Мириам Дубини - Полет ласточки
И я бы смог понять его.
Мужчина
— Где ты был?
— Ты еще не спишь?
— Я тебя ждал.
Ансельмо смотрел на отца, ничего не понимая. Он не в первый раз возвращался домой ночью. Обычно он просто предупреждал перед выходом, чтобы отец не волновался, и этого было достаточно. Но сегодня Гвидо выглядел мрачнее тучи. Ансельмо никогда не видел у отца такого лица. Напряженного, хмурого, недоверчивого.
— Я ведь говорил, что поздно вернусь… — сказал Ансельмо удивленно, не собираясь спорить.
— Я спрашиваю, где ты был.
Туча все больше сгущалась вокруг почти белой бороды.
— На велосипеде катался.
— Где Грета?
Ее имя прозвучало как обвинение.
— Я проводил ее домой, — стал оправдываться Ансельмо, не понимая, почему он должен оправдываться.
— Мне не нравится, что вы катаетесь по ночам. Это опасно. Для нее. И об этом должен думать ты. Ты мужчина.
Мужчина?
Обычно отец говорил ему, что он не такой, как все, и что поэтому должен вести себя не как все, что он должен быть лучше. Но он никогда не называл его мужчиной.
— Я был один, папа.
Взгляд отца стал спокойнее.
— Сегодня ночью дул такой ветер…
Слова повисли в воздухе, и Ансельмо надеялся, что сейчас налетит сквозняк и унесет их. Их не будет, будто их никто никогда не произносил.
— Ты что-нибудь видел? — допытывался Гвидо.
Нет, он ничего не видел.
Он и сегодня ничего не видел.
Он не мог лгать. И молчал.
— Не видел, да?
Ансельмо опустил глаза, сдаваясь.
— Знаешь почему?
Он знал:
— Из-за Греты.
Ансельмо спокойно выговорил ее имя. На этот раз оно не звучало обвинением. Оно было признанием, приятным, как плоскогорье после подъема.
— Из-за нее, — подтвердил Гвидо и положил руку на плечо сына.
Работа нанесла на его пальцы незаживающие трещины. Ансельмо чувствовал их жесткое прикосновение.
— Когда в твоих глазах она, небо исчезает.
Плохо. Плохо, избито и банально. Как высказывания на обертках шоколадных конфет, что покупают армии влюбленных, лишенных воображения.
А что, если это правда?
Что, если так оно и есть?
— Я не хочу.
— Не тебе решать.
— А кому же?
Гвидо грустно улыбнулся одними губами. Убрал ладонь с плеча сына. Скрестил руки на груди.
— Очередной ненужный вопрос, — угадал Ансельмо мысли отца.
— Нам надо кое-куда съездить, Ансельмо.
— Зачем?
— Надо повидаться с одним человеком.
Грета проснулась утром оттого, что почувствовала поцелуй в левую скулу. Солнечный луч, проливаясь в комнату через открытое окно, мягко грел ее лицо. Она не помнила, чтобы оставляла окно открытым. Грета перевела глаза на одеяло, расправленное и аккуратно заткнутое в углах кровати. Посмотрела на белого волка, лежащего рядом на подушке. Она точно его туда не клала. Под мягкими лапами волка была черная коробка. Накануне вечером никакой коробки не было. Грета села в кровати, все еще сонная, протянула руку к загадочному предмету и повертела его в пальцах. На нем была этикетка, на которой кто-то написал номер автобуса и дату. Грета открыла коробку и нашла внутри маленькую видеокассету и записку от Ансельмо:
«Мне захотелось увидеть тебя, но я не стал тебя будить. Когда ты спишь, ты похожа на ангела. Доброе утро!»
Он ночью вошел в ее комнату через открытое окно. А потом улетел. Грета представила, как он планировал на своих светящихся крыльях рядом с ней. Наклонился. Поцеловал. Поздоровался с белым волком. Почему он не остался? И где он теперь? Грета взяла телефон и набрала номер Ансельмо. Монотонные и нервные гудки. Занято. Маленькое существо внутри начало глубоко дышать. Еще чуть-чуть — и оно закричит. Грета сжимала в руках белого волка, пока не почувствовала, как ногти впиваются в ладони. Где ты? Почему не отвечаешь? Ответь.
— Солнышко!
Это мама.
— Тебя ждет пирог.
Вместе со словами в комнату ворвался запах сахара и сливочного масла, пытаясь потопить маленькое существо раньше, чем оно успеет что-либо выкрикнуть. Грета вскочила на ноги и одним гневным жестом закрыла и окно и рот маленького истеричного существа. Потом сняла пижаму, натянула черные штаны, черную футболку, черный шарф, полосатые носки и высокие ботинки. Сунула видеокассету в рюкзак, надела на запястья браслеты-кольца от велосипеда, схватила Мерлина и потащила его на кухню. Мать встретила ее радушным зевком и, усаживаясь рядом за стол, сказала:
— Знаешь, тебе идет черный. Ты кажешься еще более блондинистой.
Грета подняла глаза на Серену и заметила черные круги под глазами. Она поздно вернулась и до смерти устала. И «до смерти» не было в данном случае просто фигурой речи.
— Спасибо.
— За что?
За то, что встала, несмотря на усталость, и сварила мне кофе.
— За то, что я блондинка.
— А я тут при чем? — спросила Серена, проведя рукой по длинным черным волосам.
— Вот именно, что ни при чем.
Ирония — дар, которым наделены те, кто спит больше пяти часов в сутки. Воспринимать иронию способны те, кто спал хотя бы шесть часов и в любом случае проснулся после семи утра. На часах было без четверти семь, а спала Серена два часа.
— Ладно, пойду-ка я в кровать, — сказала она, чтобы не произнести того, о чем потом пожалела бы.
Грета откусила кусок пирога, наблюдая, как спина матери изгибается под комбинацией цвета слоновой кости. Дверь в кухню закрылась, и Грета осталась наедине со своим шумным дыханием. Что-то вроде прерывистой отдышки, как перед прыжком после длинного разбега. Она сделала глоток кофе с молоком, чтобы заглушить тревогу. Сомнительный результат. Еще один глоток, и пора идти. Грета посмотрела на Мерлина, ждущего у двери, где она его оставила.
— Доброе утро, — сказала она велосипеду, водрузила его на спину и зашагала вниз по лестнице, готовясь обмануть голос маленького существа быстрым перебором педалей навстречу своим подругам.
Едва приехав в школу, она снова попыталась дозвониться до Ансельмо. Опять занято. Горькая волна подкатила к горлу. Грета подняла глаза и увидела Лючию.
— Ну что? Ансельмо нашел ее? — спросила она, пританцовывая в своих шортах в цветочек.
Грета спрятала телефон и боль в карманах толстовки, сжимая и то и другое в кулаках:
— Да.
— Рассказывай! Как все прошло?
Грета молча пожала плечами.
За спиной Лючии появилась Эмма. Легкое платье в белую и красную клетку и черные балетки. Длинные голые ноги, сопровождаемые взглядами всех ребят в радиусе километра.
Эмма подняла руку вверх и помахала раскрытой ладонью.
— Эй! — поздоровалась она, подойдя ближе. — Новости есть?
— Да, Ансельмо нашел запись, которую мы искали, — восторженно улыбнулась Лючия.
— Грандиозно! — обрадовалась Эмма.
Потом повернулась к Грете. Та с хмурым лицом снова набирала номер.
— Что с тобой?
Молчание. Ужас в глазах.
— Грета?
Грета сняла с плеч рюкзак, открыла молнию, вручила подругам кассету и отцепила Мерлина.
— Я не пойду сегодня в школу, — сказала она, усаживаясь в седло.
— Тебе плохо? — разволновалась заботливая Лючия.
Грета тряхнула головой и оттолкнулась правой ногой. Эмма схватила ее за руку. На этот раз она не станет задавать вопросов, она сделает нечто более важное:
— Я с тобой.
Неожиданный поворот. Грета не была уверена, что ей сейчас кто-то нужен. Но оставаться в одиночестве она тоже не хотела.
— И я, — вставила Лючия.
Нет, двое — это уже целый эскорт. Тем более если одна из двух паинька.
— Лючия, ты… не должна прогуливать уроки, — твердо сказала Грета.
— Да? Это почему же?
— Потому что ты… Лючия.
Бровями Лючии вдруг овладел неожиданный гнев, и они собрались у переносицы как две разъяренные черные кошки.
— Как вы обе мне надоели! Что вы заладили — «Лючия, Лючия!» Я знаю, что меня зовут Лючия, и дальше что?
Лючия смотрела на них с таким серьезным видом, будто и впрямь ждала ответа. Нахмуренный лоб и ободок в блестящих клубничках. Фурия, переодетая доброй феей.
Эмма расхохоталась.
— Ничего смешного, — обиделась паинька.
— Прости, — выдавила Эмма, пытаясь взять себя в руки.
Бесполезно.
— Все! Хватит!
Но Эмма продолжала хохотать, да так, что даже у Греты стала подергиваться верхняя губа.
— Ну нет! — восстала Лючия. — Только не ты! Ты не можешь смеяться. Ты Грета, ты должна быть злой и вредной!
— Она права, — всхлипывала Эмма, все больше краснея от смеха. Эта гримаса и этот цвет придали ее идеальному лицу необычное выражение. Сказать по правде, не самое изящное. Грета и Лючия в ужасе посмотрели друг на друга. Когда Эмма смеялась, она становилась… страшной.
