Оксана Забужко - Музей заброшенных секретов

— Он! Это он!

На женщину они внимания уже не обращали.

— Бросай оружие!

Он бросил автомат.

И тогда они побежали к нему. Пришли в движение, так же медленно, несравнимо медленнее, чем командовало ему сознание, вынесенное вне границ его тела, — как ворох взвихрившихся прямо в глаза черных опавших листьев. Затылок обожгло громкое дыхание и звяканье ошейника, рука, державшая сноп света, отделилась от плащ-палатки, свет приближался, раздробившись на ходу на несколько фигур, и то лицо, которое колотилось в нем вторым сердцем — живое, настоящее, вытянутое вперед горбоносым топором, как волчья морда с близко посаженными провалами глаз, — вплыло в фокус его зрения, заслоняя свет: оно двигалось прямо к нему, искаженное диким спазмом ужаса и радости, и он не сразу понял, что — нет, не к нему, а к Той, что стояла с ним рядом и уже сделала перед этим шквалом черных листьев свой решающий шаг назад в ритме неслышного свадебного танца…

— Слава Украине! — сказал он Стодоле. И разнял сцепленные вокруг чеки пальцы. Сухо щелкнул оглушенный свет и всплеснула опадающая белая фата — крыло его свадебной сорочки…

— Граната! У него грана!..

— Еб твою…

— Боже!..

— Ложись!

Он не услышал взрыва. Не услышал и двух последующих, почти одновременных. Он только увидел вспышку, страшную вспышку, ослепительнее, чем может выдержать человеческий мозг, — будто вспыхнули разом тысяча солнц, и земля взлетела вверх высотным черным валом. Он еще успел податься вперед, вслед за своей рукой, протягивавшей на ладони врагам гранату, как тяжелый созревший плод, и налившейся во всю длину мышц напряжением удерживаемой тяжести, — но то, что было впереди, уже было отрезано вспышкой, и это уже двигалось лишь одно его тело — ту часть секунды, которую оставленное тело еще способно, по инерции, продержаться перед тем, как рухнуть, подчинившись силе земного притяжения, пока засвеченная вспышкой пленка продолжает шуршать, прокручивая у него под черепной коробкой пустые окошки.

— Геля, — хотел позвать он.

Но его уже не было.

ЗАЛ 7

Кто он, собственно, такой — Вадим?

Сидит напротив, тяжелый, непоколебимый, он всегда так сидит, где бы это ни было — будто у себя дома, где все принадлежит ему — и предметы, и люди, и этот тревожно пустой, как в голливудском хорроре, ресторан, куда он привез меня, вызвонив среди ночи, тоже, — и очень похоже, что так оно и есть, потому что, когда мы поднялись на крыльцо, дверь была заперта, он нажал на какую-то не замеченную мною кнопку и, как только дверь открылась, не дожидаясь и не пропуская меня вперед (хамло!), направился внутрь, стаскивая с шеи шарф («Armani», 100 % кашемир) и бросая на ходу, через плечо, халдею у дверей: «Валера, пусть Машенька нам накроет…» — не попросив меню, не спрашивая, чего я хочу и хочу ли чего-нибудь вообще, — и вот сидит напротив меня в пустом зале, как Али-Баба в пещере разбойников (пещера — черный лак, черная кожа, подсвеченные поверхности, та стандартная смесь показной роскоши и казарменной безликости, которая в наших широтах именуется гламуром), — дородный и добродушный, как побритый безусый морж, и посапывает, как это бывает с откормленными мужчинами, чей пик физической мощи уже позади: одышка в начальной стадии, которую с непривычки можно принять за эротическое возбуждение. Может, Владе это нравилось? Или тогда, с ней, он еще так не сопел?..

— Не лезь ты в это дело, — говорит он мне, без всякого выражения глядя на меня ярко освещенными и пустыми, как этот его ресторан (и когда это он его купил?), глазами. — Там серьезные люди задействованы. Не нужно оно тебе.

Серьезные люди. Это значит — те, кто, в случае если помешаешь осуществлению их финансовых интересов, могут и грохнуть. И будет еще одна пропавшая без вести украинская журналистка. Или погибшая в автокатастрофе, или найденная мертвой у себя в квартире: самоубийство. Не смогла, например, пережить увольнение с работы, — а что? Одинокая женщина (бойфренд в милицейском протоколе не значится!), детей нет, вся жизнь — в работе, а тут облом вышел — не выдержала, не пережила. И главное — никто даже не усомнится: женщина без детей — идеальная мишень, заваливается без стука, от одного щелчка.

Как мило со стороны Вадима меня предупредить. Я уж было решила после той нашей неудачной беседы, что его ничем не пробьешь. А он, вишь, потрудился, спасибо ему, навел справки. За конкурсом «Мисс Канал» стоят серьезные люди, чьи имена мы никогда не увидим в титрах. Как и имена тех девушек, что приедут в Киев на отборочный тур, но не попадут на экран. Зато попадут в другое место. Может, и необязательно в заграничный бордель: кто-то же и дома должен приветить секс-туристов из ЕС, подняв таким образом рейтинг привлекательности страны для иностранных инвестиций, или сделать минет спонсору парламентской партии, пока тот мчит на джипе домой после встречи в партийном штабе. Серьезные люди, серьезный бизнес.

Вот только расплакаться мне и не хватало. В носу предательски пощипывает, я и сама начинаю учащенно дышать. Сидим так с Вадимом друг напротив друга и сопим, как два ежа на тропинке. Вот это, наверное, зрелище. Но, боже мой, какое же это омерзительное чувство — знать про преступление и быть неспособным его предотвратить…

Сколько это стоит — одна девочка? Те, что торгуют людьми, — почем они берут за душу? Почему, свыше десяти лет проварившись в журналистике, я не знаю этих цифр? И почему сейчас не решаюсь спросить об этом у Вадима, который наверняка ведь знает?

Кто он, черт побери, такой — Вадим?..

Все, что я знаю, — в прошлой жизни, до того как и самому сделаться серьезным человеком, он закончил исторический, КГУ. Ха-роший был факультет — наполненный сельскими мальчиками, отслужившими в армии, они щеголяли в синих двубортных костюмах с комсомольскими значками на отворотах и в стукачи шли не за страх, а за совесть. Теперь мальчикам изрядно за сорок, и у них новая униформа, улучшенного типа, — костюмы от «Armani», на руке «Rolex», настоящий. А в джипе шофер Вася — дальний родственник из родного села. Кто все эти люди, как такое получилось, что они теперь заправляют судьбами миллионов других людей — и моей тоже?..

— Бери колбаску, — говорит Вадим, кивая на тарелку с мясным ассорти. Свекольно-красные, кроваво-черные, ржаво-рыжие в беловатых сальных растушевках завертыши смотрятся в этой гламурной подсветке как какое-то готическое порно — инсталляция из посткоитальных женских вагин. Кажется, меня сейчас вырвет. Молча отрицательно качаю головой, Вадим, не обращая внимания на мое состояние, подцепляет себе на вилку горстку красно-мясных складок, оттуда выпадает хвостик петрушки и остается чернеть на подсвеченной столешнице, как экспонат в природоведческом музее. У Вадима всегда был хороший аппетит — знак, что мужчина умеет наслаждаться жизнью.

Я пригубливаю вино: «Pinot Noir», какого-то итальянского дома с непроизносимым названием, урожай 2002 года. Год был солнечный, заверил меня Вадим, когда халдей принес укутанную салфеткой бутылку и, по указательному движению Вадимовых бровей, гордо продемонстрировал ее мне, как акушерка маме спеленутое дитя. Вадим, по своему обыкновению, пьет коньяк, но в винах он тоже разбирается. Эти люди разбираются во многих вещах, без которых можно прожить, но с которыми жизнь протекает намного приятнее. Или без такого оприятнивания она у них была бы совершенно невыносима — как если бы под шоколадной глазурью в «Kindersurprise» оказался кусок окаменевшего дерьма? Перед глазами у меня всплывает давно забытое лицо Р. после секса, и я делаю еще один глоток. Действительно, вино отличное.

— Оппозиция заниматься этим не будет, — объясняет тем временем Вадим, накладывая себе еще закусок. — Резонансного дела из этого твоего шоу не раскрутишь, для войны компроматов не годится — слабо. Перед выборами тут требуется тяжелая артиллерия. А твое шоу — это так, забавка…

— Вообще-то это человеческие жизни, — напоминаю я.

Вадим мрачнеет, словно я допустила бестактность, и энергично принимается за лососину. Я и раньше замечала за ним эту привычку — не отвечать на неприятную реплику, будто и не слышал ее. Будто собеседник прилюдно пукнул. Вот что такое на самом деле власть — возможность пропускать мимо ушей все, что тебе неприятно, как убогий пук чьего-то немощного кишечника.

— И в таком случае, — продолжаю я пукать дальше, — какая тогда вообще разница между вашей оппозицией и этими бандюками у власти?

Вадим меряет меня поверх тарелки быстрым, коротким прищуром (где я недавно видела этот триумфальный взгляд — картежника, которому пришел удачный прикуп?..):

— А какая, по-твоему, должна быть разница?

— Это в еврейских анекдотах отвечают вопросом на вопрос. А мы же вроде всерьез?