Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3
Так случилось и с отщепенцем из автобазы, отвергающим призрачную и тем сильнее манящую надежду добыть богатое и безмятежное существование мигом и на халяву, а не корячиться долго и упорно, откладывая заработанное не на водку, а на чёрный день. Шелестящий шум перерастал в громкую ругань и ожесточённые перепалки на местах – зарвавшийся автоделегат, никого не спросив и ни с кем не посоветовавшись, отбирал у работяг маячивший впереди клок сена.
- Разве плохо иметь по-настоящему свободное личное время на учёбу, семью, спорт, культурный отдых, для восстановления физических и моральных сил, - продолжал гнуть своё неутомимый шофёр, не обращая внимания на нелицеприятные реплики. – Мы не должны работать на износ. – Он нечаянно затронул самую болезненную тему для молодёжи, не знающей других развлечений, кроме послесменной, сверхурочной, воскресной работ и ударного обслуживания подвигов, - а для этого всего-то нужен нормальный восьмичасовой рабочий день без организационных простоев, переделок сделанного и вынужденных перебросок с места на место, приводящих к необходимости авралов, которые для сокрытия ошибок руководства громко именуются трудовыми подвигами, хотя отдача от них, в конечном счёте, нулевая.
Теперь в зале поутихли, начали прислушиваться, как это всегда бывает, когда обещают что-то заманчивое и несбыточное. А в президиуме, наоборот, занервничали, усиленно запереговаривались, то и дело обращаясь к молчаливому сосредоточенному вожаку: негодник-оратор не только охаял святая святых советского производства – трудовой подвиг, но и, обнаглев, ратовал за ослабление контроля за молодёжью, требуя свободного времени для опасных размышлений вразрез партийных инструкций не спускать глаз с неустойчивой молодой смены строителей коммунизма ни днём, ни ночью, ни в труде, ни в отдыхе, постоянно напоминая, что враг внутри страны и вне её не дремлет, что трудовые будни – праздники для нас.
- И ещё: у нас в рабочее время очень много отвлекающих непроизводительных затрат: собрания, летучки, заседания, митинги, лекции, политинформации, политнакачки, конференции в том числе, - он окончательно распоясался, забыв, в какой политизированной стране собрался жить. – Нашим единственным главным лозунгом в послевоенном труде должно быть: рабочее время – производительной работе. – Жидко и разрозненно захлопали в задних несознательных рядах, заполненных теми, кто попал на конференцию случайно и по принуждению. – Война закончилась, пора приучаться жить и работать без атак и штурмов. – Владимир воинственно обернулся к приверженцу чужих подвигов, но того и след простыл. Сообразив, что тупоголовый прямолинейный шофёр-недотёпа втягивает в опасную неуправляемую дискуссию и бездумно идёт на красный свет, он заблаговременно неприметно исчез в кулисах, грозно сверкнув напоследок из темноты золотом очков и мысленно пообещав неугомонному делегату автобазы, секретарю первички, а заодно и секретарю горкома жестокую головомойку.
- А ты сам-то что-нибудь понимаешь в этом? – попытался вместо партвоспитателя одёрнуть оборзевшего автобазника в парадном костюме без воинских наград плотно сложенный парень с широкой облупленной солнцем физиономией, с ярко блестевшими на новенькой гимнастёрке медалями «За отвагу» и «За взятие Берлина», очевидно, из числа мелких секретарей, оккупировавших первые ряды. – Небось, где-нито в тыловой тиши ошивался? – он намеренно побольнее старался уязвить умника.
Прежде, чем тыловой ошивала нашёлся что ответить, из середины зала стремительно поднялась прежде не замеченная Владимиром Зося и, пламенея от яростного негодования рыжиной, румянцем и сверкающей синевой глаз, напряжённо-звонким голосом, чётко выговаривая каждое слово, мстительно сообщила, обращаясь прямо к увешанному боевыми наградами фронтовику:
- Володя закончил войну в Берлине лейтенантом с тяжёлой контузией и имеет ордена Красного Знамени, Отечественной войны и пять медалей… - тот, кого она защищала, тоже медленно наливался краской, но не обиды, а стыда за присвоенные награды, - …а не две, как некоторые. Несколько дней назад за отвагу при уничтожении бандитов он награждён орденом Красной Звезды, - и с навернувшимися на глаза слезами села, спрятавшись за спины подруг.
В зале стало тихо, а кто-то отчётливо и завистливо произнёс: «Ого!».
- Схлопотал, Бородюк? – едко спросил секретарь и посоветовал: - Не дери облупленный нос без толку.
- Чё ж не носит, раз дадено? – зло пробормотал, сорвав бесполезный укус, неудачливый оппонент из массы, багровея за ушами и толстой шеей.
- Потому что они принадлежат прошлому, о котором не хочется и не нужно без причины вспоминать, - искренне ответил боевой советский офицер. – Заработаю мирным трудом – буду носить, - извинительно улыбнулся залу.
Собравшиеся – те, кто не имел наград или наделён был ими скудно – разрозненно похлопали, поощряя скромность выдохшегося оратора.
- Всё! Кончай базарить! – поднялся секретарь, определив тем самым долгожданное завершение сборища. – Садись, Васильев. Ты и так достаточно взбаламутил ровное течение нашей конференции. – Он сделал паузу. – Так всё хорошо шло до тебя! Бубнили скороговоркой по подготовленной в конторе бумажке о героических успехах предприятий и радовались, что ничем не выделяются среди остальных, всё у них тихо, мирно, ни за что не уцепишь.
Делегаты приумолкли, слегка напряглись, ожидая напоследок дежурной накачки.
- Ты думаешь, Васильев, они хотят подвигов? Ничуть! Здесь все твои сторонники.
Никто, замерев, не возражал, давая руководству высказаться.
- Каждый думает: пусть лучше соседи героически маются, а мы их поддержим… морально… бумажкой. А лишних хлопот не надо. Всяко может случиться: или грудь в крестах, или голова в кустах. Зачем рисковать?.. Ты думаешь, у нас слёт молодёжи?.. Ошибаешься, друг – сборище стариков, которые ворчат на тебя «долой», а в душе полностью согласны.
В зале тихо завозмущались, стараясь не выделиться из общей массы.
- Смотри-ка, недовольны. Или кому-нибудь есть чем похвастать? Давай, выходи, не стесняйся, выкладывай. Ну? Чего жмёмся, прячемся друг за друга? Так есть ли место подвигу в мирное время?
Дружно и облегчённо заорали: «Есть!», «Даёшь подвиг!».
- Подвиг или авралы?
Опять насторожились, не зная, куда гнёт вожак, как бы ненароком не опередить, не попасть под ноги и не быть затоптанным.
- Васильев-то прав… У нас каждый аврал стремятся превратить в подвиг, чтобы спрятать огрехи, чтобы выехать на горбу рабочего класса, и мы, комсомольцы, должны быть заслоном на пути такого героизма, и всех разгильдяев, вне зависимости от должности – за ушко да на солнышко! Васильев – прав! Нужно не помалкивать в тряпочку, а долбать начальство за упущения, за нарушения технологии в темечко, чтобы не было переделок и авралов. Прав шофёр в этом, тысячу раз прав! Не прав в другом – в том, что, подзагнув сгоряча, отрицает начисто любой подвиг.
Преобладающие сторонники подвига облегчённо вздохнули, оживились, разделившись на отдельные лица и предчувствуя победу, но… рано…
- Его можно понять и простить: солдат устал от войны, от бесконечного риска, ему хочется передохнуть.
«Вон куда завернул», - лениво подумал Владимир, не в силах больше спорить и доказывать своё, чужое для всех этих.
- Ты долго воевал, Васильев?
Васильев, в отличие от Кремера, воевал долго и получил сполна. Помедлив, Владимир ответил уклончиво, но правдиво, так, как думал:
- Разве войну какими-нибудь сроками измеришь?
- Ты опять прав, - согласился секретарь, не понаслышке знавший о разнообразии отсчётов военного времени, то останавливающегося, то тянущегося черепахой, а то и стремительно прыгающего испуганной газелью или возбуждённым жертвой тигром. – Прости, коли содрал болячку, но рассуждаешь ты как утомлённый и равнодушный, рано состарившийся пожилой мужик, утерявший революционно-бунтарский дух, присущий нашей советской молодёжи, не умеющей ни жить, ни работать усыпляюще размеренно. Мы привыкли отдыхать с разгулом, шумом и дракой, а работать, вкалывая до изнеможения, до кровавых мозолей, но только когда хочется. Это немец умеет всё делать долго, не торопясь и основательно. Нам, русским, так не по духу. У нас в крови заложено жить рывками, вспышками, нам для раздражения, подстёгивания нужна возможность громко проявить себя, нужен подвиг. Так, Бородюк? Даёшь подвиг?
В зале заулыбались, обрадовавшись, что определилась мишень для показательной экзекуции.
- Где? У нас на жиркомбинате? С бабами? – фыркнул заслуженный воин, презрительно оценив тем возможности трудового героизма на собственном предприятии.
- Выдохся Бородюк в подвиге с бабами, - высказал кто-то на весь зал обидное предположение, и все дружно засмеялись, окончательно освобождаясь от гнетущего ожидания нахлобучки.
