Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.
Миссис Херберт выбросила сухие цветы и вылила протухшую воду. Вода пахла так, словно обладала телом, которое может гнить и разлагаться. Она вспомнила, как когда-то — они были совсем молодые — вместе с Хоумером и мужем она отправилась на танцы в соседний округ. В радиаторе выкипела вода, и они пошли на какую-то ферму. Фермер дал им большой стеклянный кувшин с водой. «Для машины сойдет, а вот вам пить не советую», — сказал он. Но день был жаркий, и, наполнив радиатор, они по очереди приложились к кувшину. Вкус у воды был такой, словно там лягушка сдохла. «Спаси и помилуй нас, господи, от такой воды! Виски, видимо, для того и изобрели, чтобы запивать такую воду», — сказал Хоумер. Ее муж согласился, что вода тухлая, но все же выпил еще немного.
Миссис Херберт выпрямилась и посмотрела на женщину. Та стояла у могилы, глубоко о чем-то задумавшись. Миссис Херберт отметила про себя, что и на этот раз женщина не захватила с собой цветов.
— Хотите я дам вам немного цветов для вашей могилы? — спросила миссис Херберт.
Женщина несколько опешила, будто ей и в голову никогда еще не приходило украшать могилу цветами. Подумала немного. Потом улыбнулась и кивнула. Миссис Херберт принялась разбирать свои цветы, составляя скромный букет. Потом, осторожно переступая через могилы, направилась к женщине. Женщина взяла цветы и прижала их к лицу, вдыхая аромат так, словно уже очень давно не видела цветов.
— Люблю гвоздики, — сказала она. Потом, прежде чем миссис Херберт успела вмешаться, начала пальцами копать ямку в изголовье отцовой могилы.
— Подождите! Минутку! — воскликнула миссис Херберт. — Я сейчас поищу чего-нибудь. — В багажнике машины нашлась банка. Она возвратилась с ней к женщине, а потом они вместе пошли к колумбарию за водой. Колонка находилась у того угла колумбария, где покоился прах Хоумера, и миссис Херберт вспомнила, что рассказала девушке о его смерти.
— Вон место Хоумера, — сказала миссис Херберт, указывая на стену колумбария. У каждой мраморной ниши висело четыре дощечки с именами, и над каждой дощечкой была прикреплена маленькая гофрированная вазочка. В большинстве вазочек стояли выцветшие пластмассовые цветы, а около Хоумера было пусто. Молодая женщина прикрыла на миг свои черные глаза, затем подняла цветы вместе с банкой и отлила немного воды в вазочку Хоумера. Взяла две гвоздики и поставила их в вазочку. Молодец, подумала миссис Херберт, и у нее возникло чувство, будто она сама это сделала.
Когда они шли обратно, миссис Херберт чуть было не рассказала спутнице о второй своей могиле на берегу океана. Но не успела — женщина заговорила сама:
— Я наконец получила ответ на свой вопрос. Я ведь ходила сюда, чтобы узнать, что мне делать с собственной жизнью. Нет, меня не купишь. Это он мне и дал знать. Я свободна и свободной останусь.
Миссис Херберт слышала слово «свобода» как бы издалека. Свобода, подумала она, но слово это показалось ей бессмысленным. В голове промелькнуло, что, сколько она ни приходила на могилу мужа, никаких ответов она здесь не нашла. С тем же успехом она могла бы искать их во дворе собственного дома. Но ничего такого она женщине не сказала. Просто, когда они поставили банку с гвоздиками на могиле, она спросила:
— Так ведь лучше, верно?
— Да, — ответила женщина. — Лучше. — Похоже, женщина хотела остаться одна, и миссис Херберт побрела к могиле мужа. Но вскоре она увидела, что, вместо того чтобы побыть на кладбище и полюбоваться цветами, женщина уезжает. Она махнула рукой, и миссис Херберт подумала: «Больше я никогда ее не увижу». Она еще и руку не успела поднять, как женщина уже села в машину. Мотор загудел, и провожаемая взглядом миссис Херберт машина выехала из ворот кладбища.
Неделю спустя вдова снова отправилась на кладбище. Выйдя из машины, она огляделась, втайне надеясь увидеть маленький красный автомобиль и выходящую из него молодую женщину. Впрочем, она знала, что этого не случится. На могиле мужа она убрала засохшие цветы, оставшиеся с прошлого раза.
Свежих цветов она не привезла и поэтому решительно не знала, чем себя занять. Посмотрела за колумбарий и увидела, что в дальнем конце кладбища расчищается площадка для новых могил. Она вздрогнула — ей вдруг стало отчаянно одиноко. Так одиноко ей не было еще никогда в жизни. И тут до нее впервые дошло, что так будет до самого конца. Телу ее передалась тупая беспомощность этого чувства. Если бы ей вдруг пришлось сейчас заговорить, то на это наверняка не хватило бы сил. Хорошо, что нет молодой женщины, что ей не надо ни с кем говорить в этой обители печали и одиночества. Неожиданно из сарая под деревьями появился смотритель, включил дождевальный аппарат и вернулся к себе. И снова вокруг ни души.
Она подождала немного и опустилась на могилу. Вода разбрызгивалась далеко вокруг, но до могилы ее мужа не долетала. Она снова огляделась, никого нет. Легла на могилу и вытянула ноги. Закрыла глаза. Солнце грело лицо и руки, и она впала в дремотное забытье.
Вдруг ей почудилось, что где-то неподалеку на кладбище смеются и бегают дети. Весьма возможно, что за детские голоса она приняла шум воды, но открывать глаза не хотелось. Поливалка издавала негромкое «фюить-фюить», точно коса, секущая густую траву.
— Я отдохну здесь немного, — сказала она вслух, не открывая глаз. — Я решила. Ты купил мне место здесь. Раз ты этого хотел, значит, так тому и быть.
Она открыла глаза и с ужасающей ясностью поняла, что ее муж не слышал ни слова. И никогда не услышит. Она возомнила себя выше его, в непомерной гордыне своей решила, что имеет право унижать его. И вот воздаяние — теперь никому на этой земле не интересно, что она собирается сделать. Это, подумала она, и есть загробная жизнь — полнейшее одиночество и невозможность передать мужу, что она будет лежать в могиле рядом с ним. Так чем же она лучше жалкого пропойцы, который умер в дрянной гостинице и превратился в горстку праха? Ничем, подумала она. Все годы, что они прожили вместе, она была ничуть не лучше своего мужа, и если спасла его от участи, постигшей Хоумера, то только затем, чтобы он умер, зная, что она не хочет лежать с ним рядом даже в могиле. Непомерная тяжесть этой мысли придавила ее к земле, она с трудом поднялась на ноги.
Легкая морось, долетевшая от поливалки, тронула ее лицо, и, бросив взгляд вокруг себя, она увидела ширь, подобную океанской. Над травой, насколько хватал глаз, возвышались надгробья. Она ясно увидела молчаливую, навсегда собравшуюся здесь компанию, которую она себе не выбирала.
В дверях сарая появился смотритель. Выпуская клубы сигаретного дыма, он наблюдал за ней. Она подняла и опустила руку, давая знать, что видит его. Он кивнул и выдохнул очередной клуб дыма.
Сьюзен Зонтаг
Манекен
Положение мое стало невыносимым, надо было что-то предпринять. И тогда, взяв для тела, волос, ногтей и прочего подходящие сорта японской пластмассы, я сконструировал манекен — совсем живой. Знакомый специалист по электронике за солидный гонорар соорудил внутренний механизм: манекен сумеет говорить, есть, работать, ходить и совокупляться. Я нанял известного художника старой реалистической школы изобразить лицо; пришлось высидеть двенадцать сеансов, покуда манекен не стал точной моей копией: у него мой нос картошкой, мои темные волосы, мои морщины по углам рта. Я и сам не заметил бы между нами ни малейшей разницы, но у меня есть серьезное преимущество: я-то знаю, что он — это он, а я — это я.
Оставалось только утвердить его в моей жизни. Он станет ходить вместо меня на службу и выслушивать похвалы и выговоры моего начальства. Станет кланяться, строчить бумаги и проявлять усердие. Мне от него только и требуется, чтобы раз в две недели по средам он приносил мне жалованье; я стану давать ему деньги на проезд по городу и на завтрак, но не более того. Сам буду выписывать чеки на квартирную плату и коммунальные услуги, а остаток брать себе. Манекен будет также мужем моей жены. По вторникам и субботам станет заниматься с ней любовью, каждый вечер смотреть с ней телевизор, есть приготовленные ею весьма полезные для здоровья ужины, спорить с ней о том, как воспитывать детей. (Моя жена тоже работает и за провизию платит сама.) Далее, манекену я препоручу по понедельникам вечером сражаться в крикет с командой нашей конторы, по пятницам вечером навещать мою мамашу, каждое утро читать газету и, пожалуй, покупать костюмы (по два одинаковых — для него и для меня). Другие обязанности я ему передам по ходу дела, когда пожелаю от них избавиться. Сам буду заниматься только тем, что мне доставляет удовольствие.
Скажете, много захотел? А почему бы и нет? Сложные задачи в нашей жизни можно по-настоящему решить только двумя способами: либо исчезновением, либо раздвоением. В прежние времена был только первый выход. Но почему бы не воспользоваться чудесами новейшей технологии ради личной независимости? У меня есть выбор. Я не из породы самоубийц, а потому решил раздвоиться.
