Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
– К-к-короче, – сказал Михалков.
– Хорошо, – согласился Кузнецов, но остановить гражданское слово как-то сразу не мог, несло. – Думал о нашей вчерашней резолюции, был горд. У нас достало мужества не соблазниться демагогией, встать против словесного блуда, встать вместе с нашей, ну, в общем, вместе с народом, с патриотами правительства. Да-да, я сейчас, ближе к делу, конечно. – Он хихикнул каким-то странным, едва ли не зловещим хихом, оглянулся и вдруг сильно, снизу, вдул в хрящи михалковского уха: – А вдруг? – Тут же быстро зашептал: – Мы не должны быть застигнуты врасплох, надо подумать о спасении интеллектуального и творческого нашего богатства, не дать перечеркнуть достижения грандиозного исторического эксперимента, нашей позитивистской философии. Она еще нам пригодится в радостный час восхода! Ну, хорошо, хорошо, суть вот в чем: у тебя там есть свои люди, сильные люди?
Михалков усмехнулся:
– Так же, как и у тебя, Феликс, чего ты скромничаешь? Однако если твое «вдруг» с-т-т-трясется, этим «сильным людям» будет уже не до жиру.
Кузнецов хапнул себя за бороду, застонал:
– Я не об этом, Сергей, не об этом. Я о Китае, о Кубе, о Корейской Народно-Демократической республике. О Вьетнаме, наконец! Нашим экстремистам кажется, что они разрушают коммунизм, однако азиатские твердыни незыблемы! Мечта Чернышевского в этот раз придет с Востока! У тебя есть знакомые в посольствах братских стран на случай, если придется спасаться, эмигрировать? Если вдруг высылать начнут таких… – Он полыхнул темным жарком, с улыбочкой посмотрел исподлобья на старшего товарища. – Таких, как мы с тобой, Сергей?
Михалков от этого жарка тут же вспыхнул:
– На что ты намекаешь, Феликс? На моем «Дяде Степе» шесть поколений детей выросли в этой стране, а ты меня тянешь в К-к-китай?! Нет уж, отправляйся в Китай без меня! Мы, Михалковы, все-таки из российских купцов первой гильдии происходим, ударение на первом слоге носим, мы азиатам не продаемся!
Ошеломленный Кузнецов осел. Старик Михалков, как был в верблюжьих тапочках, уходил от него, шагал, не обходя луж, к самой середине площади Восстания. «Союз нерушимый республик свободных», – бормотал он и тут же правил: «Борцов демократии вечно свободных», – неплохо вроде получается. – «Сплотила навеки великая Русь», – а это неплохо звучит и сейчас. Пардон, что-то тут не то. Чутье стилиста меня никогда не подводило. «Вечно свободных», а в следующей строчке «навеки», так не годится. Сделаем иначе. «Борцов демократии, сильных, свободных, сплотила навеки великая Русь! Да здравствует созданный волей народов» – эту строчку оставляем, она никому не повредит. Вот дальше загвоздка. Ну, вперед, вдохновение!
Подходящие многоярусным флотом мрачные тучи ободряли поэта. Продолговатым дятловидным носом и осетровыми заушными жабрами (в этом ключе он был когда-то клеветнически, но красиво описан Валентином Петровичем Катаевым) он улавливал запах нового российского ветра. Итак:
Борцов демократии, сильных, свободных,Сплотила навеки великая Русь!Да здравствует созданный волей народовОбщественный строй, чьей свободой клянусь!Славься, Отечество наше свободное,Думы и слова надежный оплот!Знамя трехцветное, знамя народноеПусть к благоденствию всех приведет!
Ну, понеслась!
Сквозь тучи сияло нам солнце свободы,И Пушкин великий нас в путь проводил!Нас Сахаров двинул на долгие годы,И с ним Солженицын нас всех вдохновил!
Он стоял теперь в самом центре своего нерушимого мира, обдаваемый грязью несущегося пустого грузовичья, и гордо, с клекотом, пел гимн новой демократической России. «Эй, дядя Степа!» – кричали ему на лету взращенные на доброй милицейской поэме шоферюги, и главный виршетворец державы знал: выдюжим, пройдем и через это все и будем стоять и грохотать вокруг!
4. Буйны головы на белы руки
Не поторопился ли Сергей Владимирович, не перестарался ли малость? Ведь к вечеру 20 августа обстановка в столице была далека от ясности, и воинские части в большинстве своем готовы были к выполнению «любого приказа Родины». В толпе защитников «Белого дома» – мы имеем в виду ту безоружную массу людей, что многими десятками тысяч стояла меж баррикад и на подступах к бетонно-мраморной громаде, – вовсю гуляли разговоры, что приближается час штурма, что снайперы сидят на крышах окружающих домов, готовые отстреливать из толпы любого, хоть вас, гражданочка, что скоро прилетят вертолеты и пустят газ.
Но странный, однако, феномен распространился в толпе. Все говорили о штурме, но почему-то как бы со стороны. Никто почти не сомневался, что штурм будет, но никто почему-то и не боялся, как будто не понимал народ, что именно по их телам Красная Армия будет прорываться к «Белому дому».
Закат показал какую-то комбинацию почти супрематических лиловых и багровых фигур, которую никто не мог прочесть. В сумерках возобновился дождь. Саша Корбах почувствовал, как струйки потекли по лицу, но не проснулся. Он снова пребывал в джетлэге, однако на этот раз отключка догнала его не в мягком кресле, а под фанерным навесом среди хлама баррикады, куда он залез было перекурить. Позже, вспоминая эти провалы, он думал, что в них, быть может, было что-то метафизическое: энергетический его контур на время покидал жар истории, чтобы отдохнуть в прохладном астрале. Проснулся он только тогда, когда в сумке под боком заверещал сотовый телефон. Мужской голос сказал по-английски: «Я ищу Алекса Корбаха». – «Это я», – ответил он, еще не вполне в этом уверенный. «Слава Богу, ты жив!» – воскликнул Стенли.
Известие о московских событиях застало нас в Калькутте. День ушел на оформление бумаг, и вот мы в воздухе. Сейчас проходим Гималаи. Колоссальная луна, тени восьмитысячников совсем рядом, под крылом. Час назад нас атаковали два истребителя Нормана Бламсдейла. Отогнали их умиротворяющей ракетой. Часов через пять будем в Москве. Все тебя обнимаем: Берни, Бен Достойный Утки, пилоты. Где ты находишься? Ну, конечно, Берни, ты была права, он в самом пекле. Лавски, держись! Агентства сообщают, что эта ночь будет решающей. Где-нибудь в Москве можно купить шампанского?
Алекс положил телефон обратно в сумку и вдруг услышал аплодисменты. Вокруг его убежища стояла группа его поклонников, мужчин и женщин – тот тип, что в Америке называют the aging children, «стареющие дети». Этих «поздних шестидесятников» он мог бы различить в любой толпе. Сейчас они умиленно ему аплодировали, как будто он только что сыграл сценку «Разговор по-английски с неведомым персонажем». Одна женщина сказала ему с характерным для этой публики смешком: «Знаем, что глупо, но это все-таки так здорово видеть вас сейчас здесь, Саша Корбах!»
Двое с трехцветными повязками на рукавах пробрались к нему через толпу. Наконец-то мы вас нашли, господин Корбах. Понизив голоса, они сказали, что пришли с поручением. Если он хочет, его могут проводить в «Белый дом». Руководство очень радо было узнать, что он тоже здесь, среди сторонников демократии, так что если он… ну, в общем, вы понимаете. В любую минуту что-то может произойти. Но если есть желание. Все. Борис Николаевич тоже. Будут рады приветствовать.
В коридорах цокольного этажа кишела толпа, было много вооруженных. Иные проходили в бронежилетах и в касках. Иные сидели вдоль стен на полу, клевали носом, пили чай из термосов, разворачивали бутерброды. Чем выше поднимались по широким, прямо-таки апофеозным лестницам, тем чаще мелькали офицерские погоны крупного достоинства, включая и генеральские. Проходили десантники в полной экипировке. Большинство, однако, составляли госслужащие в протокольном облачении: пиджачки, галстучки.
Вошли в огромное помещение с кованым гербом РСФСР на стене. Там в углу стоял Ельцин в окружении лиц пониже. У Руцкого на левом плече болтался автомат, как раз такой, каким Якубовичу выбили зубы. За столом общей площадью не меньше каравеллы Колумба сидело множество людей. Они перебирали и перекидывали друг другу какие-то бумаги, но были и такие, что спали, положив буйны головы на белы руки. Кто-то ел что-то неплохое. Сновали девушки из буфета, убирали тарелки, раскидывали новые, расставляли бутылки пепси-колы. У всех окон, слегка приоткрытых, дежурили десантники Мыльникова с оружием на изготовку. Было холодно и сыро, пованивало давно немытым.
Ельцину сказали про Корбаха. Он отдал кому-то телефонную трубку и пошел навстречу с распростертыми.
«Саша Корбах, да ведь ни одного похода не проходило без твоих песен! Ну, привет! Вот как довелось познакомиться! – Излучал энергию. Видно было, что переживает лучшие часы жизни, недаром время от времени отпечатывался на белой стене то квадратом, то комбинацией треугольников, то категорическим параллелепипедом; никто, впрочем, кроме Саши, этого не замечал, во всяком случае, никто не таращился. – Очень ценим деятельность корбаховского фонда, – продолжал Президент. – Новая Россия нуждается в помощи Запада, друг Саша! Теперь мы будем частью цивилизованного мира!»
