Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3
- Разве войну какими-нибудь сроками измеришь?
- Ты опять прав, - согласился секретарь, не понаслышке знавший о разнообразии отсчётов военного времени, то останавливающегося, то тянущегося черепахой, а то и стремительно прыгающего испуганной газелью или возбуждённым жертвой тигром. – Прости, коли содрал болячку, но рассуждаешь ты как утомлённый и равнодушный, рано состарившийся пожилой мужик, утерявший революционно-бунтарский дух, присущий нашей советской молодёжи, не умеющей ни жить, ни работать усыпляюще размеренно. Мы привыкли отдыхать с разгулом, шумом и дракой, а работать, вкалывая до изнеможения, до кровавых мозолей, но только когда хочется. Это немец умеет всё делать долго, не торопясь и основательно. Нам, русским, так не по духу. У нас в крови заложено жить рывками, вспышками, нам для раздражения, подстёгивания нужна возможность громко проявить себя, нужен подвиг. Так, Бородюк? Даёшь подвиг?
В зале заулыбались, обрадовавшись, что определилась мишень для показательной экзекуции.
- Где? У нас на жиркомбинате? С бабами? – фыркнул заслуженный воин, презрительно оценив тем возможности трудового героизма на собственном предприятии.
- Выдохся Бородюк в подвиге с бабами, - высказал кто-то на весь зал обидное предположение, и все дружно засмеялись, окончательно освобождаясь от гнетущего ожидания нахлобучки.
Как ужаленный подскочил мимоходом опозоренный обладатель медали «За отвагу», развернулся в зал и зло и яростно, с угрозой спросил:
- Кто это вякнул? – И, не найдя наглеца, затаившегося среди одинаковых злорадных улыбок десятков весёлых и безжалостных лиц, объединившихся против жертвы, когда её с садистским удовольствием валят и добивают скопом, грузно плюхнулся на отчаянно скрипнувший стул.
Разряжая накалившуюся было атмосферу, улыбнулся и председатель.
- Раз не справляется, поможем перевестись на один из строящихся заводских гигантов – там найдутся возможности для трудовых подвигов. Такому герою, конечно, не место на захудалом жиркомбинате.
И опять встрял тот же ехидный неуловимый голос:
- Не скажите. На комбинате тоже опасно: попробуйте-ка общупать всех баб на выходе, чтобы не вынесли куска жира или маргарина, запрятанного между… этими… самыми. Того и гляди по физиономии схлопочешь.
Снова все дружно и удовлетворённо заржали: парни – гордо, представив себя на процедуре, девчата – стыдливо, опустив голову или спрятав запунцовевшие щёки в ладони.
- Ну, всё! Баста! – оборвал веселье вожак. – Зря радуетесь. В связи с неподготовленностью делегатов и комсомольского актива к конструктивной деловой дискуссии по теме объявляю длинный перерыв. Через неделю соберёмся снова, и тогда каждый без увёрток расскажет о своих шагах и задумках на пути к производительным трудовым подвигам во имя завершения восстановительной пятилетки не более чем в четыре года. Разговор будет, обещаю, конкретным, и кто окажется не готов к нему, тому не место в передовых шеренгах строителей коммунизма – отойди в сторонку, не путайся под ногами, затеряйся сзади. А сейчас – разойтись! – скомандовал по-военному.
Неудачливые заседатели дружно загомонили и, со стуком и скрипом отодвигая стулья, заспешили к выходу, обгоняя и подталкивая друг друга, сразу забыв о подвигах и спеша использовать на всю катушку доставшееся свободное время. Владимир тоже попытался вклиниться в тесно сжатую взбудораженную толпу, но был остановлен.
- Васильев, задержись, - приказал секретарь.
Пришлось подчиниться, тем более что торопиться было некуда и незачем: расторопные ребята с синими петлицами обо всём позаботятся сами. Горкомовский руководитель о чём-то энергично переговорил с тремя парнями преклонного комсомольского возраста и подошёл к тихому бунтарю.
- В горком пойдёшь работать?
Владимир даже опешил от неожиданного предложения, никак не вяжущегося с прошедшей конференцией.
- Не получится, - замешкавшись, скромно отказался он.
- Что так?
- Мною другая организация интересуется.
Секретарь недовольно отвёл глаза, сжав острые скулы и заиграв желваками.
- По серьёзному?
- Похоже, - тяжело вздохнул Владимир, надеясь только на чудо. Он вкратце рассказал об аресте Сашки. – Как сосед являюсь косвенным участником преступления, - он не стал рассказывать о кознях Вайнштейна, узнанных от Марлена, - со всеми вытекающими из него обвинениями. Жду скорого ареста, хотя никакой вины перед государством не чувствую.
Комвожак некоторое время молча перерабатывал полученную информацию, потом спросил, брезгливо сжав губы и сузив насторожённые недоверчивые глаза:
- Если не виноват, чего не просишь о помощи?
- Думаю, что бесполезно, - не скрыл Владимир скепсиса по поводу возможностей комсомола.
Лидер спрятал потухшие глаза под полуопущенными веками, мысленно соглашаясь с умным привлекательным парнем, не похожим на поддакивающее большинство. Он с чувством собственного достоинства, самостоятельностью и критической оценкой общественно-идейных кампаний был бы незаменимым помощником в горкоме. Секретарь имел редкий нюх на хороших и полезных людей.
- Эти тыловые герои совсем оборзели, - с негодованием тихо произнёс он, не сдержав давно копившуюся обиду на всемогущих внутренних защитников отечества, - хватают самых лучших, самых умных и квалифицированных работников. Недаром на их предприятиях и производительность больше, и качество выше, и сроки работ меньше. – Молодёжного руководителя, свыкшегося с репрессиями и наравне с директорами и парторгами отвечающего головой за производство, больше всего волновали не нравственно-этический ущерб обществу и, тем более, отдельной абстрактной личности, а производственно-хозяйственные выгоды. – Попробовали бы они сделать то же с необученной завербованной крестьянской массой, женщинами, слабосильными стариками и неокрепшими подростками. – Он достал из изящного металлического портсигара папиросу и нервно закурил, часто и глубоко вдыхая успокаивающий никотин. С такими темпами скоро каждый второй трудоспособный будет вкалывать в зоне, а они увешаются орденами, застроятся дачами и завалятся пайками, - позавидовал соперникам по строительству благодатного и самого совершенного коммунистического общества. – Попробую прозондировать почву насчёт тебя, - пообещал, чтобы как-то сохранить значимость комсомольского лидера. – Твоя защитница кого-то из нас двоих поджидает, - показал глазами за спину Владимира, заканчивая разговор.
Тот обернулся и увидел стоящую невдалеке Зосю, с независимым видом наблюдающую за убывающим потоком делегатов.
- Скорее всего – меня.
- Завидую, - сухо произнёс секретарь и, не попрощавшись и не подав руки, быстро ушёл в те же самые тёмные кулисы.
- 4 –
Конечно, она ждала его. Сколько бы они ни ссорились, ни расходились в молчаливой размолвке, первой всегда подходила она, будто ничего и не было. Но он подозревал, что гордой девушке приходится ломать характер, не зря Лида упомянула о слезах после последнего расставания. Женское прощение быстрое, но памятливое, а терпение долгое. Ну, а если замешана любовь, то и беспредельное.
- Ничего, что я, не стерпев нахальства самодовольного Бородюка, заступилась за вас? – Она так и не научилась обращению на «ты» или не хотела, подчёркивая с трудом удерживаемое расстояние.
- Что вы, Зося! – ответил Владимир, благодарно взяв безвольную тёплую руку. – Так было приятно увидеть хоть одну родственную душу среди враждебного зала. Спасибо вам за поддержку.
- Я заступилась не за вас, а за правду.
По напряжённому отчуждённому состоянию девушки угадывалось, что если они немедленно не разойдутся, то состоится ещё один нелёгкий разговор, никак не обещающий полного примирения. А ему напоследок очень этого хотелось.
- Вы недовольны моим выступлением? – спросил, зная бескомпромиссный ответ.
Она отобрала руку, чтобы быть вольной в оценке, взглянула, обдав льдистым холодом построжевших синих глаз, и чересчур громко, заставив обернуться последних выходящих, воскликнула, выплёскивая боль, которую он причинил, оказавшись на трибуне не таким, каким представляла в девичьих мечтаниях, и любила пока не его, а свой образ в нём, то есть, себя.
- Неужели вы на самом деле цените унылую размеренную жизнь без эмоциональных всплесков? Неужели вам, как всякому нормальному человеку, не хочется хотя бы чуточку славы и признательности общества?
Да, примирение не состоится, понял Владимир по непримиримой агрессивной настроенности рыжей. Нужно ли ему примирение с насквозь пропитанной и замаринованной советским духом школьницей, не испытавшей настоящего, встряхивающего до глубины души, горя, однажды эгоистично предавшей дорогого человека ради идейного коллективизма и комсомольской карьеры? Однозначного ответа он не мог дать и потому примиренчески предложил:
