцать пять градусов жары.

Вор-«щипач», проходя мимо Алексея Александровича, кинул ему тысячу, даже не глянув на него, а глядя внимательно на окружающих: жизнерадостно, профессионально, азартно, с аппетитом.

9 августа 1994

Учудил

Никто не ожидал этого от Котаева.

Его знали как служаку, забубенного семьянина, человека строгих и скучных привычек и правил.

И ведь не в той поре, когда возникают рецидивы юношеских фантазий, уже и лыс стал, воспитал двух дочерей, дачу оборудовал, в выходные дни возится со старенькой машиной «Москвич-412», по вечерам читает газеты, одновременно поглядывая в телевизор «Радуга-701», ужинает не позже, чем за два часа перед сном.

Когда многое стало меняться, рушиться, перестраиваться и тому подобное, Котаев остался прежним. Добродушно и приветливо встретил он свое пятидесятилетие, и все, кто видел его, непьющего, ухаживающего за гостями, даже краем мысли не мог представить, что он может выкинуть подобную штуку.

А он ровнехонько через три года после этого юбилея, двадцать седьмого августа одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года, взял да и выкинул, оставив сослуживцев, друзей, знакомых и домочадцев в полном недоумении.

— Вот так учудил! — говорили все ошарашено и качали головами.

27 августа 1994

Не сбылась моя мечта (1987–1994)

Алексей Тихонович Благодуров мечтал построить дом.

Он мечтал о доме, как о женщине.

Он представлял теплый уютный взгляд его вечерних окон, таинственность его закоулков, подобных таинственности женской души, защитительность его стен, подобных защитительности женской заботы. И, как любимая женщина всегда в тебе и с тобой, так и дом оставался бы всегда в нем и с ним, как к любимой женщине возвращаешься с хрустально-хрупкой звенящей и дрожащей радостью, так и он нетерпеливо возвращался бы к дому из дальних странствий, хотя, по правде сказать, Алексей Тихонович никуда никогда не ездил, будучи по профессии оператором станков с ЧПУ, то есть Числовым Программным Управлением.

Мечтая о доме и живя с родителями в двухкомнатной квартирке, Алексей Тихонович Благодуров решил жениться, не имея при этом никакой склонности к семейной жизни, но ведь дом для одного человека — дичь и чушь, дому обязательно нужна семья.

Долго ли, коротко — и вот он сидит в домашнем кругу с женою Ларисою, с детьми Степаном 13-ти лет, Мариной 10-ти лет и Володей 6-ти лет, он сидит, допустим, вечером тридцать первого декабря одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, наливает рюмочку, выпивает и спрашивает младшего Володю:

— Как ты думаешь, Володька, лучше в такой вот квартире жить или в собственном доме?

Володя думает о девочке с третьего этажа, о заливистой собаке с четвертого, о балконе, с которого летом хорошо пускать бумажных голубей и мыльные пузыри на головы радостным прохожим (правда, он не видит их радости, потому что прячется за перилами балкона), он думает сразу о многом и сердито отвечает:

— Да ну его!

— Почему? Свой дом! Сад! У каждого комната отдельная! — удивляется Благодуров.

Володька молчит.

Тогда Алексей Тихонович наливает вторую рюмочку, выпивает и задает вопрос Марине: