Александр Казарновский - Четыре крыла Земли

Но он-то, Махир, как быть с его клятвой? Ведь из бывших собратьев ни один не пал, пронзенный его стрелой! Что же делать? Выходит, он солгал... И кому? Озирису! Гору! Изиде! Лгать можно кому угодно, но им лгать – это предательство.

Изида! Вечно юная мать-Изида, сестра-Изида, любовница-Изида! Простишь ли ты несчастного пасынка, не сдержавшего свой обет?

Изида раскинула тонкие руки, вдоль которых светились белые крылья, посмотрела на еврея карими зрачками, темнеющими на фоне нежных белков глаз и печально покачала головой.

Гор! Сокол-Гор с мускулистым человеческим телом. Не для того ли занес ты длань, чтобы покарать меня? Не в моей ли крови жаждешь ты омочить крючковатый клюв?

«В твоей!» – отвечал Гор.

Озирис! Царь Озирис, со скипетром в руках восседающий на каменном троне! Что делать мне? Повелевай! Я готов выполнить любое твое повеление.

«Ты сам знаешь, что тебе делать» – точно струна под наплывом ветра, прозвенел голос Осириса.

Да, он знал, что делать. Он должен был выполнить клятву. Лук его был при нем, и стрела в колчане оставалась одна... только одна. Но ведь и поклялся он – хотя бы одного! До ближайшей скалы было недалеко, и расселину в ней такую, что можно было вставить лук, он нашел быстро. К счастью, скалы в этих местах были не цельнокройные, как в Египте, а из слоистых пород. Вот эта палка – обломок чьего-то копья – превосходно послужит клином, который будет удерживать тетиву, пока Махир его не выдернет. Он вставил в расселину лук, вложил последнюю стрелу, отбросив в сторону пустой и уже ненужный золоченый кожаный колчан, вытащил из-за пояса моток веревки, даже не веревки, а льняного шнурка,вроде тех, из которых плетут для детей игрушечные пращи, и привязал его к клину. Затем начал отступать, на ходу осторожно разматывая моток. Отойдя на несколько шагов, он встал напротив стрелы, закинул голову в точности, как это делал Моше, когда взывал к Небесам, и дернул шнурок.

«Вьи-и-и-и!» – сказала стрела, и прежде чем она пронзила Махирово горло, из него вырвалось: «Одним меньше!»

А в ту самую ночь, когда поселенцы и одновременно с ними террористы пытались захватить Канфей-Шомрон, Вахид вышел покататься по ночному Наблусу, и поток времени унес его в позапрошлый век, в город, точно выбитый в цельном куске белого камня – в старинный Иерусалим.

– Слава Аллаху, господу миров! Привет и благословение тебе, о почтенный Гиллель! Аллах да благословит тебя и да приветствует благословением и приветом вечным, длящимся до Судного дня!

Рав Гиллель мысленно отметил тавтологию в приветствии посланца и внимательно посмотрел на него. Тот был одет в белую галабию. На голове у него была красная фетровая феска с синей кисточкой. Несмотря на жирные пятна, усеявшие галабию, видно было, что у гостя это считается парадным нарядом. И хотя фески, как правило, носили оседлые арабы, по латунному оттенку кожи и запаху пота рав Гиллель, главный раввин Иерусалима, понял, что перед ним бедуин. Бедуинов, да и других арабов, ему приходилось принимать не раз. Жестом он пригласил пришедшего в гостиную, где оба уселись на подушки посреди яркого ковра. Когда принесли кофе, то по бедуинскому обычаю первую чашку – ель-хейф – налил себе и попробовал сам хозяин, чтобы гость чувствовал себя в полной безопасности. Затем гость налил себе вторую чашку – ель-кейф – и немного отпил из нее. После этого гостю была налита третья чашка – ель-дейф, и он спокойно стал из нее пить. Некоторое время кофе поглощалось в молчании, затем была затронута самая неотложная проблема – цены на овец и на оружие. И уж потом, как бы невзначай, бедуин обмолвился, задумчиво глядя сквозь стрельчатое окно на жгуче-синее небо:

– Меня, вообще-то, по воле всемилостивейшего Аллаха попросил побеседовать с вами достопочтенный шейх Шукейри.

У рава Гиллеля сузились зрачки. Махмуд Шукейри был вожаком одной из самых страшных бедуинских банд, именуемой «Джехарт-аль-харабия», терроризировавшей весь Старый город. Едва ли не каждую ночь грабители врывались в еврейские дома, обирая до нитки людей, большинство которых и так жили впроголодь, на халуку – пожертвования, которые присылались из-за границы евреям, переселившимся в Землю Израиля, дабы учить там Тору. Разбойники отбирали у людей последние гроши, скромную утварь, латанную-перелатанную одежду и постельное белье. И даже еду. Порой случались изнасилования и убийства. Все попытки обратиться за помощью к турецкому каймакаму по эффективности могли быть приравнены к стараниям проломить лбом надгробную плиту средней толщины. Сначала чиновник милостиво принимал бакшиш в любой валюте, а затем воздевал к небесам маленькие ручки, украшенные перстнями с бриллиантами и рубинами, и восклицал:

– Аллах свидетель, где мне взять столько полицейских, чтобы можно было патрулировать каждую крышу и каждый закоулок в Старом городе?!

– Насколько мне известно, вы, руководители еврейской общины, здесь, в Иерусалиме, ожидаете с часу на час прибытия группы переселенцев откуда-то с севера...

– Из Малороссии, – машинально уточнил рав Гиллель.

– Не спорю, – продолжал бедуин. – Но вы их ожидаете из Яффо, куда они прибыли из страны, название которой я не в силах выговорить. А между тем, путь от Яффо до Иерусалима неблизкий и полон сложностей и опасностей.

«Куда этот гой клонит?» – в ужасе подумал рав Гиллель, вглядываясь в лицо бедуина, которое уже прорезали первые морщины.

Бедуин кивнул, словно в ответ мыслям еврея, и продолжил:

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, все, слава Аллаху, закончилось хорошо. Бесстрашный Махмуд Шукейри, да пребудет с ним любовь Аллаха, поспешил навстречу дорогим гостям, дабы обеспечить их безопасность, и – о радость! – они уже недалеко от Иерусалима!

При этих словах последовал взмах руки, словно он давал сигнал прибывшим из далекого Егупца странникам торжественно вплыть в гостиную. Но никто не вплыл.

– О, они в надежном месте! – успокоил бедуин. – В надежном и безопасном. К сожалению, знаете ли... путевые расходы... опять же питание, ночлег...

– Сколько? – хриплым голосом спросил рав Гиллель.

– Гм... Если за каждую семью по двести пятьдесят английских фунтов, а за одиночек по сто... Вам, как я понимаю, богатые евреи со всего света деньги именно через Англию пересылают.

– Девять семей и пятнадцать одиночек – обреченно произнес рав Гиллель, вспомнив, как сам давал распоряжение найти всем вновь прибывающим временное пристанище в убогих гостиничках Старого города.

– Семнадцать, – уточнил гость.

– Но позвольте, – развел руками рав Гиллель, – должно было приехать пятнадцать ешиботников.

– И два турка-охранника. Они, кстати, очень мужественно обороняли своих подопечных – ни одного выстрела не сделали.

– А себе вы их оставить не хотите? – попытался улыбнуться рав Гиллель.

– Как можно? – возмутился бедуин. – Держать людей в заложниках?! Да мы их тотчас же отпустим! И они со спокойной душой явятся к каймакаму и скажут, что евреи отказались их выкупать. Представляете, что начнется?!

«Он не бедуин, – вдруг подумал рав Гиллель. – Его речь слишком культурна для речи бедуина. Но запах... Оседлые арабы все-таки чаще моются. Интересно, сколько дней он мучился, обходя баню стороной, чтобы сыграть эту роль».

– Итак...

– Итак, – подхватил гость, – четыре тысячи двести английских фунтов.

– Понятно, – сказал задумчиво рав Гиллель. – А через минуту после того, как вы исчезнете с деньгами, появятся наши странники, и выяснится, что никто их и не думал похищать, а просто вы их опередили...

Бедуин протянул ему листок веленевой бумаги, испещренный еврейскими буквами. Рав Гиллель тотчас же узнал почерк рава Йосефа Цейтлина, руководителя группы вновь прибывших. Известный далеко за пределами Малороссии раввин умолял срочно удовлетворить все требования бандитов и помочь пленникам, среди которых немало детей, как можно скорее выйти на свободу. Пока он читал, бедуин скорбно заметил:

– Хорошие люди. Жалко их. Горько будет, если с ними что-нибудь случится.

– Да никуда он не денется, клянусь бородой пророка! – кричал Махмуд Шукейри, бегая по комнатке с земляным полом.

Сквозь открытое окно виднелись старые кривые узловатые оливы, раскинувшие над плитами двора серебристо-пыльные шатры. Над ними время от времени, трепеща и свистя крыльями, проносились голуби. Вдали сквозь шарав{Знойный ветер, наносящий тонны мельчайших частичек песка.} прорисовывалась башня, увенчивающая мечеть, построенную на могиле еврейского пророка Шмуэля.

– У него действительно не было под рукой этих денег! Вот увидишь, принесут они эти фунты – все четыре тысячи и ни пфеннигом меньше.

– Пенсом, – поправил его сидящий в углу Харбони.

– Что-что?

– Пенсом, говорю, – повторил Омар Харбони. – В Англии – пенсы. Пфенниги в Германии.