Андрей Волос - Победитель

Андрей Волос

ПОБЕДИТЕЛЬ

ГЛАВА 1

Ключ

Участковый милиционер Гусев мощно жал на педали. Виляя между колдобинами, его велосипед подпрыгивал и позорно дребезжал.

А мальчишка бежал со всех пяток.

— Стой! Стой, паразит! — кричал Гусь.

Голос был гулким и раскатистым. Левой рукой участковый придерживал форменную фуражку.

Море уже сияло впереди огромной зеленой линзой. Багровое солнце вылезало справа.

Слева дымила трубой большая самоходная баржа. Матрос держал швартовый конец.

По сторонам дороги проносились пыльные будылья полыни и чертополоха. Но спицы в велосипедных колесах мелькали еще быстрее.

— Стой! Я кому сказал!

Время стало замедляться. Каждый удар сердца теперь был долгим и протяжным.

Нога неловко ступила на булыжник, ремешок лопнул, правый сандалет полетел вперед самостоятельно. Мальчик отпустил подол майки. Яблоки покатились. Ремешок второго не поддавался. Оглянувшись, он увидел распаленное и злорадное лицо Гуся совсем близко.

— Сто-о-о-ой!

Пыль под ногами оказалась теплой. Стремительно обогнул пакгауз. Доски причала были прохладными.

Море неудержимо наваливалось. Мелкая зыбь играла с клочьями водорослей, плавником и кренящимися бутылками.

Гусь схватил руль обеими руками и стал тормозить. Велосипед занесло на влажных досках. Фуражка слетела-таки с круглой стриженой головы.

— Ах, сучок!!!

Но мальчишка уже оттолкнулся ногами от края.

И летел ласточкой, вытянув руки, в одной из которых держал свои сандалеты.

Воздух принял тонкое тело, заботливо подхватил и помог подняться, а потом плавно понес к воде.

Вода послушно расступилась.

Зеленое стекло струилось и ласкало.

Мальчишка уже не слышал тревожного гудка баржи. И не видел, как матрос, перегнувшись через поручень, тупо смотрел в воду. Гусь стоял у края причала и тоже недоуменно смотрел в воду, держа велосипед обеими руками за рога.

Щель между причалом и бортом быстро смыкалась.

А он скользил в бесконечной сине-зеленой линзе, опускаясь все глубже.

Он не боялся воды. Он любил воду. Вода была другом. А сегодня — еще и спасительницей. Трусы и майка облепили тело. Длинные светлые волосы струились.

Вот он схватился за перекладину, соединявшую сваи причала.

Выпустил из груди немного воздуха и посмотрел вверх.

Вода на просвет была ярко-зеленой. Диск солнца походил на желток. И вдруг огромная тень закрыла его.

Воздух уносился вверх большими серебряными пузырями.

Он испугался.

Отпустил перекладину и начал всплывать.

И руки уперлись в плоское днище, не пускавшее его к воздуху и солнцу.

Он понимал, что ничто не может быть важнее солнца и воздуха! — но думал почему-то только о сандалетах. Сандалеты! Не выпустить бы сандалеты!

Мальчик видел себя как бы со стороны. Серебряные пузыри изо рта. Искаженное лицо, вытаращенные глаза. Волосы колеблются. Должно быть, так же колеблются волосы утопленников. Вода колыхнет их — а кажется, что это человек по своей воле качнул головой.

Он заметался.

Руки судорожно шарили по осклизлому, заросшему ракушками и зеленью железу.

Пузыри изо рта. Пузыри. Как хочется вдохнуть! Где же?!

Он снова и снова беспомощно тыкался в равнодушную и неподатливую преграду.

Потом разжал пальцы.

Сандалеты стали медленно тонуть, мало-помалу растворяясь в черно-зеленой глубине…

— А!

Плетнев рывком сел на постели и оглянулся.

МОСКВА, ИЮЛЬ 1979 г

Перевел дух.

Стрелки будильника показывали пять сорок шесть. Четыре минуты до звонка. Нажал кнопку, чтоб не дребезжал понапрасну.

Минуту посидел на постели, массируя лицо и шею.

Все! Вскочил, щелкнул клавишей магнитофона.

Полилась бодрая песня Антонова:

Но любовь, но любовь — золотая лестница,Золотая лестница без перил!..

Под такую песню хорошо боксировать с тенью. Да хоть бы даже и не с тенью! Под такую песню хорошо быть русоволосым, коротко стриженным, поджарым, мускулистым, резким в движениях! Ах, как хорошо!..

Он махал гантелями, отжимался, вставал на руки…

Конечно, для такой мощной зарядки эта комната была тесновата. Хотя и мебели-то всего ничего.

Платяной шкаф. «Хельга». Телевизор. Холодильник «Саратов» у балконной двери. Пара полок с книжками. Совершенно стандартная обстановка… Правда, верх полок украшают спортивные кубки. А с полок свисают на лентах медали. Это не у каждого. Вот еще такое, что не у всех: фотография в рамке — в кимоно, одежде дзюдоиста, с блестящей медалью на груди он стоит на пьедестале, победно вскинув кубок. А прочее — как у всех. Письменный стол в углу. Гитара на шкафу. Солнце лупит сквозь давно не мытые стекла. Балконная дверь открыта. На веревке треплется рубашка.

Без двадцати семь. Тело налилось бодростью. Теперь душ, чтобы оно налилось свежестью!

Хорошо, когда холодная вода хлещет в запрокинутое лицо!

Время начинало поджимать. Быстренько! Одеться, застегнуться. Посмотреться в зеркало. Нормально.

Снова взглянув на часы, вынул из холодильника масленку, сверток с колбасой. Поспешно сделал бутерброд. Откусил сразу половину.

Невнятно мыча — «Но любовь, но любовь — золотая лестница!..» — и дожевывая, он, перехватывая надкушенный бутерброд из руки в руку, надел пиджак и взял со стола ключи.

Пора.

И оглянулся с видом человека, который через секунду шагнет за порог.

Может быть, ему было бы лучше не оглядываться. Ну висела бы себе эта рубашка на балконе до вечера, хоть и давно высохла. Ничего страшного. Потрепал бы ее ветерок… подумаешь!.. Зато все сложилось бы совершенно иначе. Правда, неизвестно — лучше? хуже?

Чертыхнувшись, он метнулся к балконной двери.

Утро было ясным, солнечным, свежим.

Отсюда, с девятого этажа дома, недавно возведенного поблизости от метро «Новослободская», Москва открывалась вся сразу — открывалась щедро, просторно и приветливо. Гудки машин перекликались с трамвайными звонками, смутный гул автомобильного движения и шум летней листвы под ветром дополняли музыкальное звучание огромного города. Крыши, антенны, трубы, улицы…

Но ему было не до красот и достопримечательностей столицы. Он, правда, успел с удовольствием набрать полную грудь свежего воздуха. А потом потянулся к прищепке. В левой были ключи, в правой — объедок бутерброда.

Новый порыв ветра швырнул полу рубашки, и вторая прищепка запуталась в ней.

— Да чтоб тебя! — пробормотал Плетнев, злясь на задержку.

В общем, он невольно разжал кулак, и ключи с веселым звоном упали на кафельную плитку. У самого края балкона. Большой ключ зацепился было бородкой… но…

— Ах, черт! — запоздало спохватился он, перегибаясь через перила. — Чтоб тебе провалиться!..

Впрочем, и так уже провалился.

Плетнев на бегу швырнул ком рубашки на диван и выскочил в коридор.

На ободранной стене коридора висел подростковый велосипед «Орленок», а из-за облезлого шкафа выглядывали четыре пары лыж. Справа от входной двери — потертый коврик, беспорядочно уставленный разнокалиберной обувью. Слева — черный телефонный аппарат на кособокой тумбочке, и обои вокруг исписаны телефонными номерами.

В этой трехкомнатной служебной[1] квартире Плетневу принадлежала одна комната. Две другие занимали Кузнецовы.

Он подергал ручку входной двери — заперто. И неудивительно. Сам же вчера вечером и запер. Повернул ключ на два оборота. А замок обычный, не английский, без защелки, и открыть его можно только тем же ключом. Но теперь этот ключ лежал под балконом. Если, конечно, кто-нибудь уже не попятил. Ведь не зря учат его на занятиях по психологии, что люди часто поступают совершенно никчемным образом.

Он громко постучал в дверь соседней комнаты. И еще.

Тишина. Слышно только, как радиотрансляционный громкоговоритель громко и радостно поет на кухне про БАМ — Байкало-Амурскую магистраль:

Слышишь, время гудит — БА-А-А-А-АМ!На просторах крутых — БА-А-А-А-АМ!..

Да еще гулко хлопнула какая-то дверь на лестничной клетке. И лифт загудел.

Все было понятно, но все же Плетнев безнадежно воззвал, с ужасом глядя на часы:

— Петрович! Ты дома, нет?!

Опять же отозвался только громкоговоритель — торжественно и победно:

И большая тайга покоря-а-а-а-ется на-а-а-а-м!..

Кузнецов на ночном дежурстве… вернется часов в десять… а жена его с детьми еще в конце мая уехала к родным под Муром — на деревенское молоко, на грибы да ягоды…