Александр Проханов - Надпись
- Мне нравится здесь бывать. - Саблин подставил шайку под медный кран, повернул деревянную, вколоченную в вентиль рукоять, пуская бурлящую струю, окутавшую шайку паром. - Эти картины питают мое воображение. Мне здесь интересней, чем в любом театре. - Он завернул кран. Перенес шайку на каменную скамью и замочил веник. Сухие листья пропитались кипятком, разомлели, раскисли. От них пошел нежный лесной дух. - Я думаю, что вот так же, в Майданеке или Освенциме, обреченные евреи ополаскивали в последний раз свои изголодавшиеся, лишенные жировых отложений тела, натираясь крохотным мыльцем, что им даровал напоследок рейхсканцлер. А сквозь узкие форсунки потолка, смешиваясь с банным паром, уже вдувались струйки газа, опускались на мокрые плечи и головы тяжелым бесцветным удушьем…
Он ворочал хлюпающий веник в кипятке. Коробейников стоял на теплом скользком полу, воспринимая шокирующие высказывания Саблина как психологическое воздействие, должное травмировать его психику, ослабить и обезоружить волю, создать преимущества в предстоящем объяснении. Рядом на лавке сидел старик с обвисшей кожей, сквозь которую проступали кости. Кожа была желтая, складчатая, на ней синели сморщенные наколки, - грудастые русалки, голые задастые девицы, сердца с якорями, надписи: «Не забуду мать родную», «Да здравствует Сталин», «Век воли не видать». Он был исколот сплошь, по всему телу. Надписи и изображения украшали руки, грудь, бедра, даже жалкий, сморщенный отросток с обвисшей пустой мошонкой. Свирепая сильная плоть давно улетучилась, а вместе с ней память о бандитских налетах, перестрелках с ментами, о тюрьмах, «воронках», барачных нарах. Остались младенческие блаженные глаза и улыбающийся беззубый рот пустынника. А также кожа, предмет исторического исследования. Если ее растянуть, просушить и разгладить, то на ней, как на пергаменте, откроются таинственные знаки минувших эпох, руны и иероглифы лагерей, отрывки из священных тюремных текстов.
- Или, представьте себе, такие же голые толпы сбредались к глинистым кручам реки Иордан, оставляя на камнях хламиды, ветхие, иссушенные солнцем покровы. Изможденные старики с увядшими чреслами горбились, опираясь на посох. Мускулистые, полные сил работники, с черными от солнца, горбоносыми лицами и белыми, робеющими телами, окропляли себя водой. Целомудренные отроки стыдливо переступали по мелководью, распугивая рыбешек. Все взирали на кручу, куда указывал седовласый старец в овечьей шкуре, вознося жилистую руку с жезлом. И там, куда он указывал, воздух начинал светиться, и в легком зареве утренней пустыни появлялся дивной красоты человек, долгожданный Спаситель, шествовал легкими стопами к реке…
Коробейников слушал восторженный голос Саблина, звучавший среди банного эха, плеска воды, гула и звяканья. Думал: где, с какой витиеватой фразы, оборвется лукавое разглагольствование, прозвучит роковое слово? Рядом заботливый отец наклонял над маленьким сыном лоханку. Лил бережно водяную струю, которая разбивалась серебряной звездой о белесую макушку ребенка, текла на хрупкие плечи, нежную грудь и живот, омывала стеблевидные ноги. Мальчик задыхался от воды, пучил яркие голубые глаза, отдувался пунцовыми губами. Весь розовый, блестящий, перламутровый, сиял, как изделие стеклодува, рожденное из света и дыхания, остывая под плещущим потоком воды. Был воплощением ликующей красоты, чудодейственной творящей любви, явлен в мир для бесконечной радости.
- Мы сейчас отправимся с вами туда. - Саблин кивнул на толстую, обитую мокрой клеенкой дверь, откуда в облаке пара выскакивал дымящийся человек, за плечами которого бушевало синее пламя. - Там, в парилке, меня посещают видения Ада. Темная преисподняя с чадом огромных печей, бульканье котлов, кипение смолы. Стоны, мольбы, обожженные грешники, кровавые волдыри, облезшая кожа, вытекшие от жара глаза. Я оказываюсь в этом Аду, и мне кажется, вместе со мной, неустанно стеная, стоите вы, Мишель, и Марк, и Елена, и ваша милая жена Валентина, и ваши чудные добрые дети. Все мы окажемся вместе в Аду. Отправляясь к этой клеенчатой склизкой двери, над которой написано: «Оставь надежду, всяк сюда входящий», - мне кажется, что я попадаю на генеральную репетицию спектакля, в котором нам всем уготована роль…
Казалось, Саблин своими разглагольствованиями водит круги, сжимая и тесня Коробейникова, и эти круги - адовы, и в центре этого искусно сотворяемого Ада находится громадное волосатое чудище с клыками, с сернистой вонью, с фиолетовым блеском в глазищах. Сжимает в когтях бледную беззащитную душу, похожую на блеклую личинку, грызет ее, заталкивает в зловонную пасть. И эта личинка - душа грешника, и этот грешник - он, Коробейников, попавший в пасть Вельзевула.
Средневековое, устрашающее, реальное проступало сквозь мокрый туман, где на каменных лавках, как на операционных столах, лежали обнаженные люди. На соседней скамье, похлопывая себя веничком по груди, нежился безногий инвалид.
- Все эти попики, приходские кликуши, монастырские книжники утверждают, что Россия - страна-Богородица. А ваш дружок, незаурядный писатель Малеев, утверждает, что Россия - страна-Дьявородица. Эти голые мужики и отроки, благополучные водители трамваев и фрезеровщики завода «Калибр», тихие инженеры НИИ и зачуханные учителя словесности в один миг превратятся в разрушителей и бунтарей. Одержимые дьяволом, выскочат из бани, блестя нагими телами, выломают из Красной площади черную брусчатку, забросают правительственные лимузины, грозные транспортеры и танки. По кирпичикам, по винтикам разберут это тупое самодовольное государство и запалят здесь такой костер, что будет виден по всем континентам. Вот почему, Мишель, я хожу в эту баню. Полюбоваться на будущих революционеров, разрушителей пошлых устоев, погромщиков советской страны…
Коробейникову было нехорошо, неуютно от своей наготы, от наготы Саблина, который чувствовал неловкость Коробейникова. Демонстрировал свой торс, ягодицы, густую шерсть на груди, - признаки сильного, агрессивного самца, стремящегося своим видом подавить соперника.
- Рудольф, я завидую вашему воображению, с помощью которого обычная московская баня становится сюжетом «Божественной комедии», - иронично ответил Коробейников. - Принимаю вашу систему образности и говорю вам: «О Вергилий, веди меня по кругам сандуновского Ада!»
Саблин весело рассмеялся, подхватывая веник, неся его, как дикторский пучок, и они оба направились в парилку.
Парилка напоминала огромную пещеру, с высоким туманным сводом, где плавали зеленовато-серые пласты мокрого грязного пара, сквозь которые мутно проглядывала больная желтизна подземных светильников. В пещере было два уровня. В нижнем на лавках, поместившись в различных позах, голые люди остервенело хлестали себя вениками. Секли прутьями, норовя побольнее, через голову, достать лопатки. Задирая локоть, наносили удары по ребрам и дымящимся подмышкам. Лупили со свистом по голым ляжкам. Молотили друг друга по спинам. Ахали, восклицали, выпучивали глаза, высовывали языки, оттопыривали красные, налитые кровью уши. Это было похоже на пытку, самоистязание, наказание лозой, где жертвы менялись с палачами, передавали друг другу орудия истязания, мстя за перенесенные страдания.
На верхний уровень, напоминавший обширный деревянный эшафот, вела мокрая дощатая лестница, по которой забредали понурые люди. Казалось, кто-то невидимый ведет их по скользким ступеням. Лишенные воли, сломленные, они безропотно приняли свою страшную участь. На эшафоте, под сводами темного грота, застыла голая стиснутая толпа. Стояли бок о бок - старцы, младенцы, цветущие мужчины, изнуренные понурые мужи. Никто не убегал, не роптал. У всех были покорные, обреченные лица, и эта обреченность, потусторонность, приобщенность к чему-то неизбежному, уже случившемуся, действовали как таинственное притяжение, мрачная гравитация подземного мира. Чувствуя эту гравитацию, проходя сквозь невидимую тень, как проходят сквозь смерть, Коробейников, вслед за Саблиным, прошагал вверх по сырым ступеням. Занял место в толпе, прикоснувшись к кому-то испуганным телом.
Они были в центре Земли, в мрачной сердцевине планеты, где дул жаркий железный ветер, опалял своим сиплым дыханием безропотную, приговоренную к мучениям толпу. В углу стояла закопченная печь с каменной трубой, уходящей вверх, в неведомые лабиринты Земли, где что-то шипело, вскипало, сипло завывало и хлюпало, словно земное нутро было живое, косматое, выдыхало ядовитые газы сквозь черные горячие ноздри.
Ад, сконструированный как пыточный застенок, не имел служителей, стражников, палачей. Все делали сами грешники. Растапливали печь, готовили инструменты пыток, мучили и терзали друг друга. В мучителей вселялась неистовая энергия истязаний, которая вырывала их на краткое время из пытаемой толпы. Толпа же, парализованная невидимой волей, безропотно замирала, принимая страшные муки.
