Андрей Волос - Победитель
Попробовал встать.
Закусил губу от боли — при каждом движении иглы капельниц впивались в тело.
Отворил дверь и, шатаясь от стены к стене, побрел по коридору…
* * *Кузнецов, Алексеенко и Вера спрятались в барную нишу и стояли, прижавшись к стене возле стеллажа. Стеллаж был уставлен бесконечным количеством разноцветных бутылок. Разнокалиберные бокалы висели вниз головой на хромированной подставке.
Кузнецов озирался, не понимая, откуда ждать опасности.
— Вера! Встаньте в угол!
У Веры, вздрагивавшей от каждого взрыва, мелко дрожали губы. Тем не менее она ответила:
— Надо же! Сколько лет в угол не ставили!..
— Господи! — оторопело сказал Алексеенко.
Амина мотало из стороны в сторону, но все же он упрямо шагал дальше.
Банки с физраствором в его руках выглядели как гранаты. Трубки капельниц змеились по рукам.
Фигуру освещали сполохи огня.
Алексеенко кинулся к нему, подхватил под руку.
Вера выдернула иглы, положила на ранки по кусочку ваты и осторожно согнула руки в локтях.
С другой стороны подбежал Джандад.
— Звони в Советское посольство! — хрипло приказал Амин на дари. — Советские помогут!
— Кому помогут?! — криво усмехнулся начальник охраны. — Это они и напали!
Амин схватил со стойки пепельницу и со стоном швырнул в Джандада.
— Идиот!
Это движение отняло у него последние силы. Он прислонился к стойке и подпер голову руками, горестно бормоча:
— Не может быть!.. А ведь я догадывался… Обещали меня охранять!.. Какие сволочи!..
Совсем близко — то ли в соседней комнате, то ли этажом ниже — грохнуло так, что заложило уши.
Кузнецов потянул Веру за рукав.
— Пошли отсюда, пошли!
По коридору бежал плачущий мальчик лет шести.
За ним, крича что-то и пытаясь догнать, спешили две няньки.
Мальчик подбежал к Амину и обнял его колени.
— Папа, я боюсь!
Амин обнял сына и погладил по голове. Сделал знак няньке, что не нужно тянуть его за руку. Потом отстранился и сказал нарочито суровым голосом:
— Разве не стыдно? Ты уже большой, не бойся!..
Грохнул еще один взрыв. Няньки упали на пол, в ужасе закрывая руками голову.
— Да пойдемте же! — закричал Алексеенко. — Не видите, что творится?!
Амин только крепче прижал к себе сына.
Кузнецов и Алексеенко побежали по коридору. Кузнецов тянул Веру. Вера озиралась. Потом вырвала руку и замедлила шаг, как будто собираясь вернуться…
* * *Плетнев и Голубков выскочили из-за угла и увидели стеклянную дверь, ведущую, должно быть, в еще один коридор.
По обе стороны от нее, прижавшись к стенкам, стояли Аникин, Первухин и Симонов.
Голубков тут же подскочил к Симонову — своему командиру и начальнику — и замер рядом, прижимая автомат к груди стволом вверх.
В голове у Плетнева мелькнула совершенно неуместная мысль о том, что настоящую выучку видно с первого взгляда…
— Что стоим? — негромко спросил он, одновременно отщелкнув почти пустой магазин. Сунул в карман штанов, а взамен вставил полный.
Сжав левую руку в кулак, Аникин большим пальцем молча указал на дверь.
Плетнев все понимал. Открывать эту чертову дверь — это не в комнату врываться. За этой дверью большое пространство, которое, возможно, готово к обороне. В общем, тому, кто соберется открыть эту дверь, хорошо бы для начала запастись завещанием.
Но что завещать простому советскому человеку?.. К тому же прошедшие полчаса вселили в него какую-то нелепую, дурацкую уверенность в собственной неуязвимости. Нет, он понимал, что все случайно и что случайность в любую секунду может обернуться против него. И все равно — какой-то колючий азарт, остервенелость и вера в то, что ему все удастся, толкали его вперед.
Плетнев протянул руку Голубкову, и Голубков выдернул из его гранаты чеку.
Бойцы, перехватив оружие поудобнее, приготовились к атаке. Все следили за ним.
Он с разбегу ударил ногой в середину между створками двери. Они распахнулись во всю ширь. Звякнули об ограничители и начали закрываться.
Но Плетнев уже бросил в коридор гранату.
Пропустив ее, зеркальные двери закрылись. Плетнев не видел, как медленно летела его граната. Очень медленно, кувыркаясь в полете, она сантиметр за сантиметром преодолевала назначенный ей путь.
Зеркальные створки схлопнулись, поэтому он не мог увидеть и расширенных от ужаса глаз Веры.
Граната все летела, поблескивая своими рубчатыми боками в неверном мерцающем свете.
Амин поднял голову, равнодушно следя за ее медленным полетом.
Его лицо превратилось в почти безжизненную маску, отражавшую не страх, а обреченное понимание.
Он еще крепче прижал к себе сына, закрыл его глаза теплой ладонью.
Сам он рос без отца…
Их дом стоял на окраине Пагмана — дачного пригорода Кабула. Загородные виллы, укрытые зеленью садов, ручьи, щебет соловьев в теплой ночи… Отец, молодой потомок знатного рода, был крупным чиновником в администрации Захир Шаха. К сожалению, он рано умер — Хафизулле не было и шести лет. Это навсегда поселило в его сердце печаль. Они владели землями и акциями Хлопковой компании. Мать занималась собой. Им занимался старший брат — Мансур… следил за учебой, практиковал в английском и французском… Хафизулла окончил педучилище… университет… Преподавал математику в лицее. Стажировка в США… Он работал над диссертацией, а его выслали за то, что он якобы будоражил афганских студентов. Какая глупость!.. будоражил, да, тогда уже вел политическую работу!.. Казалось бы, какое дело американцам до него? Он думал вовсе не о том, чтобы навредить их сытой стране! Он всего лишь хотел, чтобы его собственная страна тоже была сытой, счастливой, независимой! И понимал, что единственный путь к этому — революция!.. Потом они встретились с Тараки… горячка работы… политика, подполье!.. И дальше, дальше! — по высоким крутым ступеням, на каждой из которых можно было сломить голову!.. Многие и сломили… многих нет… нет и Тараки… через мгновение его тоже не будет!..
Зачем же тогда все было? В чем смысл?.. Ведь кто-то должен знать ответ на этот вопрос! Кто-то ведь должен!..
Ему мгновенно представилось, что где-то невдалеке от Тадж-Бека в густой мгле, рассеиваемой лишь неверным светом мечущихся прожекторов и трассеров, отмечающих прохождение очередного роя смертоносных пчел, почти на самой вершине горы Кухи Асман, на большом камне, подножие которого прячется в бурых зарослях побитой морозом эфедры, сидит ангел.
У него два крыла, каждое из которых более всего походит на мягкое струение неяркого света — как лунные лучи, через силу пробившиеся сквозь пелену ночных облаков. Едва различимое мерцание начинается у плеч, плавно стекает вниз, понемногу розовея, а ближе к свисающим со скалы концам эти призрачные полотнища отдают багровым.
Печально подперев голову тонкопалой рукой, ангел смотрит вниз, на дворец. У него темное, изборожденное морщинами старушечье лицо, совершенно неподвижное, как будто вовсе лишенное мимики. А пристальные и круглые, как у лемура, глаза никогда не моргают.
Он видит вспышки, каждая из которых вновь расцвечивает пласты темного дыма и уносит чью-то жизнь, сиренево-красные бутоны огня из пламегасителей, полыхание чадно горящих машин… слышит беспрестанное громыхание взрывов и треск выстрелов, сливающихся в надрывный и утомительный грохот, какой сопровождает работу тяжелых и опасных механизмов.
Настоящее кажется ангелу не столь кратким, каким оно является в куцем человеческом сознании, не способном полнокровно населить собой более двух или трех секунд. Настоящее ангела длится значительно дольше, и сейчас, сидя на камне, он проживает как текущее мгновение, так и то, что для людей уже давно стало прошлым. И то, что пока еще является для них будущим.
Ему удается видеть одновременно все обстоятельства, все событийные нити, опутавшие людей, яростно стремящихся уничтожить друг друга. Он понимает, что эти нити тянутся куда-то в даль, точнее — во многие и многие дали, в которых тоже существует нечто, имеющее касательство к тем будоражащим волнам страха и ненависти, что раз за разом накатывают на него, оставляя щекочущее и зябкое ощущение…
Он будет недвижно сидеть на камне до тех самых пор, пока не утихнет грохот взрывов и окрестные холмы станут озаряться лишь тусклым пламенем пожара, разгорающимся в третьем этаже дворца.
Когда из-за водораздела выглянет серп луны, ангел недовольно нахохлится и минуты полторы будет немигающе рассматривать его. А потом беззвучно взмахнет крыльями и растворится в серебристом сиянии…
Хафизулла крепко зажмурился.
Раздался взрыв.
* * *Зеркальные створки разлетелись вдребезги, и через мгновение Плетнев бежал невесть куда, поливая свинцом все вокруг.
