Махмуд Теймур - Живи, Египет!
— Эззет?! Спит себе сладким сном.
Мать с усмешкой пробормотала что-то едва слышное. Молодая женщина в красном свадебном платье не разобрала ее слов. Для того, чтобы их понять, надо прожить целую жизнь и самой стать матерью взрослого сына. Невестка сказала:
— Дай мне мотыгу, мама, я помогу…
Мать тотчас перебила ее:
— Нет, нет… ты ведь новобрачная. Зачем же тебе пачкать руки?
— Все равно придется. Так почему бы не начать сегодня?
И чем решительней противилась мать, тем упорней настаивала невестка.
Однако истинный смысл их слов был совсем иной. Усердствуя в работе, мать как бы говорила этой женщине, недавно появившейся в доме: «Вот, гляди, чтоб тебе не замарать твои окрашенные хной ручки[12], я ковыряюсь в грязи». А невестка молчаливо возражала: «Дай мне по собственному желанию сделать то, что завтра я вынуждена буду делать волей-неволей!»
* * *Наступил вечер.
Зима стояла не очень холодная. Обе супружеские пары, старики и молодожены, собрались в комнате у матери к праздничному ужину, для которого были приготовлены обильные кушанья: суп и запеченное мясо с пряностями — запах его щекотал ноздри. За ужином лишь отец поддерживал разговор. Вдруг со двора донеслось мычание коровы. Она звала к себе, напоминая, что настало время ее подоить. Обе женщины разом кинулись к подойнику. Невестка была проворнее старой хозяйки, но мать перехватила подойник со словами:
— Нет уж, я сама. В доме работы на всех хватит. Мужчины, сидевшие на циновке, переглянулись и молча ждали, что будет дальше. Какая из женщин уступит первенство? Подойник в деревне — символ власти. Кто владеет молоком, тот главенствует в доме, особенно в бедных семьях.
Женщины вцепились в подойник, это воплощение благополучия. Если старшая не уступит младшей, стало быть, она останется хозяйкой в доме. Если младшая отнимет подойник у старшей, стало быть, никто со старухой не будет считаться.
Мужчины по-прежнему хранили молчание. Женщины по-прежнему не выпускали из рук подойник. Наконец, мать сказала повелительно: — Говорю тебе, я сама. Невестка уступила с видимой неохотой:
— Ну ладно… Только я буду каждое утро чистить стойло.
Мать взяла подойник и быстро, словно спасаясь от погони, пошла в коровник. А молодая не осталась с мужчинами, ушла к себе. Отец с сыном услышали, как журчит молоко, наполняя подойник. А мать, обмыв корове вымя, доила ее и испытывала такое чувство, словно повелевала всем миром.
* * *Ночью молодые супруги толковали между собой о том, как это несправедливо… С какой стати у одной руки будут пахнуть молоком, а у другой — навозом? Это грех. И вообще сколько это может продолжаться?
Вражда между женщинами все разгоралась.
Однажды ночью отец сказал жене:
— Неужто на старости лет у тебя руки должны быть в навозе?! Ради чего же мы тогда всю жизнь спину гнули?
А в другой комнате сын говорил жене:
— Неужто право доить корову принадлежит только матери? А вдруг она заболеет или — избави боже — умрет?
Но жена кротко отвечала:
— Раз уж надо делить работу, придется подчиниться воле старших.
— Эээх!..
На том и закончился разговор.
* * *Никто из четверых сам не сознавал, что происходит в его душе, подобно тому как порой человек не замечает цвета собственной одежды. Никто не понимал, что корова, как это ни странно, стала ненавистна молодым. Хотя они и любили ее за то, что она и молоко дает, и пашет, и доход приносит, все же она была им ненавистна. Порой родители, если они расходятся или без конца затевают ссоры, могут возненавидеть собственное дитя.
Из-за обыкновенного подойника в доме утвердилось неизвестно откуда взявшееся убеждение — каждая сторона считала себя жертвой несправедливости.
Естественно, что в жизни всякое случается. Но при необычных обстоятельствах самые обыденные события кажутся необыкновенными. Что же такое произошло с коровой?
Как-то вечером она не дала молока. В отчаянии мать стала лупить ее палкой. Невестка стояла в дверях коровника и созерцала эту картину с такой скорбью на лице, словно свекровь избивала ее родное дитя.
Потом она ушла к себе, спрятала лицо на груди у мужа и… расхохоталась:
— Корова поссорилась с матерью.
Отцу же казалось, что кто-то нарочно сделал так, чтобы корова не дала молока.
Но на другой вечер корова лягнула мать. Та упала навзничь и опрокинула подойник. Мать закричала, и на ее крик прибежали из дома все остальные. Отец лютовал и ругался, проклиная все на свете. Он вывел жену из коровника и внимательно осмотрел ее при свете фонаря, который держала невестка. Молодые молчали, боясь сказать что-нибудь неуместное, но в молчании их было затаенное злорадство. За ночь, как всегда, неприязнь укрепилась: с утра отношения в семье были натянутые.
* * *Мать перестала доить корову, потому что эта тварь вела себя удивительно и непонятно. Прежде такого не бывало. Корова представлялась всем каким-то странным существом, которое способно испытывать человеческие чувства, выслушивать нашептывания и наветы, иметь свои пристрастия и капризы.
В стойло вошла другая женщина…
Мать села поодаль, желая в глубине души, чтобы невестку тоже постигла неудача. Но, к ее удивлению, корова покорилась молодой женщине. Услышав звук текущего в подойник молока, мать чуть с ума не сошла от огорчения. Она сказала, что ей нужно заглянуть по делу к соседке, и поспешила уйти со двора. А молодая в этот день вошла в священный храм. Она завладела подойником.
Через несколько дней мать решила было снова подоить корову, но отказалась от этого намерения, испугавшись, что корова не даст ей молока, а этого она не могла бы вынести.
Женщины не обменялись ролями. Мать не захотела чистить стойло. Невестка делала все сама. Матери оставалось лишь ворчать и жаловаться. Она твердила всем подряд: «Мы давим виноград в поте лица, а они пьют вино да пляшут. Это не по справедливости!»
* * *Недолгое время спустя мать заболела. Она лежала в постели и думала, что часто бывала неправа перед невесткой, что надо было отнестись к ней поласковей.
Она вспомнила, как раздражало ее нарядное платье невесты и как она пнула из-за этого индюка. Как сердилась на голубей, которые слетались к цветам на платке молодой женщины. И теперь она поняла, что противиться молодости — это все равно, что противиться восходу солнца или дождю, падающему с неба.
Но с тех пор она больше не входила в стойло к корове, словно считала ее предательницей, виновницей постигших ее несчастий.
Однажды утром сын ее вбежал в дом испуганный. Мать схватилась за грудь и спросила, не стряслось ли чего с отцом. Дрожащим голосом сын ответил:
— Нет, мама, успокойся. Отец жив-здоров… Только вот корова… Пришлось ее зарезать…
И умолк… А мать заплакала… Само собой, ей было жаль корову. Но в горьких всхлипываниях можно было расслышать и вздох облегчения — исчезла причина соперничества и вражды.
Слезы ручьем текли из ее глаз. Сын вытер их платком, мокрым от собственных слез.
Юсуф ас-Сибаи
Родился в Каире в 1917 году. Его отец, Мухаммед ас-Сибаи, был литератором и переводчиком на арабский язык произведений европейской литературы. Юсуф ас-Сибаи получил военное образование и до революции 1952 года служил в армии, где вступил в ряды организации «Свободных офицеров».
Начал писать короткие новеллы в 40-х годах, будучи офицером армии. Первый сборник его рассказов «Призраки» вышел в 1947 году.
В 1956 году был назначен генеральным секретарем Высшего совета по делам литературы и искусства и одновременно генеральным секретарем Комитета солидарности народов стран Азии и Африки.
Перу ас-Сибаи принадлежит большое число романов, наиболее известные из которых — «Верни мое сердце» и «Смерть водоноса» (переведен на русский язык), а также большое количество рассказов.
Рассказ «Проблеск света» взят из журнала «Сабах аль-Хейр» от 6 августа 1964 года.
Проблеск света
Перевод Т. Сухиной
Обычный июльский день. Три часа пополудни. Скудная тень, в которой укрывался Мадбули, начала исчезать, и капельки пота, увлажнившие его лоб и шею, засверкали под солнцем. Мадбули вытер широким рукавом мокрый лоб. Пот на лице смешивался с пылью, которая летела из-под колес автомобилей, непрерывным потоком кативших по мостовой, и толпу людей на тротуарах обволакивало пыльное облако.
Мадбули поднял глаза, глядя, как на светофоре погас зеленый свет, на миг загорелся желтый и сразу же вспыхнул красный. Перед светофором скопилось множество машин. Мадбули окинул их рассеянным, невидящим взглядом, восприемля лишь одну и ту же бесконечно повторяющуюся картину: машины останавливаются и вновь устремляются вперед; машины полны людей, и видно, что люди эти торопятся, мчатся неизвестно откуда и куда.
