Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
— Руки отпустить, — велел учитель Бэлшуну. Он тоже, конечно же, это видел.
— Ну что, Булька, пошли? — сказал я Буллиту.
Он хмыкнул. Улегся. Поинтересовался:
— А что будет-то?
— Что надо, то и будет, — сказал я, натягивая одеяло до подбородка. — Ты, Буллит, укройся. От этой штуки холодно будет.
— Не надейтесь обмануть народ! — неожиданно громко произнесла товарищ Хафиза, после чего опять затихла.
Учитель Бэлшуну прошелся перед нами. Мы лежали рядком на полу, закутанные в одеяла, и бессмысленно пялились в потолок. Только Цира не открывала глаз.
— Готовы? — еще раз спросил Бэлшуну. Он потер руки и начал: — Я хочу, чтобы все вы расслабились. Чтобы вы осознали, в каком спокойном, прекрасном месте вы находитесь...
Это было похоже на оргазм. На неистовое купание в океане света. Синева небес проламывалась в бесконечность. Ледниковая белизна облаков проносилась над головой. Мир был пронизан сиянием. Каждый лист, каждая травина трепетали. Море зелени разливалось вокруг. И каждая капля в этом море сама по себе была неповторимой жизнью.
Я шел по лесу. Я был огромен. Нет, я был просто человеком высокого роста и большой физической силы, но все мои чувства были обострены до предела. Я был чрезмерен, как и тот мир, в котором я оказался.
Я был — Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный...
Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?
Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.
Да, я был полон.
И пришло знание. Завтра — да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.
Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные — да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.
И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.
Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.
И увидел второго человека.
Он спал.
Он не был полон, как я. Он был — не до конца, что ли, здесь... Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.
Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.
— Энкиду, — сказал он.
Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.
— Гильгамеш, — сказал я ему. — Я помню тебя. Ты Гильгамеш.
— Ты говоришь это, — сказал он и засмеялся.
Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.
Но Город так и не встал перед нами.
И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.
Я был мертв и жив, я жил ужасной жизнью по другую сторону бытия. И конца этому не было.
— Мама! — закричал я пронзительно и жалобно, остатками голоса.
И зазвенело что-то, будто разбились тысячи зеркал, и, изрезанный, искалеченный, я коснулся, наконец, земли и остался недвижим и мертв.
Когда я очнулся, было темно. Я медленно пошевелил пальцами. Двигались. Попытался понять, нет ли крови. Крови, вроде бы, не было. Я был тяжел, как чугунная плита.
Согнул ногу. Согнулась.
Набрался наглости и приподнял голову. Тут же уронил ее обратно.
— Ой, — прошептал я. Голоса у меня не было — сорвал.
Мне было холодно. Я был жив.
Я снова закрыл глаза.
И стал ждать.
Неожиданно рядом послышался стон. Очень тихий.
— Цира? — спросил я одними губами.
Но это стонала товарищ Хафиза. Ей было очень худо. Еще бы, ведь из всех в ней меньше всего было от Энкиду. Да и к такому путешествию она была не готова.
Шепот:
— Товарищ Хафиза! Вы живы?
— Хашта, — позвал я.
Мой бывший раб пошевелился и сел.
— Ох, — донесся сиплый голос Буллита. — Чем это мы так ушмыгались? И где этот главный шмыгала? Я ему зенки выдавлю...
— Ты сначала встань, — прошептал я.
— Иська! — с неожиданной силой закричал Буллит. — Иська! Я тебя, подлеца...
Ицхак и Луринду молчали. Померли, что ли?
— Изя, — просипел я.
— Хрр... — отозвался мой шеф.
Луринду спокойно проговорила, как будто ничего не случилось:
— Где мои очки?
— Цирка! — обеспокоенно звал Мурзик. — Цира!
— Да здесь я, — прозвучал раздраженный голос Циры. — А коновал этот где? Бэлшуну? Зажгите кто-нибудь свет!
Мурзик встал и, покачиваясь, побрел к выключателю.
Вспыхнул свет. Жалкая пародия на тот, в который окунулся Энкиду несколько страж назад.
Мы бессильно копошились на полу. Учитель Бэлшуну сидел на диване, запрокинув голову на спинку. Он был без сознания. Из ушей и носа у него сочилась кровь.
Мурзик бросился к нему, пал рядом на диван, зажал ему нос. Спустя несколько секунд учитель Бэлшуну громко застонал и качнул головой, пытаясь освободиться от мурзиковых пальцев.
— Живой, — сказал мой бывший раб успокоенно и отнял пальцы от бэлшунова носа. — Надо бы скорую вызвать.
— Что это было? — снова спросил Буллит. — Иська, чем ты нас потравил? Это галлюциногены?
— Я тебе... потом... — прохрипел Ицхак.
Мурзик уложил учителя Бэлшуну на диване, пристроил его голову на мягкий валик. Сходил к своему месту, взял одеяло и укрыл.
— Дать чего? — спросил он. — Может, воды?
Учитель Бэлшуну не ответил.
— Кончается, что ли? — снова озаботился Мурзик-Хашта.
— Дай гляну, — с трудом выговорила Цира. Приподнялась на четвереньки. Завалилась набок.
Мурзик подошел к ней. Подцепил ее за подмышку. Поднял.
— Ну, ты как? — спросил он, усмехаясь. — Живая?
Цира повисла на нем, как тряпка. Мурзик-Хашта потрепал ее по волосам.
— Эх, Цирка!..
Она сердито отстранилась.
— Чего лыбишься, дурак?
— Ну... так... — неопределенно ответил Мурзик.
Он подвел Циру к учителю Бэлшуну.
— Отпусти.
Цира высвободилась и встала. Мурзик на всякий случай остался рядом — подхватить, если упадет.
Цира закрыла глаза и протянула над учителем руки с растопыренными пальцами. Поводила. Потом открыла глаза.
— Переутомление, — сказала она медицинским голосом. — Отдых. Покой. Хорошее белковое питание. Тепло.
— А, — понимающе сказал Мурзик. И еще раз поправил на учителе Бэлшуну свое одеяло. — Да нам всем бы выспаться не мешало...
— Я не останусь в этом притоне... кровососов... — забарахталась товарищ Хафиза. — Товарищ Хашта, отвезите меня в штаб!
— Какой вам штаб, — сказал Мурзик. — На ноги бы встали — и то ладно...
— Я... революционный процесс...
— Да будет вам, товарищ Хафиза, — сказал Буллит. — Отдохните здесь. Ничего с вашим процессом без вас не сделается за четыре стражи.
— Это провокация! — сказала товарищ Хафиза бессильно. — Завтра все народные массы будут оповещены о дьявольских оргиях, предпринимаемых кровососами ради удовлетворения своих низменных...
Она закашлялась.
— Дура, — прошипела Цира.
Мурзик выключил свет.
Почему-то я почувствовал облегчение. Я закрыл глаза и почти сразу заснул.
Наутро был в день Сина. Нас разбудил телефон. Звонил менеджер. Спрашивал, почему дверь закрыта и на звонки внизу никто не отвечает.
Ицхак выругался, извинился. Менеджер сказал, что через полчаса будет. Ицхак одобрил. Положил трубку. Оглядел разгром.
Учитель Бэлшуну спал на диване, страдальчески морщась во сне. Темные кровавые полоски уродовали его холеное барское лицо.
Товарищ Хафиза приподнялась на локте. Осведомилась, дозволено ли ей покинуть этот вертеп эксплоататорского разврата или кровососы желают задержать ее и подвергнуть пыткам.
Изя раздраженно сказал, что если дама просит подвергнуть ее пыткам, то это можно устроить. Хотя ему, Изе, больше бы понравилось, если бы она покинула-таки этот вертеп. Причем навсегда.
