Томас Вулф - Паутина и скала
Молодая женщина произнесла «Здравствуйте» холодно, не shy;приветливо и отвернулась, словно полагая, что в ее грубости есть какая-то бескомпромиссная честность. Но стоявший с ней моло shy;дой человек заговорил витиевато и неудержимо: это был сын зна shy;менитой актрисы, и сразу же принялся взахлеб осведомлять мис shy;сис Джек, что знает о ее работах в театре и считает их «в высшей степени великолепными!»
В эту минуту из задней комнаты вышла Розалинда Бейли. Кто она – никаких сомнений не вызывало. Ее холодная красота была прославлена, портреты были широко известны, и, надо отдать ей справедливость, она была единственной из писательниц, чьи фото shy;графии не подвергались ретуши. Хотя ей было уже далеко за сорок, выглядела она поразительно молодо. Походила на девушку, притом без всяких ухищрений. У нее были прямые, длинные, красивые но shy;ги, она была высокой, с горделивой осанкой. Шея и посадка головы были девичьими, величественными, красивыми, темные волосы бы shy;ли расчесаны с пробором посередине и обрамляли лицо крыльями, глаза были черными, бездонными, взгляд прямым и гордым. Каж shy;дый, кто хоть раз видел миссис Бейли, навсегда сохранял память о ее девичьей красоте, стройности, гордой осанке, прямоте взгляда, соче shy;тании детскости и зрелости, страстности и льда.
Розалинда Бейли сразу же повела себя странно. Не обращая вни shy;мания на пришедших, она с достоинством вышла из двери и с гор shy;дым, разгневанным видом встала перед Вернером.
– Фрэнк, – заявила она холодным, решительным тоном, – я ни за что, - на последних словах голос ее повысился, – не оста shy;нусь в этой комнате, пока здесь находится Пол.
Джорджа поразила нелепость этого заявления, она только что вошла в эту комнату по своей воле, явно напрашиваясь на скан shy;дал, и должна была знать, что там находится ван Влек.
– Успокойся, Розалинда, – раздраженно сказал романист, подняв взгляд и сурово уставясь на нее, – я не собираюсь с тобой разговаривать.
– Я ни за что не стану находиться с ним в одной комнате, пока он говорит такие вещи! – провозгласила она громко и твердо, не глядя на ван Влека и напоминая разгневанную, ос shy;корбленную богиню.
– Разговаривать я с ней не собираюсь, – сказал, отворачива shy;ясь, ван Влек тем же раздраженным тоном.
– Я ни за что не останусь здесь, – объявила она, – если он опять ударится в свои оскорбительные выпады.
– Послушай, дорогая моя, – мягко возразил Вернер, явно встревоженный и стремящийся всеми силами успокоить ее, – я уверен, он вовсе не хотел…
– Я ни за что не буду слушать его! – надменно воскликнула она. – Не желаю подвергаться таким оскорблениям!
– Послушай, Розалинда! – кротко возразил Вернер, – я убежден, что у него не было намерения оскорбить тебя.
– Было! – воскликнула она и возмущенно продолжала: – Пол сказал, что Элеонора Дузе – самая красивая женщина, ка shy;кую он только видел!
И при этом поразительном заявлении в ее пылающих глазах словно бы захрустел черный лед ярости.
– Я не собираюсь больше разговаривать с ней, – произнес ван Влек, с раздраженным видом глядя на огонь.
Тут Розалинда Бейли впервые обратилась к нему ледяным тоном:
– Говорил ты или нет, - вскричала она, – что Дузе самая красивая женщина, какую ты только видел?
– Я не собираюсь…- начал снова ван Влек.
– Отвечай! – воскликнула богиня, словно воплощенный пробудившийся гнев. – Говорил или нет?
– Я не собираюсь…- начал он снова, потом медленно повер shy;нулся в кресле и угрюмо уставился на нее. – Да.
Розалинда зарыдала и, повернувшись, упала в утешительные объятия только что вышедшего мужа, конвульсивно всхлипывая, словно ребенок.
– Я не перенесу этого! Не перенесу! – всхлипывала она.- Он сказал… сказал… – Слова застряли у нее в горле, и она еще горше зарыдала. – Я не могу этого вытерпеть!
Все сгрудились вокруг нее, принялись успокаивать, обни shy;мать, просить, умолять, обхаживать – ее муж, хорошенькая жен shy;щина, Вернер, Морис Нэгл – все, кроме ван Влека, который с суровым, мрачным бесстрастием глядел на огонь.
Это был изысканный кружок лиц, добившихся головокружительного положения в жизни го shy;рода. Они объединились в клику, которая в то время была безраз shy;дельно господствующей, и главой этой клики, ее обожаемым ку shy;миром была поэтесса Розалинда Бейли.
Она была идолом и вместе с тем жертвой времени, породив shy;шего ее. Не сомневалась, что обессмертила себя, и не догадыва shy;лась, как недолговечна, мимолетна ее слава.
Бедняга Китс воскликнул: «Вот лежит тот, чье имя написано на воде» – и умер. Почитатели Розалинды восклицали: «Вот жи shy;вет та, чье имя начертано на мемориальных досках из долговеч shy;ной бронзы» – но ей предстояло умереть. Видимо то, что они нуждались в подобном образе неувядаемой славы, дабы сохра shy;нить иллюзию собственного бессмертия, являлось знамением времени. В такое время, когда все как будто бы возникало, исче shy;зало, забывалось с трагической быстротой – когда то, что сего shy;дня вызывало восторг, назавтра устаревало, как новости прошлой недели, – они испытывали нужду в какой-то несомненной цен shy;ности, освященной, непреходящей.
И вожделенный образ неувядаемой славы воплотился в этой женщине. Некогда поэты умирали в молодости прославленными – и были мужчинами. Поэт являлся трагическим символом ве shy;личия и рока. Но с тех пор все изменилось. Женщина стала сим shy;волом гениальности, а мужчина сошел со сцены.
31. МРАЧНАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ
Куда уходили дни и месяцы, Джордж не представлял, но вре shy;мена года шли своим предопределенным чередом, он работал, любил, ходил по неистовым ночным улицам, и книга его уже приближалась к завершению.
Между тем его отношения с миссис Джек мало-помалу обре shy;ли иной тон и оттенок. Золото и пение все еще сохранялись в их любви, однако все чаще и чаще стали появляться пятна серой те shy;ни, а подчас в ярости и безрассудстве его беспокойной, измучен shy;ной души появлялись кроваво-красные прожилки и крапинки. Время, таинственное время текло и производило неуловимые пе shy;ремены в жизни обоих.
Любовный успех Джорджа утратил новизну, стал привычным. И теперь Джордж все сильнее стал ощущать, что запутался в паутине, сплетенной ими обоими. Он по-прежнему любил Эстер и знал, что никого больше так любить не будет; но чем больше любил ее, тем сильнее ощущал, что она становится единственной громадной необ shy;ходимостью в его жизни, что сам попался в собственный капкан. Когда его охватывали эти чувства, Джордж видел в Эстер своего зло shy;го гения и набрасывался на нее с бранью, хоть и сознавал при этом, что любит ее, хотя сгорал от нарастающих стыда и досады.
Кроме того, хоть он требовал от нее верности и часто доводил себя до полубезумия беспочвенными страхами и смутными подо shy;зрениями, что она вероломна и развратна, однако свои вожделе shy;ния не обуздывал. Он определенно не любил никакой другой женщины, всю любовь, на какую был способен, отдавал ей, и только ей, но все же бывал неверен.
Но Эстер не изменилась. Оставалась все той же. Вина лежала на нем, на все усиливающемся сознании, что одной любви, во всяком случае для него, недостаточно, что любовь, сделавшая его столь зависимым от женщины, вызывающая без нее ощуще shy;ние собственной безнадежности, беспомощности, никчемности, является для такого человека, как он, темницей духа – и что его нуждающийся в свободе дух начинает биться о решетку.
И, однако же, их жизнь продолжалась. Временами Джордж любил эту женщину безраздельно, как в те несравненные первые месяцы, когда любовь была золотой и зеленой, еще не поблек shy;шей, тогда Эстер приходила к нему, словно утро, радость, торже shy;ство и апрельский свет. С другой стороны, когда его охватывали мрачные мысли, она казалась ему коварной, сильной приманкой жизни, пресловутым соблазном величавых и порочных больших городов, хитро окрашенной в цвета невинности и утра, зловещей западней, которая ломает хребет юности, отравляет порчей сердца мужчин, отнимает у них все мечты и силы.
Иногда этот жуткий приступ безумия, позора и смерти вне shy;запно охватывал его мозг даже во время любовных речей, и он свирепо выкрикивал суть своего отчаяния.
– Да ты спятил! – говорила Эстер. – Твой порочный разум совсем помутился!
Но волна смерти и ужаса исчезала так же стремительно, как появлялась, и Джордж, словно не слыша слов Эстер, говорил ей с нарастающей радостью и уверенностью о глубине и силе своей любви.
А кошка по-прежнему безжалостно кралась, подрагивая, по забору в заднем дворе. Копыта и колеса проносились мимо по улице. А высоко над легендарными стенами и башнями города нависало звучание времени, негромкое и нескончаемое.
32. ФИЛАНТРОПЫ
