Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

А чтобы простой люд мог разобраться, с кем можно договариваться насчет похищения, а с кем не следует, усатый господарь вводит исчерпывающую дефиницию: «22. Развратная женщина узнается по месту жительства и по одежде — занимается ли своим ремеслом или покаялась». И предостерегает: «Поэтому, кто похитил покаявшуюся женщину, тот наказывается смертью».

Ну и вообще, считал господарь, в княжестве должен быть порядок по всем направлениям. А потому:

3. Употребляющие фальшивые меры и весы должны быть биты как люди безбожные и поганые.

5. Поджигателей домов, хлеба и проч. сжигать в огне.

8. За деланье фальшивой монеты из золота или серебра полагается смертная казнь.

9. Клад, открытый ворожбой и чертовщиной, отбирается в пользу казны.

11. Кто не позаботится пригласить врача к своей больной жене и не купит ей требуемых лекарств и всего необходимого, тот, в случае смерти жены, лишается права на ее состояние.

14. Кто, будучи оскорблен словами и ударом по лицу со стороны вооруженного человека, убьет его, тот не подвергается никакому наказанию.

15. Во избежание смертоубийства всякий должен бежать от обидевшего его словами, за исключением боярина и чиновника, которые не должны бежать из чувства чести.

16. За двоеженство или двоемужество виновный сажается на осла голым и во время шествия по улицам подвергается бичеванию.

17. Женщине, взявшей на воспитание девицу за известное вознаграждение и позволившей мужчине увести ее без согласия родителей, вливать в горло растопленный свинец.

18. За покушение на убийство жены виновные отлучаются от церкви, а иногда сажаются голыми на осла, лицом к хвосту, возятся по улицам города и подвергаются бичеваниям.

23. Судья скорее должен оставить свой пост, нежели обвинить невинного по требованию власти.

25. Бояре не подвергаются постыдным наказаниям через повешение и сажание на кол, а отрубаются им головы.

«Василий Лупул правил с 1634 по 1654 год и в продолжение своего царствования приговорил к смертной казни более 14000 мужчин и перетопил почти столько же женщин, резал уши молдаванам и носы молдаванкам. А его племянник в это время обесчестил 4000 девиц», — писал архидиакон Антиохийского патриарха Макария Павел.

Вот такая историческая арифметика.

Законы мудреца Лупула — безусловно правильные. Я бы даже сказал, человечные.

Например, любому ясно, что восторженный поцелуй только украсит встретившуюся на пути девушку и нисколько не повредит ее репутации. Понятно, что обалдевший от девичьей красоты парень ничего другого не имеет в виду, а лишь простодушно восторгается творением Божьим. Ну влепит ему красотка для порядка пощечину, — парень только засмеется, и обоим приятно.

И насчет изъятия кладов, добытых ворожбой и чертовщиной, тоже логично задумано. Люди наживали, прятали, хотели детям-внукам оставить, вдруг приходит какой-то хмырь — дунул, плюнул, волосок по ветру пустил, нашептал всякой чертовщины, отрыл лопатой чужое богатство и утянул в свою норку. Куда же это годится? Догнать шарлатана и отобрать все в казну, чтобы не ворожил, понимаешь! И пусть радуется, что плетей по голому заду не выписали за связь с потусторонней силой. Одно дело, когда честно наткнешься на клад — судьба такова, и другое, когда ворожбой и чертовщиной вызнаешь, где спрятано…

Пока я лишь собираю заочные впечатления, путешествую по карте и уголкам истории, вытряхиваю на стол и разбираю архивные находки. И чем ближе мое заочное знакомство с землей материнских предков, тем сильнее меня туда тянет.

8. Фуражка дедушки

Шапка тут, а голова потеряна.

…В один из ярких апрельских дней, когда шпили Адмиралтейства и Петропавловки перемигивались солнечными зайчиками с куполом Исаакия, а с крыш домов летела звонкая капель, мой дедушка Павел Каралис решил пощадить своего внука и сам вышел навстречу.

Я забежал в Библиотеку Академии наук перед самым закрытием, чтобы заказать книги на завтра.

Последние посетители тянулись гуськом вдоль барьера сдавать книги. Рыжая девушка передо мною по сантиметру в минуту продвигала высокую стопку. Я машинально склонил голову, читая названия на толстых корешках. Самая нижняя называлась «Весь Петроград, 1917 год».

Именно в ней, как уверяла Лена, был найден мой дедушка!

— Извините, можно быстренько посмотрю одну фамилию? — я ткнул пальцем в справочник. Одно дело, когда тебе сообщают об этом письмом, и другое, когда ты видишь напечатанные буквы своими глазами.

Девушка пожала плечами: «Попробуйте».

Я осторожно вытянул из-под стопки увесистую книженцию и открыл на букву «К»:

Мельчайший экономный шрифт — пришлось достать очки.

…Каралин…

Каралис Павел Констант., прчк, Невский, 79.

Что за таинственное «прчк», имеющее отношение к моему предку и о котором ничего не сообщала поисковая фирма Елены?

Волнуясь, я заложил авторучкой страницу, поискал список сокращений, не обнаружил и, когда подошла очередь, попросил библиотекаря помочь с расшифровкой загадочной надписи. Женщина молча взяла сверкнувшую лупу и приложила к странице:

— Поручик, — устало сказала она. — Вы сдаете или оставить? — обратилась к девушке.

— Сдаю.

— Перепишите, пожалуйста, на меня, — я с сожалением отпустил увесистую книгу.

Светило бледно вечернее солнце, брызгались машины, я шел по Среднему проспекту, и сердце мое пело: «О, Боже, какой я идиот! Какой я идиот! Спасибо тебе, дедушка!».

Мне ли не знать, что человек бывает ленив, рассеян, тороплив и даже такую простую работу, как просмотреть справочники и найти там искомого фигуранта, может сделать кое-как, наполовину, что мы и имеем в случае с моим дедушкой. «Род деятельности, к сожалению, не установлен…». А поручик — это по-вашему, что? Вероисповедание? Партийная принадлежность? Болваны! Из-за них я перерыл огромные блоки газет 1912 года, разыскивая списки выборщиков. Из-за них я потерял массу времени! А они не могли разглядеть маленькое словечко «прчк» после фамилии моего деда. Исследователи хреновы! За что они интересно берут деньги!

Но и я болван. Сколько раз я имел возможность заказать «Весь Петроград — 1917 год» и глянуть своими глазами на родную фамилию! Давно были бы в дамках!

Итак, мой дедушка Павел Константинович Каралис, квартируясь в 1917 году на Невском проспекте, был поручиком царской армии. И пусть в этой находке много туманного — почему не на фронте? как же его архитектурное прошлое? — но теперь ясно, куда следует адресовать дальнейшие запросы: в Военно-исторический архив, господа! И в архив КГБ, чья предшественница — ВЧК шибко невзлюбила с первых дней революции всякое царское офицерье, пусть даже невысокого класса. И не в этой ли нелюбви кроется ответ на вопрос, почему дед не оказался со своей женой и четырьмя детьми в Тамбове?..

А сейчас, по дороге домой, я выйду на Съездовскую линию, зайду в церковь Святой Великомученицы Екатерины с высокой папертью, поставлю свечи и помолюсь за предков, как учила меня Людмила, когда мы вновь мельком повстречались в архиве. Потом, нарушая правила, прямо напротив церкви перейду улицу с трамвайными путями, нырну в подворотню дома № 50 по 1-й линии, пройду проходным двором по тому месту, где когда-то стоял домишко с огородом Михайло Васильевича Ломоносова и располагалась его химическая лаборатория, о чем извещает ржавая жестяная табличка на кирпичной стене, пройду мимо здания школы (пардон, гимназии), окажусь на 3-й линии, но пойду не направо, к своему дому, а налево, к метро, чтобы проскочить под землей Неву и Невский проспект и вновь оказаться возле дома, в котором жил в 1917 году мой дед Павел Каралис, поручик царской армии, как теперь выяснилось. И было ему тогда тридцать три года…

…Я зашел во двор с одиноким деревцем у глухой стены. Постоял, представив себе картинку в стиле Достоевского: убогий шарманщик с обезьянкой на плече, суровый бородатый дворник с метлой и бляхой, мальчишки с крестообразными помочами штанов на спине.

Из окна на третьем этаже слышался вопль телевизора. Через истоптанный садик прошла женщина с пластиковыми сумками, набитыми свертками из магазина и высоко торчащей тростью батона. Почему-то кивнула мне, как знакомому. Я тоже кивнул, и когда она скрылась в парадной, улыбнулся.

И куда выходили окна его квартиры: во двор или на Невский? Лестницы и двери оказались новыми, дом побывал на капитальном ремонте, на подоконнике лежал обрывок бумаги: «…дорогой идете, тов…» и пара вмятых в дерево окурков.

На форточке первого этажа, поджав лапки, сидела дымчатого цвета кошка, совсем как наша Дашка, и наблюдала за моими прохаживаниями. Я покискал ей и пошел со двора. В бывшую мороженицу «Улыбку», где в детстве бывал с родителями, заходить не стал: там гремела музыка и сигаретный дым укутывал голые плечи женщин.