Роберт Стоун - Дамасские ворота
Линд поклонился и прервал его, сказав с шуточной скромностью:
— Это не столь важно.
— Достижение второе: мы обезвредили еврейское террористическое подполье, желающее взорвать Храм, и подполью теперь не восстановиться лет пять. — Подумал секунду и поправился: — Три года.
— Два, — сказал Циммер.
Шавив продолжил перечислять достижения:
— Мы выбили самых агрессивных из мусульманского братства и ХАМАСа, заставили их выступить раньше времени. Предоставили основание для запрещения в законодательном порядке культов и деятельности христианских миссионеров. Что понравится определенным раввинам, чья поддержка нам однажды понадобится… Мы нанесли удар тем элементам здесь, которые сотрудничали с американскими религиозными правыми. Продемонстрировали, я думаю, что подобная политика порочна. Мы выследили посредника колумбийской наркомафии и четко поняли, как Йосси использовал контрабандистов. Таковы приобретения.
— А обратная сторона медали? — спросил Линд. — Потери?
— Приемлемые, — сказал Циммер. — Мы не в ответе за смерть того паренька в секторе Газа. Это не издержки операции. Террористы получили по заслугам… Что до коммунистов — ну, они поймут. Мы дали им понять, что их участие не понадобится, что их время прошло и что жизнь наших людей для нас крайне важна. Поскольку я уверен, что они сознают… как это говорится в кино? В этом безумном мире проблемы двух маленьких людей никого не волнуют. Они погибли на своем посту. Исполняя долг. Ну и так далее. И та женщина не имела права вмешиваться в наши дела.
— Как всегда, — сказал Шавив, — американцы очень чувствительны.
— Очень надеюсь, никто не обвиняет меня в смерти никаких американцев, — отозвался Циммер. — Полиция предпринимала неоднократные попытки выручить этого Де Куффа. Мы до сих пор не знаем, как он туда попал. Мы старались приглядывать за ним.
— Что с молодым Мелькером? — поинтересовался Шавив.
— Все еще в коме, — ответил Циммер. — Но в тот день он употреблял героин. Так что мы пришли к заключению, что его кома… — Он пожал плечами.
— Это результат передозировки? — спросил Шавив.
— Точно, — сказал Циммер. — Мы поддерживаем связь с американским посольством. Возможно, прилетят его родители.
— Печально, — вздохнул Линд.
— Как он выглядит? — спросил Шавив.
— Словно его избили. Как часто выглядят наркоманы в конце.
Шавив тоже вздохнул:
— Очень печально. Такова жизнь.
Циммер промолчал. К Разиэлю он не испытывал симпатии.
— Полагаю, — после паузы сказал ему Линд, — ты захочешь вернуться в город.
— Да, — ответил Януш Циммер.
Они попросили охранника позвонить в кафе в Димоне, куда отправился Фотерингил, и на пост, договориться, чтобы его снова пропустили на территорию кибуца. В конце концов они увидели шотландца и его джип.
— И где ты откопал этого немыслимого типа? — спросил Шавив, глядя в окно.
— Мистера Фотерингила? — чуть заметно улыбнулся Циммер. — Мистер Фотерингил и я познакомились в Африке. Мы всегда работаем вместе. Особенно когда задание… неофициальное. Англичанин — ну, этот, Лестрейд, момзер, — был уверен, что Фотерингил собирается его убить.
— И я его понимаю, — сказал Шавив.
Дорога обратно через пустыню пролегала между двумя голыми отрогами гор. Циммер переводил взгляд с гранитного массива на западной стороне на пологие горы из песчаника на восточной. Бескрайний зловещий пейзаж, который он прежде видел только раз или два, пробудил в нем воспоминания.
Шестнадцатилетним — может, даже пятнадцатилетним, — он состоял в разведке польских коммунистических нерегулярных формирований во времена хаоса, последовавшего за окончанием войны. Он помнил, как сразу после погромов 1947 года они прибыли в Кельце[462] вместе с бывшими партизанами из «Брихи»[463], сионистской группы, которая организовывала отправку беженцев в Палестину. В те дни Объединенный комитет по распределению, люди из «Брихи» и коммунисты были близки. Социалисты Бен-Гуриона тогда еще не вычистили коммунистов из еврейских спецслужб.
Зимой 1947 года он охранял мост через Одер, построенный «Брихой» для переправки беженцев в Чехословакию, оттуда в Австрию, а дальше — в будущий Израиль. Но сам он остался. Стоя с красно-белой партизанской повязкой на рукаве, он провожал глазами колонны измученных выживших людей. А они, торопясь отряхнуть пыль Центральной Европы со своих башмаков, косились на него, который для них был просто еще одним поляком.
Он остался и, видя, как его соратники топят свое отступничество в водке, старался переделать мир. В итоге бесконечно мотался по континентам с заданиями коммунистов своим жестоким, продажным ставленникам в странах третьего мира, которым они пытались помочь одержать верх над продажными, жестокими ставленниками американцев.
Если бы он тогда уехал в Израиль, жизнь его, конечно, сложилась бы иначе. Он отказался бы от идеологии раньше. Мог бы занять достойное место в той области, где сейчас преуспевают Линд и Шавив. А не быть тем, кем был всегда, — тайным агентом, действующим за кулисами, представителем того Израиля, о котором в самой стране предпочитают, чтобы мир поменьше знал. Знал ровно столько, сколько нужно, чтобы вселить осторожность в антисемитское сердце.
В недалеком будущем, думал он, несмотря на все его усилия, подполью удастся разрушить мечети, начать войну, чтобы изгнать арабов. В результате появится новый Израиль. Менее американизированный. И может, способный осуществить изначальный замысел во всей его чистоте, которая была утрачена.
И хотя работой Циммера было подавлять этот процесс, он не мог не думать о том, какую надежду принесет подобный очистительный ветер, превращая эту землю в единственное, особое место, каким ей было предназначено быть. И как он не мог не симпатизировать коммунистам, точно так же не мог не ощущать что-то отчасти подобное по отношению к рабби Миллеру, футбольному тренеру и остальным которые были готовы жизнь посвятить Делу.
Линд, Шавив и другие политики, каждый день фигурирующие в газетах, — премьер-министр, Шарон, Нетаньяху множество их, походили на тех, кто правил в Восточной и Центральной Европе в промежутке между двумя мировыми войнами. На людей, окружавших полковника Бека[464], короля Кароля[465] и адмирала Хорти[466] — посредственных оппортунистов, живущих в соответствии со своей «лисьей»[467] природой. Как трудно было не требовать большего. Но поздно об этом, он уже стареет.
— Все в порядке, шеф? — спросил Фотерингил. — По-вашему, они оценили, как мы все проделали?
— Вряд ли, Иэн. Но уверен, нам заплатят.
Им заплатят. Фотерингилу в швейцарских франках, ему — тут он ловко придумал кое-что получше, чем просто деньги. Он себя достаточно обеспечил.
Он спрятал руку Сабазия — номинально отдал на хранение в музей, руководству, чья судьба была в его руках. Более того, это произведение древнего искусства было в полном его распоряжении.
Циммер рассчитывал, что, как часть национального достояния, оно может послужить на пользу как ему, так и государству. Для него в этом не было конфликта интересов.
Для большей безопасности, рассудил он, надо покрыть оригинал гипсом и раскрасить так, чтобы напоминал гипсовый слепок. Затем можно сделать несколько чистых слепков. Выравнять по весу, и с виду они не будут отличаться от оригинала. Такие вещи будут бесконечно полезны как объект торговли и желания. Рука и ее имитации вызовут ажиотаж среди коллекционеров от Каира до Калифорнии.
Солнце пустыни слало лучи уже не отвесно, а по касательной к отдаленным горам. Самая страшная дневная жара постепенно спадала, свет слепил меньше. Так же как подполье, вероятно, однажды разрушит Харам, размышлял Циммер, так однажды и мусульмане соберут атомную бомбу в Америке. И вот такой аист вернется домой, чтобы вывести птенцов. Кто знает, чем это обернется? Нет сомнения, что в конце концов у мусульман может родиться собственное чувство уверенности, целеустремленности, патриотизма.
На ближайшее время можно об этом забыть. Уехать, например, жить в Африку. Вон, в Эфиопии продаются виллы бывших итальянских фашистов. Прогуливаться себе в утренней прохладе. Отдыхать, прячась в тени акаций от полуденного зноя, любоваться закатами, слушать львиный рык.
— В аэропорт, шеф? — спросил Фотерингил. Единственный чемодан Циммера был втиснут на заднее сиденье джипа. Он поднял с полу полиэтиленовый пакет, перебрал дюжину паспортов и взял один, канадский, в котором местом его рождения указывался Вильнюс и стояла дата натурализации. Несколько человек ждали на разных КПП, чтобы позаботиться о джипе.
