Дон Делилло - Ноль К
– Мы строим цивилизацию будущего, где будут царить апатия и распущенность?
– Разве смерть не благо? Разве не она определяет ценность нашей жизни, минута за минутой, год за годом?
– И много других вопросов.
– Разве этого достаточно – жить немного дольше благодаря современным технологиям? Нужно ли продлевать жизнь еще, еще и еще?
– Разве избыточная, тестообразная людская масса не обесценивает новейшие достижения науки? Зачем это допускать?
– Разве бессмертие, в буквальном смысле слова, не умаляет искусство – в том виде, в каком оно еще сохранилось, его шедевры, не превращает их в ничто?
– О чем будут писать поэты?
– Что сталось с историей? Что сталось с деньгами? Что сталось с Богом?
– И много других вопросов.
– Разве мы не помогаем населению бесконтрольно расти, увеличивая нагрузку на окружающую среду?
– Так много живых существ и так мало места.
– Не превратимся ли мы в планету, населенную горбатыми стариками, десятками миллиардов стариков с беззубыми улыбками?
– И как быть с теми, кто умирает? С остальными. Всегда ведь будут остальные. Почему одним сохраняют жизнь, а другие умирают?
– Половина людей меняет кухни, а другая половина голодает.
– Нам хочется верить, что любой недуг, поражающий разум и тело, можно будет излечить, если продолжительность жизни увеличится до бесконечности?
– И много других вопросов.
– Жизнь конечна, и это ее определяющее свойство.
– Природа хочет истребить нас и вновь стать первозданной, неиспорченной.
– Ценны ли мы, если живем вечно?
– Перед лицом какой последней истины мы окажемся?
– Разве не потому мы дороги близким, что их терзает мысль о нашей смерти, окончательной и бесповоротной?
– И много других вопросов.
– Что значит умереть?
– И где находятся умершие?
– Когда мы перестаем быть теми, кто мы есть?
– И много других вопросов.
– Что сталось с войной?
– Положил ли прогресс конец всем войнам или начало конфликту иного масштаба – всеобщему?
– Когда индивидуальная смерть уже не будет неизбежной, что станет с притаившейся угрозой ядерного уничтожения?
– Исчезнут ограничения, сдерживавшие людей столько лет?
– Ракеты скажут свое слово и сами выстрелят из установок?
– Есть ли у техники инстинкт смерти?
– И много других вопросов.
– Но мы отметаем эти вопросы. Они не ухватывают сути нашего начинания. Мы хотим расширить границы человеческой сущности – расширить, а потом превозмочь. Мы хотим сделать все, на что только способны, чтобы изменить сознание человека и перенаправить импульс цивилизации.
И дальше в таком же духе. Близнецы не были учеными или социологами-теоретиками. А кем же? Авантюристами, но какого рода, я пока не вполне понимал.
– Мы возродили эту бесплодную землю, эту пустынную глушь, эту дыру, чтобы уйти от благоразумия, освободиться от груза, который называют здравым мышлением.
– Сегодня здесь, в этой комнате, мы обращаемся к будущему – к тем, кто, может быть, назовет нас смельчаками, чудаками или глупцами.
– Рассмотрим две вероятности.
– Мы хотели переписать будущее, будущее каждого из нас, но получили в итоге лишь пустую страницу.
– Или: мы оказались среди тех немногих, кто изменил жизнь всей планеты навсегда.
Я их назвал близнецами Стенмарк. Да-да, близнецы Стенмарк. Ян и Ларс или Нильс и Свен.
– Спящие в капсулах, в коконах. Те, кто уже спит и кому еще предстоит уснуть.
– Мертвы ли они на самом деле? Можно ли назвать их мертвыми?
– Смерть – это культурный артефакт, а не строго определяющий сущность человека феномен.
– Оказавшись в камере, остаются ли они прежними?
– Мы заселим их тела наноботами.
– Обновим органы, восстановим организмы.
– Эмбриональные стволовые клетки.
– Энзимы, белки, нуклеотиды.
– Они станут объектами наших исследований, игрушками для наших забав.
Свен подался вперед, к аудитории – донес до нее последние слова, и благотворители удивились, взволнованно зашумели.
– В соответствующие рецепторы мозга вживляются наноустройства. Русские романы, фильмы Бергмана, Кубрика, Куросавы, Тарковского. Произведения классического искусства. Детишки читают стихи на разных языках. Тезисы Витгенштейна, аудиокниги по логике и философии. Семейные фотографии и видеозаписи, порнография на ваш вкус. В капсуле вы видите во сне бывших возлюбленных, слушаете Баха, Билли Холидей. Изучаете хитросплетения музыкальных и математических конструкций. Перечитываете пьесы Ибсена, снова плывете реками и ручейками хемингуэевских фраз.
Я опять посмотрел на женщину в платке, все еще безымянную. Пока не дам ей имя, она не станет настоящей. Теперь она сидела прямо, сложив руки на столе, закрыв глаза. Медитировала. Хотелось в это верить.
Слышала ли она Стенмарков? Хоть слово? Ее сознание освободилось от слов, мантр, сакральных звуков.
Назвал ее Арджуна, потом – Арджана. Симпатичные имена, но не подходят. Запертый в герметичном отсеке, я изобретал имена, вслушивался в акценты, придумывал людям прошлое, национальность. И таким способом выражал свой слабенький протест – в этом месте, где о подобных различиях надлежало забыть. Нужно себя смирить, подстроиться. Но когда это я подстраивался? Что мне надо было, то я и делал.
Я слушал Стенмарков.
– Однажды возникнет культ смерти, потому что появятся противники продления жизни.
– И возвратят смерть.
– Банды мятежников, поклонников этого культа, станут убивать всех без разбора. Мужчины и женщины будут бродить по деревням с каким-нибудь примитивным оружием и уничтожать каждого встречного.
– Устраивать кровожадные ритуальные расправы.
– Молиться над трупами, исполнять песнопения, совершать с трупами интимные действия, о которых и подумать страшно.
– А потом сжигать тела и размазывать пепел по другим телам, по вашим телам.
– Или молиться, исполнять ритуальные песнопения, а потом поедать трупы – все, что можно съесть. А остальное сжигать.
– Так или иначе люди вернутся к убеждениям своих предков о неотвратимости смерти и возродят модель вымирания.
– Смерть – живучий обычай, побороть его трудно.
Нильс жестикулировал – вздымается кулак, большой палец тычет через плечо. Он указывал на череп. И я сразу понял, догадался, что большой и грубый костяной экспонат, помещенный у стены, создали они, что именно близнецы-демонологи – с виду неприметные ребята – сформировали облик, фактуру и дух всего этого места. Их замысел, от и до – и атмосфера, и течение здешней жизни, и само строение, утопленное в землю, и каждая деталь внутри него.
Все стенмарковское.
Это их эстетика – изоляция, скрытность, вещи, показавшиеся мне столь зловещими и бесплотными. Пустые коридоры, цветовая палитра, двери, то ли ведущие в кабинеты, то ли нет… То и дело заходишь в тупик, время замирает, смысл ускользает, никто ничего не объясняет. Я подумал о телеэкранах, что появляются и исчезают, о немых фильмах, о манекене без лица. Подумал о своей комнате, пугающе безликой, комнате вне пространства – такой ее задумали и спроектировали, – о других подобных комнатах (сколько их – пятьсот? тысяча?) и, представив их, вновь почувствовал, что сам умаляюсь, размываюсь. А еще покойники, или вроде бы покойники, или кто они там – словом, криопокойники – стоят в своих капсулах. Да, это искусство, уникальное, существующее только здесь.
Братья изменили манеру выступления – теперь они обращались не к записывающим устройствам, а непосредственно к аудитории, состоявшей из девяти человек, мужчин и женщин.
– Мы провели здесь шесть лет, никуда не выезжали, погрузились в работу. Потом съездили домой – ненадолго, но остались довольны и с тех пор катаемся туда-сюда.
– А когда придет время…
– Есть что-то неотвратимое в этих словах.
– А когда придет время, оставим навсегда наш мирный северный край и приедем в это пустынное место. Старые, хилые, хромые, еле волоча ноги – приедем, чтобы подвести окончательный итог.
– И что же мы получим здесь? Гарантии, более надежные, чем некая неописуемая жизнь после смерти, которую сулят мировые религии.
– А нужны нам гарантии? Почему бы не умереть просто так? Потому что мы люди и нам нужно за что-то ухватиться. В данном случае не за религиозную традицию, а за науку – настоящего и будущего.
Они говорили тихо и задушевно, без всякого позерства и больше обращались друг к другу, чем во время предшествовавшего диалога. Слушатели умолкли, застыли.
– “Готов умереть” не означает “согласен исчезнуть”. Пусть разум и тело говорят нам: пора оставить этот мир. Мы все равно будем за что-то хвататься, цепляться и царапаться.
– Два упрямых клоуна.
– Погруженные в прозрачный раствор, мы будем трансформироваться, клетка за клеткой, и ждать, когда настанет время.
– А когда оно настанет, мы вернемся. Какими мы будем и что увидим здесь? Только подумайте: этот мир спустя много десятилетий – а может, раньше или позже… Не так-то просто представить, каким он станет – лучше, или хуже, или все настолько изменится, что и не рассудишь, останется только удивляться.
