Александр Проханов - Красно-коричневый
Подумал о Кате с чувством вины и боли. С тех пор, как они расстались после поездки на Север, он лишь однажды на ходу позвонил ей. Ничего не успел объяснить и весь заметался, закрутился в водоворотах. Непременно сегодня же он зайдет к ней. Она станет поить его чаем, вносить под абажур эмалированный расписной чайник, ставить вазочку с вареньем, смотреть, как он размешивает сахар. Они начнут вспоминать свою недавнюю поездку, разноцветные кресты на зеленых холмиках, похожие на взлетающих журавлей, и как они шли вдоль шипящего моря, и чайка падала с криком, раскрыв свой красный зев, и на дне смоляной ладьи, отгороженные мокрой доской, лежали огромные сонные рыбины, светлые, как зеркала. Об этом, драгоценном и главном, станут они вспоминать и готовиться к новой поездке, чтобы навсегда поселиться у моря.
Он вдруг увидел, как у бензозаправки появилась знакомая легковушка. Въехала под навес, замедлила ход, двигаясь вдоль колонок. Сравнялась с микроавтобусом. Исчезла на мгновение за его лакированным корпусом. Опять показалась и медленно, не останавливаясь, мигая желтым поворотным огнем, выехала из-под навеса, двинулась дальше.
Появление легковушки было неожиданным, ошеломляющим, хотя до этого он ждал ее, был уверен, что она возникнет. Теперь же медленное движение маленькой военной машины напугало его. Вернуло из несуществующего чудного прошлого, куда он хотел скрыться, в неизбежное, грозное настоящее. Страх толкнул его вперед, к проезжей части. Он хотел побежать, закричать, замахать руками. Остановить легковушку и находившегося там Офицера. Указать на микроавтобус, в котором таилась смертельная опасность. Но его порыв был остановлен. По проезжей части, накатываясь, светя фарами, блестела бамперами, несла перед собой вал звука и света лавина автомобилей. Отрезала его от бензозаправки. И он стоял среди мигания огней и стекол, хватая ноздрями ветер, пропитанный сладким бензином. Отступил в тень деревьев. Из-под липы наблюдал за легковушкой.
Желтый поворотный огонь продолжал мигать. Видно, водитель нервничал и забыл его выключить. Машина медленно продвигалась мимо закрытых чугунных ворот. Не остановилась и проследовала дальше, вдоль изгороди. У крайнего каменного столба, где изгородь изгибалась и уходила вглубь, машина остановилась, и из нее, быстрые, едва различимые, стали выскакивать люди. Пригибались, темные как комочки, укатывались в темноту за угол, пропадали в непроглядной мгле. Машина, все так же мигая, тронулась, резко прибавила скорость, выскочила на проезжую часть и, сливаясь с потоком, умчалась. Хлопьянов стоял под липой, уже не вмешиваясь, не в силах остановить того, что должно было случиться.
Представлял, как группа захвата проскользнула вдоль изгороди. Обнаружила прогал. По одному, оглядываясь в темноту, проникла внутрь. Двинулась цепочкой, шурша бурьяном, на отдаленные притушенные огни штаба.
Но не один Хлопьянов следил за группой. Недвижный, похожий на кристалл микроавтобус тоже следил за ней. Волны слежения чутко шарили в темноте, проникали сквозь изгородь, находили в бурьяне пробиравшуюся группу захвата, пересчитывали ее, сопровождали к штабу.
Мимо заправки, белая, широкая, неся над собой яркие красно-лиловые вспышки, промчалась милицейская машина. Встала у ворот штаба. Из распахнутых дверей вышли люди в милицейской форме, с короткоствольными автоматами. Стали озираться, не подходя к воротам, удаляясь от машины, которая продолжала стоять, рассылая по сторонам ядовитые кляксы света.
Хлопьянов понимал смысл происходящего. Чувствовал посекундно, как время сжимается в черный кружок, в сверхплотную точку, подобно яблочку мишени. И в том месте, куда, поражая мишень, влетало время, в темноте, за оградой ударили автоматы. Несколько яростных злых очередей. Через паузу еще одна, длинная, захлебывающаяся. И в черном небе, над оградой, пронесся красный трассер.
Милиционеры от машины побежали к воротам, вбежали в открытый проем. Когда первые двое оказались за воротами, а другие двое мешкали и оглядывались, освещенные красно-фиолетовой мигалкой, ожил микроавтобус. Слюдянистые стекла опали, в них появились лица, плечи, длинные стволы. Из окон микроавтобуса, с той и с другой стороны, ударило оранжево-белое пламя, загрохотали очереди. Хлопьянов видел, как в рваном огне из двух стволов вонзаются в ночь длинные разящие иглы, прокалывают милицейскую машину, милиционеров. Один из них упал у ворот, и его, лежащего, продолжали щупать колючие иглы. Отскакивали под разными углами от асфальта, рикошетом летели в ночь.
Один из стволов повернулся, хлестнул по проспекту, по липам, по соседнему дому с горящими окнами. На балконе с бельем кто-то истошно закричал. Автобус, не зажигая подфарников, рванул с места, окна его закрылись, темный, глянцевитый, он вынесся на проспект и исчез. Хлопьянов слушал, как падают ему на голову срезанные очередью веточки, как на балконе дома кто-то истошно кричит. Милицейская машина, осев на пробитых колесах, продолжала мигать, в пульсирующем свете, то красный, то фиолетовый, лежал милиционер. А мимо, заполняя проспект, шумным лакированным роем неслись автомобили, бросали слепящие хрустальные пучки света.
Хлопьянов кинулся к воротам, перебегая асфальт, трамвайные рельсы, видя, как вслед за ним, привлеченные выстрелами, перебегают прохожие. Обгоняя Хлопьянова, к воротам подкатил автобус, из него стали выпрыгивать омоновцы в бронежилетах и шлемах, с длинноствольными автоматами. Бежали к изгороди, за угол и в приоткрытые ворота. Оцепили подбитую машину и лежащего милиционера.
– Говорит «Сто первый!»… Нахожусь у объекта!.. Подбит милицейский «форд»!.. Один труп!.. Блокируем главный вход!.. – Хлопьянов подслушал отрывок доклада, который делал по рации омоновец в белом, напоминавшем яйцо шлеме. Из-под шлема скользнули по Хлопьянову настороженные злые глаза. Омоновец подхватил автомат и, лязгая железом, тяжело побежал к воротам.
– Всем отойти!.. Не задерживаться!.. А ну, отойди!.. – отгоняли подходивших людей омоновцы в шлемах, перчатках, в хрустящих комбинезонах, похожие на мотоциклистов.
– Там бабку на балконе убили! – сказал кто-то из прохожих, всклокоченный, наспех одетый, видно выскочил из соседнего дома. – В бабку зачем стрелять!
За воротами из сумрака, возникая и пропадая в мерцаниях мигалки, надвигались люди. Белели шишаки, маслянисто поблескивали комбинезоны, торчали воздетые стволы автоматов. Хлопьянов видел, что центром приближавшейся группы был человек. Еще не разглядев его, не различив лица, узнал Офицера. Его вели двое, вывернув назад руки, поддергивая их вверх, понукая. Остальные охватили их полукругом, окружили торчащими вверх стволами.
Они приблизились к воротам. Замешкались. Прошли сквозь раздвинутые створы. Хлопьянов мог теперь разглядеть Офицера в переменном свете мигалки. Офицер был без фуражки, в растерзанном кителе, с полуоторванными на плечах рукавами. На груди виднелся знак организации, – пятиконечная красная звезда. На лице липко, слепо чернел окровавленный глаз. Другой затравленно озирался. Усики колюче топорщились, а по худой длинной шее пробегала конвульсия, словно он был готов разрыдаться.
Омоновец, говоривший по рации, подошел к Офицеру. Вглядывался в него:
– Ну что, козел, допрыгался! Вот он, труп! Теперь тебе вышка! – и вдруг коротко, тупо ударил его поддых, так что Офицер екнул, стал сгибаться, падать вниз лицом, но державшие поддернули его, выпрямили, а омоновец еще раз с силой ударил его в живот.
Хлопьянов почувствовал, как слепая жаркая ненависть прянула ему в глаза. Он бросился на омоновца с криком:
– Не бей!.. Ответишь за избиение!..
Почувствовал, как падает, зацепившись за чью-то подставленную ногу. И пока он падал, в падении его нагнал оглушающий удар в затылок. И уже на земле, полуглухой от удара, услышал:
– Этот с ними!.. Наблюдатель!.. Следил за обстановкой со сквера!..
– Обоих в автобус!.. В отделение!..
Хлопьянов чувствовал, как его поднимают за руки и за ноги, несут и вбрасывают головой вперед в автобус, прямо на пол, в проход, где уже лежал Офицер, головой к нему. Омоновцы наполняли автобус, шли по их спинам и головам, чавкали тяжелыми башмаками, и один с силой ударил подошвой по голове Хлопьянова, вдавливая лицом в металлическое днище автобуса.
Они катили по городу, поворачивая, попадая под фонари и снова погружаясь в темноту. Хлопьянов чувствовал тяжелый башмак на своей голове, вонь чужой обуви, металлическое зловонье днища, трясение автобуса. Рядом с его лицом была взлохмаченная голова Офицера, на которой тоже громоздился башмак. Омоновцы на сидении оживленно переговаривались:
– Они, блин, только подходят, а я, блин, как над головами шарахну!.. Они, блин, все полегли!.. А Климук по зубам – хрясь, хрясь!.. Этого взяли, а остальные по задам ушли!..
– Их, один хер, из второго батальона возьмут!.. Они по кругу пошли, их и возьмут!..
