Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Станислаус показал на заходившее солнце.
— У меня есть хижина, — показал пастух.
— Хижина, — повторил Станислаус.
— Ночи прохладны. — Огонь — есть — пить — смотреть на небо.
Все было ясно. Все было просто. Все было понятно. Они сидели перед пастушеской хижиной. Огонь мерцал. Звезды отступили. Молчаливая женщина ходила взад-вперед, она принесла баранину, принесла вино. Черный платок скрывал ее лицо. В хижине на меховом ложе лепетал во сне ребенок. Он наполовину пел, наполовину говорил: «Отец здесь. Здесь отец. Отец здесь».
Они ели. Они пили. Они были сыты. Они были друг другом довольны, прислушивались к хору цикад на высотах. Месяц отправился в свое путешествие через море. Огонь потух. Звезды снова приблизились. Они объяснялись жестами о южном солнце и о южной ночи. Они прислушивались к пронзительному крику совы в скалах. Пастух ответил на крик и медленно поднялся. Он не говорил больше о ночи. Он говорил о завтра: «Завтра будет хороший день».
— Завтра будет хороший день, — повторил Станислаус из вежливости. Хороший ли день для него?
Пастух собрался в путь. Пусть Станислаус останется. Станислаус не мог остаться. И он ушел. Он низко склонился перед пастухом. Он склонился так, как никогда не склонялся ни перед графом в родной деревне, ни перед учителем, ни перед мастером и ни перед одним офицером. Он был глубоко благодарен и не знал, за что. Они разошлись: один пошел вверх в гору, другой — вниз с горы.
У Авраама стадо пасется:Дикие кони и кроткие овцы.У Авраама за бородоюПрячется кроткое, прячется злое.Он искры и жар собирает ночами,Чтобы к утру разгорелося пламя.Его лицо, бородою обросшее,Прячет злое, прячет хорошее.Старик Авраам за своей бородой…
У постоя своего отделения Станислауса нетерпеливо поджидал Вайсблат. Ему не пришлось долго упрашивать своего друга Бюднера. Почему бы Станислаусу не пойти с ним и не посмотреть на греческую девушку? Они будут объясняться знаками. Он этому научился. Только бы их не послали на дела похуже! Станислаус был доволен. Может быть, жизнь на земле лучше, чем он думал в свои самые мрачные дни. Он снова писал стихи. Он был словно в опьянении. Стихотворение странствовало долго и отмерило многие часы страданий. Теперь оно здесь, и его появление нужно отпраздновать. Вайсблату он об этом ничего не сказал. Он сочинил стихотворение для себя, и, возможно, оно не так совершенно по форме, чтобы предстать перед глазами такого образованного поэта.
29
Станислаус беседует с чужеземным священником, охвачен любовью к чужеземке и предотвращает издевательство над двумя чужеземными пастухами.
Станислаус и Вайсблат сидели на кожаных подушках в креслах черного дерева. Девушки расположились на украшенной орнаментом скамейке под большим окном. За ними блестели на склоне белые дома и далеко внизу кудрявилось море. Голубизна воды сверкала сквозь листья растений. Племянница священника держала себя строго. Ее глаза походили на мокрый каменный уголь. Другая девушка, ее подруга, маленькая и гибкая, была смуглой, все в ней было по-турецки изящно. Священник сидел на лавочке. Он не был толст и благостен. Худой и жилистый, он походил на альпиниста, привыкшего карабкаться по высоким горам, штурмовать небо.
— Милость божия — это еще только сырье, — сказал он.
Вайсблат склонил голову. Он чувствовал себя как дома, как в салоне своей матери, и перекинул тощую ногу через ручку кресла.
— Сырье? — спросил он деловито, считая себя знатоком всех философских систем на этой земле.
Голос священника звучал сурово, как колокол маленькой горной церкви.
— Бог есть жизнь. Он ниспослал нам ее как милость, как сырье. Пользуйтесь им, сотворите что-нибудь из него.
Вайсблат давно не думал о боге, этом устаревшем ныне товаре. Бог не фигурировал в новых философских системах; но почему бы Вайсблату не вернуться немного в мир понятий своих детских и юношеских лет?
Завязалась беседа.
— Интересно, — бормотал он, производя впечатление напряженно размышляющего человека.
Девушка Зосо, покачивая ногой, рассматривала его горный башмак. Неуклюжий башмак с толстыми гвоздями, ну точно лошадиное копыто.
«Сделайте что-нибудь достойное из вашей жизни!» Когда-то давно так думал и Станислаус. Позднее его смутило многообразие жизни. Жизнь дурачила его и делала с ним что хотела — сделала из него подмастерье, потом солдата, вечно подчиненного.
— Значит, человек отвечает за все? — спросил Вайсблат.
Священник кивнул и руками изобразил округлость земли.
— За бурный прилив? — спросил Вайсблат.
— Стройте лучшие плотины, надежные суда, — сказал священник.
— За землетрясение? — спросил Вайсблат.
— Проводите точнее исследования, — сказал священник.
— За эпидемии? — спросил Вайсблат.
— Больше человеколюбия — лучшая медицина, — сказал священник.
Они походили на двух игроков в карты: один выкладывал карту, другой покрывал ее. Девушки у окна слушали, глядя с любопытством в темную комнатку. Вайсблат улыбнулся и, казалось, пустил в ход свой последний козырь:
— А война?
Станислаус вздрогнул. Вот вопрос, который мучил его!
— Приведите общество в порядок, — сказал священник. Он сказал это спокойно, с мудрой сдержанностью, как и все предыдущее.
— Социалисты? Маркс? Коммунисты? Материализм? — спросил, торжествуя, Вайсблат.
— Все вместе, — сказал священник.
В дверь постучали. Девушка Зосо насторожилась.
Вайсблат смеялся смехом чахоточного:
— Эге, коммунисты — Россия. Бог на свалке. Безработные священники.
Священник угрюмо молчал.
Слова постучали в кухонную дверь. Девушка, похожая на турчанку, заслонила лицо руками, маленькими руками кофейного цвета.
Девушка Зосо встала, однако открывать не торопилась.
— Если бы бог был на свалке, он не был бы жизнью. Жизнь есть бог. Бог есть жизнь. — Священник поднялся. Он не ждал больше ответов Вайсблата.
Половицы заскрипели. Только теперь увидел Станислаус, как высок и худ был священник. Он не шел. Он прорезал пространство. Словно коса в разросшихся плевелах. Дверь для него слишком низка. Он согнулся. В кухне он выпрямился снова, и то, что он сказал по-гречески, могло означать: «Я иду!»
Крафтчек примирился с тем, что их не высадили в колониях. Его произвели в ефрейторы. Крафтчек ефрейтор? Как это произошло? Изюм произвел его в ефрейторы. Маршнер, заведующий снабжением роты, бравый фельдфебель Маршнер был застрелен «бандитами» в Югославии.
Но что поделаешь — жена ротмистра Бетца из окрестностей Бамберга требовала изюма. Кто знает, где можно достать изюм?
Крафтчек знал это. Крафтчек выменивал на изюм маленькие желтые таблетки, которые уберегали его от малярии. Одна желтая таблетка за два ока изюма.
Крафтчек получал время от времени из дому, из своей лавки, сигареты. Сигареты, предназначавшиеся для продажи населению. Госпожа Крафтчек смотрела на изображение мадонны в лавке и клялась жаждущим курильщикам, что поступления сигарет до сих пор не было. Зато постоянные, платежеспособные клиенты получали изюм. Крафтчек обменивал три папиросы на одну таблетку. Одну таблетку на два ока изюма. Местные малярики-виноградари давали только один ока изюма за одну таблетку. С Крафтчеком им это не удавалось. «Вам, грекам, хотелось бы за качественный немецкий товар давать ослиное дерьмо. Изюм здесь растет дико, а наш брат должен ломать себе голову, как заполучить таблетки!»
Таким образом Крафтчек стал снабженцем капитана Бетца и поэтому ефрейтором. Потребление капитаном Бетцем таблеток «Антифибрин» возрастало с каждой неделей. Этот человек не знал страха перед снарядами и вражескими пулями, но малярии явно боялся. Унтер-офицеру медицинской службы Шульцу приходилось посылать с каждым судном, доставлявшим провиант, большой пакет желтых таблеток «Антифибрин».
Невзирая на все маслины, на все благодарственные письма из Бамберга и новые просьбы относительно свежих фруктов и изюма, воинское честолюбие капитана Захариуса Бетца не угасло. Его тайная злоба обратилась против командира дивизиона, который сидел на апельсиновом острове Санторин и общался с Бетцем только при помощи приказов.
Приказы по дивизиону отправлялись на судне в Пирей и достигали кружным путем пивовара.
В соответствии с надежными донесениями итальянский capitano находится еще в районе эскадрона Бетца и даже поддерживает связь с греческой группой Сопротивления, которая в свою очередь связана с англичанами. Приказываю капитану Бетцу возможно более тщательно прочесать свой остров!
