Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.

Я еду мимо ухоженных ферм, посевов овса и сахарной свеклы, яблочных садов и лугов. Потом картина меняется: вместо домов — лачуги, вместо садов — леса. Появляются горы, а справа, далеко внизу, проглядывает речка Начес.

Меня догоняет зеленый пикап и долгое время держится за мной. Я время от времени неожиданно сбрасываю скорость, надеясь, что он обгонит меня. Потом резко жму на газ. И тоже ни с того ни с сего. Приходится до боли в руках сжимать руль.

На длинном прямом отрезке он начинает обгонять меня. Какое-то время едет рядом. Стриженный ежиком мужчина в синей рабочей блузе. Мы внимательно оглядываем друг друга. Потом он машет мне рукой, сигналит и уезжает вперед.

Я ищу место, где можно остановиться. Останавливаюсь и выключаю мотор. Снизу доносится шум реки. Потом я слышу, что пикап возвращается.

Я запираю дверцы и поднимаю стекла.

 — У вас все в порядке? — спрашивает мужчина. Он стучит по стеклу. — Что-нибудь случилось? — Ухватившись за ручку дверцы, наклоняется к боковому стеклу.

Я смотрю на него. А что мне еще делать?

 — У вас там все в порядке? С чего это вы заперлись?

Я качаю головой.

 — Опустите стекло. — Он тоже качает головой, потом бросает взгляд на шоссе и снова смотрит на меня. — Сейчас же опустите стекло.

 — Прошу вас, — говорю я. — Мне надо ехать.

 — Откройте дверь, — говорит он, словно не слыша меня. — Вы задохнетесь.

Он смотрит на мою грудь, потом на ноги. Разглядывает совершенно откровенно.

 — Эй, красотка, — говорит он. — Я ведь только помочь хочу.

Гроб закрыт и завален гирляндами цветов. Едва я сажусь, раздаются звуки органа. Входящие рассаживаются. Я замечаю мальчика в расклешенных брюках и желтой рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь, в зал плотной группой входят родные усопшей и идут в занавешенный правый придел. Скрипят стулья, люди устраиваются поудобнее. Красивый блондин в красивом черном костюме встает перед сидящими и просит нас преклонить головы. Сначала он молится о нас, живых, а потом и о душе покойной.

Вместе с другими я прохожу мимо гроба. Потом медленно иду к выходу, и вот я уже снаружи, где ярко светит солнце. Передо мной по лестнице, прихрамывая, спускается женщина. Внизу она оборачивается ко мне и говорит:

 — Поймали его. Слабое, конечно, утешение. Арестовали сегодня утром. Я по радио слышала. Парень из нашего же городка.

Мы делаем несколько шагов по нагретой солнцем дорожке. Присутствовавшие на отпевании уже заводят машины. Я хватаюсь за столбик. Отполированные капоты и крылья машин слепят глаза. У меня кружится голова.

Я говорю:

 — Да у них дружков полно, у этих убийц.

 — Я эту девочку знала еще совсем крохой, — говорит женщина. — Она частенько заходила ко мне, я пекла для нее печенье, а она ела его и смотрела телевизор.

Когда я возвращаюсь домой, Стюарт сидит у стола со стаканом виски. Мне вдруг кажется, что с Дином случилось что-то страшное.

 — Где он? — говорю я. — Где Дин?

 — На улице, — говорит мой муж.

Он допивает виски и встает. Говорит:

 — Я, кажется, знаю, чего тебе не хватает.

Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой начинает расстегивать жакет, а потом и блузку.

 — Всё остальное потом, — говорит он.

Говорит что-то еще. Но я уже не прислушиваюсь. Я ничего не слышу, когда везде шумит вода.

 — Правильно, — говорю я, помогая ему расстегивать пуговицы. — Пока не пришел Дин. Скорее.

Мэри Гордон

Делия

Каждый бы согласился: из сестер О’Рэйли самую красивую назвать непросто. Вот зеленоглазая Кэтлин. Она с семнадцати лет работала швеей. Замуж вышла за итальянца. На свои деньги вырастила младших сестер, хотя у самой уже были дети — до тридцати пяти лет рожала через год. Вот черноволосая, злая на язык Бриджет. Муж у нее ростом всего в полтора метра. Пять лет была бездетна, потом родила рыжего мальчика. Говорили, от полицейского. Вот крошка Нэтти. Ножки у нее такие изящные, точно кукольные. Ее муж, мистер О’Тул, что поет в церковном хоре, — известный пьяница. У нее рождались одни девочки. И все же красивее всех, наверное, была Делия, самая младшая. Делия вышла замуж за протестанта и уехала в другой город.

Кэтлин защищала сестру, уверяя всех, что Джон Тэйлор похож на ирландца.

 — У него голубые глаза, — говорит она Нэтти и Бриджет, — у протестантов я таких глаз не видела.

 — Уж эта мне Делия, — говорит Бриджет. — Все ведь из-за тебя, Кэтлин. Потакала ей, вот она и решила, что всегда права. А как с детьми будет? Тебе что, нужны племянники-протестанты?

 — Он же подписал обязательство, крестить их будет, — говорит Нэтти.

 — Нашла кому верить, — говорит Бриджет. — Они тебе что угодно подмахнут.

 — Зато он детей любит. Мои от него без ума, — говорит Кэтлин.

 — Твои и есть без ума. Сразу видно, горячая кровь, — говорит Бриджет. — Да ты небось и сама на голубые глаза купилась. Недалеко же ты от нее ушла.

 — А с Норой как он ласков, — говорит Кэтлин.

Тут даже Бриджет пришлось замолчать. У Норы, дочки Кэтлин, от рождения одна нога короче другой.

 — В нашей семье такого сроду не бывало, — сказала Бриджет, увидев Нору в первый раз. — Вот и выходи после этого за иностранцев.

Джон Тэйлор сажал Нору на колени. Он рассказывал ей про Запад.

 — А вы ковбоев видели? — спрашивала она, вынимая из кожаного футлярчика его часы. От футлярчика чем-то приятно пахло, и был он похож на кукольную сумочку. Однажды Нора сказала насчет сумочки и получила его в подарок — для куклы.

 — Ковбоев? Да ведь они грубые, невоспитанные.

 — А мистер Дюпон? — спрашивала Нора.

 — Он настоящий джентльмен. Работать у него — одно удовольствие.

Джон Тэйлор служил у Дюпона шофером. Он жил в штате Делавэр и много рассказывал Норе о чудесных садах в поместье Дюпона.

 — В молодости он был совсем бедный, — говорил Джон Тэйлор.

 — Расскажите еще про сады. И про машину, про серебряную лошадку на капоте.

Подходила Делия, останавливалась, положив руки на руки мужа. Руки у нее были белые с голубыми прожилками, цвета молока в кувшине, от них исходило ощущение прохлады. Она ждала своего первого ребенка.

 — Ты приезжай к нам в Делавэр, когда маленький родится, — говорила она, переглядываясь с мужем. Нора чувствовала, что эти их взгляды как-то связаны с ребенком. Норина мать от беременности всегда становилась короче, приземистей. Делия, наоборот, вытянулась, казалась легче и выше, будто носила не такого плотного человечка, как Норины братья и сестры, а один только воздух. Голубой воздух.

Делия и Джон Тэйлор ходили с ней гулять. Она шагала в середине, держа их за руки. Их руки так не похожи. Узкая, чуть влажная — у Делии, у Джона Тэйлора — широкая, сухая, крепкая. И ботинки у него крепкие, выглядят всегда как новые. Джон и Делия знают, как с ней ходить, а большинство людей не знает. Большинство ходит слишком медленно. Ей всегда хочется сказать: не нужно из-за меня так идти. Но она боится их обидеть. Только Джон Тэйлор и Делия знают, думала Нора.

Через две недели они уже уехали в Дэлавер.

 — Что-то больно она худая, — сказала Бриджет.

 — Зато красивая, — сказала Нора. Кэтлин шлепнула ее по губам: спорить с тетей не полагалось.

Писем Делия не писала. Незадолго до рождества Нора отправила ей подарок к дню рождения. Это были сухие духи — мешочек из голубого атласа в форме сердца, наполненный лепестками роз, которые Нора собрала летом и хранила с тех пор в банке. Вместе с мамой она мастерила разные вещицы, сохраняющие запах.

Делия прислала Норе открытку: «Спасибо за прелестный подарок. Я положила его в ящик с бельем».

С бельем… Мать читает открытку Норе, обе тети у них в гостях, сидят пьют чай.

 — Писать ребенку про белье! — говорит Бриджет. — Да еще в открытке.

 — А белье у нее красивое, — говорит Нэтти.

 — Нора, сходи наверх, посмотри, как там братик, — говорит ей мать.

 — Когда они приехали в Нью-Йорк, он дал ей двадцать пять долларов на одни только нижние юбки и рубашки, и она купила все с шелковыми кремовыми лентами и ручной отделкой, — говорит Нэтти.

 — Небось какая-нибудь неумеха вышивала за спасибо, — говорит Бриджет.

Теперь Нора знает, что назвала Делия бельем. Она-то думала, что Делия пишет о скатертях, и получалось непонятно. Зачем хранить такие хорошие розовые духи в скатертях? Она пытается себе представить, какие у Делии рубашки — белые, как ангелы, и благоухают, как розы. Видел ее в таком белье Джон Тэйлор? Нет. То есть да. Он же ее муж. Что же видят мужья?

Хорошо, что тети заговорили об этом. Теперь она знает, какое бывает нижнее белье. С кремовыми лентами, сказала Нэтти. Живот у Делии вырос, но не так сильно, как у Нориной мамы. Хотя мама должна родить в мае, а Делия раньше. Говорили, в марте. Живот у нее был легкий и твердый, как воздушный шар. У Нориной матери он был тяжелый и твердый, как репа. Интересно, отчего это, думает Нора. Наверное, оттого, что у мамы пять детей, а Делия рожает первого.