Том Роббинс - Свирепые калеки

– Птиц-то много, а вот откормленный белый человечек аж из самой Северной Америки только один.

– Не беспокойтесь, – рассмеялся Хуан-Карлос. – Кандакандеро – самое пугливое племя во всей Амазонии. Они от вас спрячутся.

– Да? Жалость какая. Я думал, может, их заинтересует один из наших «Джон Диэровских» куроощипывателей. Я просто уверен, что для туканов и ара он отлично подойдет.

– Значит, поедете?

Свиттерс пожал плечами. Бывают такие моменты, когда мы чувствуем, как сама судьба смыкается вокруг нас, точно пальцы на дверной ручке. Безусловно, мы вольны сопротивляться. Но заедающая ручка, дверь, которую не сдвинуть с места, богов весьма раздражают. Боги, чего доброго, хорошенько пнут ее. Или в омерзении удалятся прочь, а мы останемся где были, бессильно повиснув на тугих петлях, и не представится нам в жизни второй такой возможности открыться навстречу излишнему риску – и волшебству.

Легенда гласит, будто Свиттерс отправился на Амазонку в костюме кремового шелка, галстуке-бабочке а-ля Джерри Гарсия[27] и теннисных туфлях. Дабы не искажать истины, уточним: костюм на нем и впрямь был. Свиттерс носил костюмы повсюду и не видел повода делать исключение для Амазонии, но брючины его были заправлены в резиновые сапоги до икр, приобретенные специально ради такого случая, в то время как единственный его галстук-бабочка, кожаный и, к слову сказать, не а-ля Гарсия, но а-ля Элдридж Кливер[28] (Свиттерс носил его лишь на встречи и церемонии с участием стареющих фэбээровцев, которые еще не забыли и не простили Кливеру партию «Черные пантеры»), остался в выдвижном ящике в Лэнгли, штат Виргиния.

Проясним далее: на тот момент он абсолютно не собирался тащиться в Бокичикос – чух-чух-чух – на лодке с бензиновым моторчиком. Добравшись до Пукальпы, он просто-напросто возьмет напрокат аэротакси, слетает на место, выпустит Моряка и тут же вернется. Сие мероприятие, безусловно, пробьет существенную брешь в его бюджете, выделенном на отпуск, но каждый потраченный цент явно окупится сторицей. Если повезет, он вернется в Лиму уже на следующее утро. Об этом он Хуану-Карлосу, впрочем, не сказал, будучи по природе и в силу профессии человеком скрытным, – хотя гид вряд ли стал бы возражать.

Напротив, при всем своем беспокойстве за попугая и его хозяйку Хуан-Карлос выказал не меньшее участие касательно безопасности и удобств самого Свиттерса.

– Я счастлив, сеньор, – проговорил он, прощаясь с клиентом в вестибюле отеля, – что вы не горите энтузиазмом насчет наших джунглей.

– Отчего бы так?

– Там опасно. Нет, это уже совсем не та Амазонка, которую в кино показывают, – не столь дикая и варварская вдоль берегов крупных рек, и зверей там уже не так много, и охотников за головами, и каннибалов тоже нет. Если вы останетесь на реке, короткой дорогой сходите в colpa и тем же путем вернетесь, вы – в полной безопасности. Даже в большей безопасности, чем в Лиме, по правде говоря. Но некоторые североамериканцы, они норовят покинуть реку, сойти с проторенной тропы и убежать в джунгли, как кинозвезда… как его?… как Тарзан. Не совершайте подобной ошибки. Даже сегодня у джунглей есть сотня способов заставить вас пожалеть об этом.

– Не тревожьтесь, Хуан-Карлос, здешние пейзажи – не в моем вкусе, – заверил Свиттерс, причем вполне искренне, даже не догадываясь, что уготовила ему судьба.

Уже в постели Свиттерс попытался помолиться – он полагал, что молитва, вероятно, неким непостижимым образом свяжет его с Сюзи, – но не особо преуспел – возможно, потому, что его чрезмерно занимал язык, а возможно, просто не желая досаждать чему-то или кому-то на другом конце провода избитыми фразами и при этом гадая: а так ли здесь неуместны и нежелательны красоты стиля или острота-другая? Но прежде чем он сумел измыслить молитву, удовлетворительную в смысле риторики, мысли его вернулись к Глории. В Лиме немало образованных, утонченных женщин; возможно, именно такой оказалась бы Глория, если бы злоупотребление алкоголем не стимулировало грубую, примитивную сторону ее натуры, и он испытал приступ сожаления – в сердце и в паху, – что не привез девушку с собою. Сам виноват, что тут еще скажешь, нечего быть таким разборчивым.

Ирония судьбы: при том, что Свиттерс любил жизнь и по возможности наслаждался ею на полную катушку, он был не просто разборчив, а прямо-таки брезглив. Так, чем еще, если не брезгливостью, объяснялось его нежелание смириться с существованием внутренних органов? Разумеется, он знал, что внутренности у него есть, не дурак же он в самом деле, однако мысль о том, что его великолепное тело битком набито скользкими, змеевидными, влажными витками кишок, волнообразно изгибающимися мясистыми трубками, засоренными гнусной зеленой и желтой желчью, обширными колониями бактерий, зловонными газами и комками частично переваренной пищи, внушала ему такое омерзение, что он вытеснил сей факт из своего сознания, предпочитая притворяться, будто его тело – и не только его собственное тело, но и тело любой женщины, к которой он испытывал романтические чувства, – приводят в движение не куски склизкой, пропитанной кровью, пульсирующей плоти, но что-то вроде шара, мерцающего таинственным белым светом. Порой он даже воображал, что область между его пищеводом и анусом заполнена одним-единственным сверкающим драгоценным камнем – бриллиантом величиной с кокосовый орех, и сияние его разливается по всем четырем секторам туловища.

Право же, Свиттерс!

К восьми он был уже на ногах, а к девяти подключился к Сети. (В промежутке упаковал вещи, неохотно произвел техобслуживание организма и заказал завтрак в номер: яйца-пашот и пиво – для себя, фруктовое ассорти – для Моряка.)

Усевшись за компьютер, он отослал закодированное послание экономическому секретарю при американском посольстве, который – так уж вышло – заодно возглавлял отделение Лэнгли в Лиме. Отчет Свиттерса носил характер строго профессиональный, без всякой там пародийной литературщины и саркастических аллюзий насчет того, что вот «экономический секретарь» по иронии судьбы последовательно подрывает экономику принимающей страны: дело в том, что перуанская экономика представляла собой организм весьма чахлый, жизнь в котором – сверху донизу – теплилась только благодаря незаконной торговле кокаином, ЦРУ же было призвано посодействовать в искоренении таковой. Боссу – ковбою из ковбоев – Свиттерс сообщил лишь, что заблудшая овца возвращена в овчарню, и добавил – за что купил, за то продал, как говорится! – что, по его мнению, Гектора Сумаха (разумеется, Свиттерс воспользовался кодовым именем), пожалуй, возможно задействовать в шпионаже второго уровня и содействии в операциях «давления», но разумно выждать несколько лет, прежде чем разрешить ему набирать собственную агентуру.

Граница между ковбоем и ангелом может быть совсем тонкой – что стебелек люцерны. Свиттерс и сам порой перемещался то по одну ее сторону, то по другую, и в то время, как Гектор обещал дозреть до ангела, Свиттерс не мог не учитывать латиноамериканский темперамент, за которым подозревал чрезмерное легкомыслие, и потому не собирался вострубить Гектору хвалу чересчур громко – до того, как парень на деле докажет наличие крылышек.

Покончив с делами, он устроился поудобнее за роскошным, военного качества лэптопом (модель производится в промышленных масштабах) и принялся прокапываться в домашний компьютер Маэстры. В такого рода маневрах он давненько не практиковался, так что провозился едва ли не с час, но наконец взломал врата, перескочил через сторожевых псов, добрался до ее файлов и принялся последовательно, одно за другим, стирать те электронные письма, что сама она исхитила из почтового ящика Сюзи. Если Маэстра не распечатала их и не скопировала на дискету – а Свиттерс мог поклясться, что этого она делать не станет, – все письменные свидетельства его одержимости младшей сводной сестренкой поглотил равнодушный, не склонный к осуждению ближнего эфир.

Вместо стертых сообщений Свиттерс оставил следующее послание: «Не злись, Маэстра, я по-прежнему сопровождаю Моряка на пути в Великий Зеленый Ад, как ты и просила, – но теперь уже из любви».

И в общем и целом Свиттерс не шутил.

Выяснилось, что Пукальпа – Столица Дохлых Псов. В Южной Америке, а может статься, и в целом мире. Если на этот титул и претендовал какой-либо иной город, то мэр и торговая палата сей факт предусмотрительно замалчивали. Да и Пукальпа не то чтобы хвасталась им направо и налево, просто у Свиттерса глаза были на месте и нос тоже. Он распознал Столицу Дохлых Псов с первого взгляда, с первого вдоха.

Перед вонью как таковой Свиттерс устоял бы. В Пукальпе ощущался такой букет ядовитых запахов, органических и неорганических – стухшей рыбы, разлагающихся фруктов, увядающей зелени, болотного газа, гниения в джунглях, густых нечистот, керосинок, дыма костров, выхлопных газов, пестицидов и мерзостных миазмов, непрестанно изрыгаемых нефтеперерабатывающим заводиком и лесопильней, – что на уровне обоняния дохлые псы вообще не котировались.