Андрей Волос - Победитель
Кадровик остановился у первых носилок, деловито раскрыл папку, достал карандаш.
Служитель откинул простыню. Плетнев увидел мертвое лицо Князева. Через секунду отвел взгляд.
— Так, — тяжелым глухим голосом сказал Симонов. — Полковник Князев… Григорий Трофимович.
Служитель закрыл лицо Князева простыней и перешел к следующим носилкам.
Кадровик проборматывал то, что писал. И было слышно, как карандаш шуршит по бумаге.
— Князев… Трофимович… Дальше.
Служитель откинул простыню с бескровного лица.
Это был Раздоров.
— Эх, елки-палки! Ну что ж ты будешь делать, а!.. — пробормотал Симонов. — Раздоров. Капитан Раздоров. Владимир Варфоломеевич.
— Раздоров… Вар-фо-ло-ме-евич… — Кадровик покачал головой: мол, надо же, какие еще имена попадаются! — Так. Дальше.
Тело в грязном белом халате, обильно пропитанном почернелой кровью. Лицо Николая Петровича разгладилось.
— Врач, — констатировал Симонов. — Надо у посольских спросить.
Плетнев сглотнул комок.
— Не надо. Я знаю. Это полковник Кузнецов. Николай Петрович Кузнецов.
— Точно? — подозрительно взглянув, спросил кадровик.
Плетнев отвернулся.
На четвертых носилках лежал Зубов. Его лицо, прежде всегда смеющееся и розовое, было искажено гримасой боли и залито бледной синевой — как будто неумелым гримом.
— Зубов…
— Да, Зубов, — ровно сказал Ромашов. — Константин Алексеевич Зубов. Капитан.
Кадровик записал, по-прежнему приборматывая себе под нос.
Они перешли дальше.
Служитель откинул простыню.
Плетнев всего ожидал. Но только не этого!
— Серега!.. — нечаянно сказал он.
Сделал два гулких шага, опустился на колени.
Коснулся плеча.
Ромашов тяжело вздохнул.
— Лейтенант Астафьев. Сергей Васильевич…
Кадровик строчил карандашом по бумаге.
— Жалко парня, — сказал служитель, набрасывая простыню на Сережино лицо. — Рикошет. Плашмя в висок. Пуля-дура, как говорится…
Носилки Астафьева загораживали проход к следующим, и он, наклонившись, с кряхтением их подвинул.
Голова Астафьева под простыней чуть заметно качнулась.
— Осторожней же! — сказал Плетнев.
Служитель распрямился и посмотрел на него.
— Вы, товарищ военный, не знаю вашего чина-звания, — сказал он со вздохом. — Вы бы лучше о живых беспокоились. А о мертвых-то уж что… Мы к ним со всем уважением.
* * *Они снова шли по коридору, где раненые сидели на кушетках и лежали на носилках. Две медсестры были заняты их раздеванием и осмотром. В углу высилась гора грязной окровавленной одежды.
На одной из каталок лежал Большаков. Медсестра расстегнула куртку и теперь разрезала рукав.
Ромашов протянул руку и тронул его.
— Олег!
— Не надо! — шепотом крикнула медсестра. — Он без сознания!
Она уже осторожно снимала куртку, когда с другой стороны коридора появился Иван Иванович.
Из внутреннего кармана куртки на каталку вывалилась толстая пачка афганских денег. Медсестра безразлично сдвинула ее в сторону, чтобы не мешала.
Дверь операционной открылась, и оттуда торопливо вышла Вера — в свежем хирургическом халате, кое-где уже запачканном кровью, и в белой шапочке.
— Это что такое?! — спросил Иван Иванович. Он прошагал к каталке, схватил деньги и начал трясти Большакова за плечо. — Товарищ боец! Товарищ боец!
Вера попыталась его оттолкнуть.
— Вы что? У него тяжелое ранение! Давай в операционную! — приказала она сестре.
— Руки убери!
— Что?! — Иван Иванович перевел взгляд белых от злобы глаз на Плетнева.
— Ты успокоишься, нет?! — негромко спросил Ромашов. — Ты не видишь, человек без сознания!
Плетнев сделал короткий шаг, прикидывая, куда его отправить, чтобы не нанести вреда раненым.
— Стой! — Ромашов быстро заступил ему дорогу. — Это наши деньги, товарищ полковник! Я вчера в посольстве получил! Суточные на всю группу. Что непонятного?!
— Выгораживаешь своих? — понимающе кивнул Иван Иванович. — Я еще во дворце видел, как они по карманам шарили! Вы за это ответите! И вообще, что вы здесь делаете?!
— По делам приехали, — ответил майор.
— По делам?!
Иван Иванович секунду смотрел на Ромашова в упор, потом молча потряс кулаком, резко повернулся и быстрым шагом направился к выходу.
Медсестра бросила одежду Большакова в общую кучу.
Плетнев шагнул к Вере.
— Понимаешь, — сказал он. — Я…
Что дальше? Что сказать? Он не знал. Слова потеряли всякий смысл. Что можно изменить словами?
— Ты прости, что так вышло, — выговорил он. Конечно, лучше всего было повернуться и уйти, уйти молча. — Понимаешь, это случайно ведь!..
Она отстраненно смотрела на него, машинально кивая.
— Да, да… я понимаю. — И снова обратилась к медсестре: — Ко второму столу.
Медсестра покатила каталку к дверям операционной.
От входа послышались какие-то невнятные крики.
Три солдата-таджика и сержант-узбек с топотом бежали по коридору. Они несли носилки. На них лежал Шукуров. Он стонал, глаза были закрыты. Развороченное правое бедро было схвачено жгутом чуть выше белизны проглядывающей кости.
— Куда его? — крикнул сержант. — Скорей! Умирает!
— Ставьте сюда! — Вера махнула рукой. — Быстро на каталку! Помоги!
Солдаты поставили носилки, Плетнев помог переложить.
— Рустам! — позвал он.
Рустам открыл глаза и заговорил, глотая слова:
— Саня, блин! Вы только уехали, там такое месилово!.. Роту десантников нам на помощь!..
Медсестра торопливо орудовала ножницами, разрезая мокрую от крови штанину. Вера взяла его за руку, обеспокоенно заглянула в лицо.
— И не предупредили их, что мы в афганской!.. Как увидели, так с перепугу и… ПХД вдребезги, шесть трупов… — Он забормотал что-то по-таджикски.
— Мне вон ногу… Козлы!.. Минут двадцать рубились!.. — И снова по-таджикски, заговариваясь.
— Быстрей! — крикнула Вера санитарам. Резко повернулась к Плетневу. — Все, прощай! Я утром в Москву улетаю!
— Прощай, — ответил он. — Прощай!..
Дверь операционной закрылась.
Солдат хлюпал носом и размазывал слезы по лицу грязной ладонью. Плетнев узнал в нем одного из тех, кого Шукуров недавно грозил расстрелять, а потом побить палками.
— Довоевались, — скрипуче сказал Ромашов. — Сопли утри, жив будет твой командир! — и скомандовал Плетневу: — Пошли!
Разбор аппаратуры
Но они увиделись еще однажды. Шестерых бойцов из группы нарядили сопровождать колонну санитарных грузовиков от госпиталя в аэропорт Кабула.
Плетнев и Аникин, держа оружие наготове, настороженно поглядывали по сторонам с брони первого БТРа. Город был по-прежнему помрачен страхом. Не как вчера, конечно. Уже можно было увидеть прохожих… но все-таки это был совсем не тот Кабул, к которому Плетнев привык.
За БТРом следовало пять грузовиков. В кузовах сидели легкораненые. Тяжелораненые ехали в четырех санитарных УАЗах-«буханках».
Замыкали колонну еще два БТРа с вооруженными бойцами.
Дорога была разбитой. Машины едва ползли.
Так или иначе, через час выбрались наконец на летное поле.
АН-12 стоял с опущенной аппарелью.
Грузовики подъезжали по очереди. Санитары помогали раненым спуститься. В пустом кузове оставались только заскорузлые бинты и комки окровавленной ваты. К аппарели подваливал следующий…
Потом пошли «буханки».
Вера сидела в третьей по счету.
Санитары вносили в самолет носилки с ранеными.
Когда дело дошло до третьей машины, Плетнев заглянул в уже раскрытые задние двери.
— Живы?
— Живее всех живых, бляха-муха! — сказал Голубков.
— Твоими молитвами… — слабо отозвался Епишев.
Большаков был в сознании. Но он и вовсе только неслышно пошевелил губами и едва заметно улыбнулся.
— Тогда выползайте, — сказал Плетнев, уступая место подоспевшим солдатам-санитарам.
Большаков снова закрыл глаза. Голова его безвольно каталась по изголовью.
— Аккуратно несем! — прикрикнула Вера.
Сама она помогла раненому в ногу солдату «мусульманского» выбраться из машины, подала костыли и, поддерживая его, пошла за солдатами, шагавшими по аппарели.
— Вот так, — повторяла Вера на каждый новый его шаг. — Вот так!..
— Пособи-ка! — позвал Голубков, держась за больное плечо и прилаживаясь к ступеньке.
Плетнев пособил. Голубков морщился и крякал. Они неспешно двинулись за Верой.
В огромном брюхе самолета уже стояло много носилок. Легкораненые устроились на боковых скамьях. Между ними и носилками оставался довольно узкий проход.
