Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
Товарищ Хафиза ледяным тоном поблагодарила и, забрав сумку, вышла. Внизу хлопнула дверь.
Мурзик и Цира спали, обнявшись. Когда хлопнула дверь, Цира пошевелилась и что-то пробормотала Мурзику в ухо, едва шевеля губами. Мурзик улыбнулся.
Луринду сонно потянулась. Без очков она была куда симпатичнее, чем в очках. Не такая сушеная, что ли. Однако она тут же их нашла и водрузила на нос.
— Что, уже утро? — спросила она. — Я пойду готовить кофе. Кто хочет кофе, господа?
Кофе хотели все. Луринду встала, охнула, засмеялась. Влезла в свои туфли на сбитых каблуках и поковыляла по лестнице в лабораторию, где осталась кофеварка.
Я сел. Потер виски. Растолкал Буллита. Мы убрали матрасы и одеяла. Попинали Мурзика с Цирой, чтоб вставали тоже. Те нехотя отлепились друг от друга и включились в уборку. То есть, включился Мурзик — добыл швабру и быстренько махнул пол, стирая пятнышки крови, накапавшие из бэлшунова носа. Цира тем временем, храня суровость, надзирала.
Через полстражи в офисе появился менеджер с пачкой заказов на текущую неделю. Изумленно поглядел на спящего на диване Бэлшуну. Никак не комментируя наличие в офисе окровавленного человека, Ицхак забрал заказы и ушел с ними в кабинет. Менеджер пошел с ним вместе.
Луринду понесла им туда кофе.
Начиналась обычная трудовая неделя.
Мы с Мурзиком проводили Циру и взяли с нее слово, что она ляжет в постель. И позвонит нам вечером и скажет, как себя чувствует. Цира велела нам убираться.
Мы взяли рикшу и поехали к себе, в квартал Литаму.
Всю дорогу мы молчали. Мурзик просто наслаждался поездкой, а я был придавлен смертельной усталостью и мечтал только о своем диване.
Моя маленькая квартира была, казалось, оставлена нами тысячу лет назад. Уютный забытый, почти несбыточный островок прошлого.
Я открыл дверь. Пустил кошку — она уже куда-то дела своих котят и теперь терлась с вполне независимым видом. Нашел на столе и разорвал записку, которую оставлял матушке.
В комнате было пыльно, очень обжито и спокойно.
Я лег на диван, вытянулся, закрыл глаза.
Я был ведущим специалистом фирмы «Энкиду прорицейшн». Бывшим рабовладельцем, а ныне свободным гражданином. Я был Аххе-Даяном, для одноклассников — «Баяном». И все. Больше я никем на данным момент не был.
Ну, еще я был полутрупом, сонно грезящим, лежа на диване.
В кухне шуршал мой бывший раб Мурзик, то есть Хашта. Вокруг него вилась кошка. Лязгала складная кровать — Хашта устраивался отдыхать.
В немытое окно бесполезно светило солнце.
День был полон суетных вещей, мелких проблем, несущественных забот. За окном догнивал печальный Вавилон, павшая Возлюбленная Царств. Неяркая весна медленно входила в Город, гнала по Евфрату тающий лед. Завтра я возьму пива и пойду смотреть на ледоход.
И со мной будут Хашта и Цира, эта строгая и бесполезная стерва. И Цира будет трахаться со мной и с Хаштой. И мы с Хаштой купим Цире мороженого.
В этих мыслях я заснул.
И — ничего не произошло.
Ровным счетом ничего.
Каждое утро мой бывший раб Хашта поднимался на три часа раньше меня, наспех жарил яичницу на двоих, съедал свою половину и убегал в офис «Энкиду прорицейшн» производить утреннюю уборку.
Я вставал с постели, съедал оставленный Хаштой холодный завтрак и шел на работу. Сидел над своими вычислениями. В день Иштар посещал массажистку. Работал над подготовкой к дню Мардука, когда мне предстояло взойти на крышу обсерватории. Диссертацию пописывал.
Кроме того, в мои обязанности теперь входили инструктирование и подготовка частных клиентов. Ицхак клялся взять на должность инструктора специального человека, а пока что поднял мне зарплату.
Все мы разговаривали друг с другом только по работе. Луринду поставила себе на стол второй компьютер, соединила их в локальную сеть и вообще выключилась из общения.
С Мурзиком-Хаштой я почти не виделся. О его присутствии в доме свидетельствовали только помытая после меня посуда и остывшие завтраки по утрам.
Кошка перебралась спать ко мне и по ночам шумно мурлыкала. Иногда я просыпался оттого, что она холодным мокрым носом обнюхивает мое лицо.
Так минула седмица.
В день Нергала ко мне явилась матушка. Я вытряхнул ее из гигантской шубы и провел в комнату. Матушка была разгневана. Я понял это сразу — по тому, как она отводила глаза, как поджимала губы. Даже по цвету ядовито-фиолетовой помады.
— Чаю? — предложил я.
— Где твой раб? — спросила матушка.
Я не нашел ничего умнее, как ответить ей правду.
— По бабам пошел.
Мурзик и вправду оставил мне в этот день записку: «БУДУ ПОЗДНА, ПАШЕЛ ПА БАБАМ».
— И ты дозволил! — взорвалась матушка. — Ты!.. Ты распустил его, да — ты распустил его... Я подарила тебе хорошо вышколенного... квалифицированного... И вот результат!.. Ничего сам не можешь!.. Только портить можешь!..
— Я его испортил? — неожиданно заорал я на матушку. — Я? Да вы хоть знаете, КОГО мне подарили?
Матушка не слушала.
— Любую хорошую вещь, попади она тебе в руки, ломаешь!.. Тебе ничего доверять нельзя!..
— Мне нельзя?!. — ревел я.
— Поясок я тебе в детстве дарила — сломал!.. Пряжку оторвал!..
— Это не я!.. Его собака погрызла!
— И веер мой взял с туалетного столика и сломал!..
— Какой веер?
— Он даже не помнит! Испаганский, вот какой! Из перьев! А сверху домики на шелке!.. Сломал!..
Я вспомнил этот веер. Я им своего друга, дворницкого сына Кадала огрел по башке, когда мы подрались. Мне было тогда шесть лет.
— Думала, он вырос!.. Думала, он большой!.. Раба ему подарила!.. По бабам пошел!.. Надо же!.. И ты позволяешь!.. Испортил!..
— Матушка! — возопил я на октаву выше. Визг проник в матушкины уши, и она на мгновение замолчала. — Матушка, вы хоть знаете, кого вам всучили на бирже?
Пауза. Потом матушка совершенно спокойно спросила:
— Кого?
— Беглого каторжника — вот кого.
— Да? — почему-то не удивилась матушка. — Так давай его обратно сдадим. Гарантия еще не закончилась.
— Поздно, — сказал я с неприкрытым злорадством. — Я его отпустил. Он теперь вообще вавилонский гражданин. И реализует свои гражданские права на полную катушку. В частности, шляется по бабам.
Матушка на миг задохнулась. Я видел, как она быстро произвела необходимые расчеты: почем нынче стоит отпустить раба, какой жилплощадью я его, скорее всего, обеспечил...
Я приготовился...
— Вот как ты обращаешься с материнскими подарками! — закричала матушка с новой силой. — Тебе ничего дарить нельзя! Ты все портишь, все ломаешь!..
Эти разговоры я веду с ней всю жизнь. Я никогда не понимал, почему должен отчитываться перед ней за каждый ее подарок. Ведь это теперь МОЯ вещь, МОЯ!
— И паровозик сломал, я тебе дарила!.. — начала матушка свой обычный поминальный список.
— Это был мой паровозик! — завопил я как резаный. — МОЙ! Вы мне его УЖЕ подарили! В СОБСТВЕННОСТЬ!.. Я мог делать с ним, что хотел!.. Вы же сами сказали: теперь он ТВОЙ!
— И компьютер уронил, — продолжала матушка. — И чашку разбил, синюю с золотым цветком на донышке!..
Тут у двери завозились, и в квартире появился Мурзик. Он был весел и румян. От него вкусно пахло пивом. В руке он держал еще две бутылки. Он зазывно позвякал ими друг о друга.
— Пива хотите, господин? — закричал он еще с порога.
Матушка напряглась. На ее щеках проступили красные пятна.
Мурзик ворвался в комнату, увидел матушку.
— Госпожа... — сказал он, расплываясь еще шире. — Ох, радости-то!.. Пива хотите?
Матушка встала. Выпрямилась. И огрела его по морде.
Мурзик моргнул, отдал мне бутылки.
— Это... — промолвил он. На щеке у него отпечаталась матушкина ладонь, выкрашенная охрой.
— Каторжная морда! — ледяным тоном промолвила матушка. — Мерзавец! Подлец! Обманщик! Втерся в доверие! Разорил моего сына!.. Заставил его связаться с комми!.. Заманил его в секту!..
— Какую секту? — пролепетал я. Это было уже что-то новенькое. — Какие... комми?..
Она повернулась ко мне.
— Одумайся, Даян! А пока не одумаешься — ты мне не сын!..
И швырнула в меня какой-то скомканной бумажкой.
— И не смейте меня провожать! — крикнула она, выходя из комнаты. Хотя ни один из нас не пошевелился.
Хлопнула дверь. Мурзик пошел заложить засов. Я развернул бумажку. Это была вырезка из «Ниппурской правды».
Товарищ Хафиза постаралась. Расписала нашу неудачную попытку слиться в едином герое как омерзительное сектантское радение.
Я был выставлен в очерке как грязный и растленный рабовладелец, жестокое животное и главарь бесстыдной шайки, а Мурзик — как моя жертва, вовлеченная в отвратительные сектантские практики побоями и запугиванием.
Досталось и остальным, в частности — Цире («испорченная до мозга костей проститутка, использующая похотливые устремления кровососов в целях собственной наживы»), Луринду («погрязшая в расчетливом разврате с хозяином так называемой фирмы»), Ицхаку («кровосос, эксплоататор, растленный тип, извращенец, чье грязное воображение...» и т.д.)
