Джеймс Болдуин - Современная американская повесть

Вид у мистера Ханта был усталый, на лице все та же милая улыбка. Он сел на диван рядом с Адриенной и сказал:

— Значит, ты видела сегодня моего лобастого сынка?

— Да. Он чувствует себя хорошо. Шлет всем привет.

— Не очень его там прижимают? Я потому об этом спрашиваю, что тебе он может сказать такое, чего мне не скажет.

— У влюбленных вечные тайны, — сказала Адриенна, положила ногу на ногу и улыбнулась.

Я не собиралась схватываться с Адриенной, во всяком случае с места в карьер. Мистер Хант тоже не обратил внимания на ее слова, он смотрел на меня.

Я сказала:

— Ему там тошно, это сразу заметно. А как же иначе? Но он сильный. Он много читает, он занимается. — Я посмотрела на Адриенну. — Ничего, о нем не беспокойтесь. Но его надо вызволить оттуда. — Фрэнк хотел сказать что-то, но Шейла опередила отца:

— Читал бы и занимался бы вовремя, тогда не попал бы туда.

Я только открыла рот, но Джозеф быстро заговорил:

— Ты пиво привез? А то у меня есть джин, а еще виски и коньяк. — Он усмехнулся во весь рот. — Больше ни на что не рассчитывай. — Потом повернулся к миссис Хант: — Надеюсь, дамы не станут возражать?

Миссис Хант улыбнулась.

— Возражать? Фрэнка наши возражения мало трогают. Он как хочет, так и поступает. А о других подумать — ему это и в голову не придет.

— Миссис Хант, — сказала Шерон. — Чем вас угостить, милочка? Могу предложить вам чай или кофе. У нас есть и мороженое… и кока-кола.

— …и лимонад, — сказала Эрнестина. — Хотите, угощу вас мороженым с содовой? Пойдем, Шейла, поможешь мне. Сиди, мама. Без тебя справимся.

Она утащила Шейлу на кухню.

Мама подсела к миссис Хант.

— Господи, господи! — сказала она. — Как время-то летит! Ведь с тех пор, как нагрянула эта беда, мы и не виделись.

— Ах, не говорите! Я, того и гляди, слягу. Бегаю по Бронксу из конца в конец, все ищу, на чей надежный юридический совет положиться. Обращалась к людям, с которыми работала… один из них член городского совета, он буквально всех знает и может нажать кое-где… к нему, знаете ли, все обязаны прислушиваться. Но это съедает все мое время, а доктор говорит, что я должна беречь себя, что нельзя давать сердцу такую непосильную нагрузку. Он говорит: миссис Хант, помните, что, как ни нужна вашему сыну свобода, без матери ему тоже не обойтись. Но, знаете, мне это все ни к чему. О себе я не беспокоюсь. Господь помогает мне не пасть духом. Я молюсь, молюсь и молюсь, чтобы господь отверз глаза его. Денно и нощно только об этом. Но вдруг осеняет меня мысль: а может, господь именно таким путем заставит моего сына задуматься о своих грехах и вручить душу свою Иисусу.

— Может, вы и правы, — сказала Шерон. — Неисповедимы пути господни.

— Да, да! — сказала миссис Хант. — Он, возможно, и вас подвергнет испытанию. Господь не оставляет детей своих.

— А как вам показался адвокат, — спросила Шерон, — мистер Хэйуорд, которого подыскала Эрнестина?

— Я с ним еще не виделась. Времени нет к нему съездить. Но Фрэнк его видел.

— А как вы считаете, Фрэнк? — спросила Шерон.

Фрэнк пожал плечами.

— Он белый, выучился на юриста, есть у него эти степени. Не мне вам говорить, что этим хреновым степеням грош цена.

— Фрэнк, ты разговариваешь с женщиной, — сказала миссис Хант.

— Вижу. Надо же вносить приятное разнообразие в жизнь… Так я говорю, что все это ни хрена не стоит и мы еще, может, расстанемся с ним. С другой стороны, для белого он вроде ничего. Сейчас не очень задается, потому что брюхо пустое, а набьет его, тогда посмотрим, как он себя поведет. Слушай, друг, — сказал он Джозефу, — как ты думаешь, нужно мне, чтобы жизнь моего сына оказалась в руках этих холощеных кобелей? Ей-богу, лучше живьем сгореть. Это мой единственный сын. Слышишь? Мой единственный сын. Но мы все в руках белых, хотя я знаю и черных молодчиков, с которыми держи ухо востро.

— Но я тебе сто раз говорила, я тебе сто раз говорила! — воскликнула миссис Хант. — Такая нетерпимость опасна! Ты исполнен ненависти! Если ненавидеть людей, они ненавистью тебе и воздадут. Как услышу от тебя такие слова, так у меня сердце разрывается и я дрожу за сына, который сидит в темнице, откуда только любовь к господу и может его вывести… Фрэнк, если ты любишь Фонни, забудь про ненависть, забудь! Она падет на голову твоего сына и убьет его!

— Фрэнк ведь не призывает всех ненавидеть, миссис Хант, — сказала Шерон. — Он только говорит правду о нашей жизни в нашей стране, и понятно, почему это его так огорчает.

— Я полагаюсь на господа, — сказала миссис Хант. — Я знаю, что он печется обо мне.

— А я не знаю, чего господь бог ждет от человека, когда у его сына случилась беда. Твой бог распял своего сына и, наверно, был рад, что отделался от него, но я не такой. Думаешь, я пойду на улицу и брошусь целоваться с первым попавшимся мне белым полисменом? Так вот нет! Но в тот день, когда мой сын выйдет на свободу из этой поганой преисподней, я, мать вашу за ногу, буду исполнен любви. Я опять возьму моего сына обеими руками за голову и, так вашу мать, с любовью посмотрю ему в глаза. Да, в тот день сердце мое переполнит любовь. — Он встал с дивана и подошел к своей жене. — А если так не будет, тогда запомни: проломлю я кому-нибудь голову. И если услышу от тебя еще хоть слово про этого Иисуса, с которым ты уже столько лет путаешься, тогда тебе первой голову проломлю. Путаешься с этим еврейским ублюдком, вместо того чтобы о сыне думать.

Миссис Хант схватилась руками за голову, а Фрэнк медленно прошел через всю комнату и сел на прежнее место. Адриенна не сводила с него глаз и начала было говорить, но осеклась. Я сидела на скамеечке рядом с отцом. Адриенна наконец сказала:

— Мистер Риверс, вы, собственно, с какой целью созвали это совещание? Не за тем же, чтобы мы слушали, как наш отец оскорбляет нашу мать?

— А что тут такого? — сказала я. — Вечер субботний. Со скуки чего только не придумаешь! Может, мы затем вас и пригласили, чтобы поразвлечься!

— Что ты злюка, это я знаю, — сказала Адриенна. — Но вот такой дурой я тебя не считала.

— Я и двух разочков тебя не видела с тех пор, как твой брат попал в тюрьму, — сказала я. — А в тюрьме и вовсе тебя не видела, Фонни мне говорил, что ты только раз и приходила и торопилась поскорее убежать. А уж на работе, наверно, ни слова об этом не сказала. Ведь не сказала? Ни слова этим бывшим воякам за программу борьбы с бедностью, этим подлецам, чистоплюям, подхалимам, с которыми ты водишься. Ведь не сказала? А тут, видите ли, она сидит на диване и воображает себя красивее Элизабет Тейлор и сокрушается, что заждался ее где-то какой-то чурбан, а ей торчи здесь и слушай, что говорят о ее брате.

Миссис Хант уставилась на меня ужасными глазами. Холодная, горькая улыбка играла на губах Фрэнка; он сидел, глядя себе под ноги. Адриенна смотрела на меня откуда-то издалека, проставляя очередную, еще более чудовищную отметину против имени своего брата, и, наконец, сделала то, что, видно, ей давно хотелось сделать, — закурила. Потом стала бережно, изящно выпускать дым изо рта, явно решив, что больше никогда, ни по какому поводу не позволит заманить себя в общество людей, которые неизмеримо ниже ее по своему уровню.

Из кухни вышли Эрнестина и Шейла: Шейла — испуганная, Эрнестина — мрачно торжествующая. Эрнестина подала миссис Хант мороженое, поставила Адриенне кока-колу, Джозефу — пиво, Фрэнку — джин с фруктовой водой, Шейле — кока-колу, Шерон — джин с фруктовой водой, мне — коньяку, а себе — виски со льдом.

— Ну, поехали, — весело сказала она и села, и остальные тоже сели.

Наступила тишина — тишина очень странная, и все уставились на меня. Я чувствовала на себе взгляд миссис Хант, еще более злобный, более испуганный, чем раньше. Она наклонилась всем телом вперед, крепко сжав в руке ложечку, опущенную в мороженое. Шейла сидела потрясенная. Адриенна скривила губы в презрительной усмешке и, тоже подавшись вперед, хотела сказать что-то, но рука Фрэнка, враждебная, угрожающая, поднялась вверх и остановила ее. Она откинулась назад. Фрэнк подался вперед.

Моя весть в конце концов предназначалась ему. И, глядя на него, я сказала:

— Это совещание в верхах созвала я. По моей просьбе папа пригласил вас всех к нам, чтобы я могла сказать вам то, что сказала сегодня Фонни. Фонни скоро будет отцом. Мы ждем ребенка.

Глаза Фрэнка оставили меня и впились в лицо моего отца. И они оба ушли от нас, а мы сидели в полном молчании, кто на стульях, кто на диване, — ушли оба, и странным казался их проход по комнате. Лицо у Фрэнка было библейски грозное. Он словно не оставлял вокруг себя камня на камне, его взгляд силился проникнуть за горизонты, которые до сих пор и не мерещились ему. Когда он вернулся, все так же в сопровождении моего отца, выражение лица у него было умиротворенное.