Войцех Жукровский - Каменные скрижали
Он молчал. Потупил взгляд, их слившиеся тени смотрелись одним пятном у самых ног на белом песке.
— Я понимаю.
— Нет. Уж от этого-то избавь меня, пожалуйста. Если бы ты понимал, то избавил бы меня от сомнений. Ведь это я тебя сюда затащила, на самый кончик Индии. Затащить дальше сил у меня нет. Едем в Коломбо. Остался один шаг. Решись.
Он посмотрел на нее с бесконечной нежностью.
— Так вот почему ты льнула к тем англичанкам, они летят в Коломбо, — ласково провел он ладонями по ее плечам и тихо сказал: — Не мучь ты себя, я еду с тобой.
Вокруг сияло солнце, но в ее зрачках затаилась грусть.
— Не смей так говорить. Ты же понимаешь, что это неправда. Ведь я плачу за тебя собой. Ты твердишь: «Ты добрая, ты умная, ты любишь меня», а потом твои слова обращаются против меня же. Ты надеешься, что я откажусь от тебя сама, потому что у тебя смелости не хватает. Из-за твоих выдуманных резонов, за которыми я знаю что кроется: Илона, мальчики… Сию минуту я их заслоняю, потому что я поблизости.
— Да пойми же ты…
— Я понимаю больше, чем ты думаешь, — стряхнула она с плеч его ладони. — Как раз поэтому мне так тяжело.
— Но я же с тобой, — крикнул он, бессильно сжимая кулаки.
— Ты полагаешь, для приговоренного отсрочка казни — такое уж большое счастье? — вполголоса сказала она, отвернувшись к морю, которое неутомимо накатывалось на белые пляжи.
Он привлек ее, сопротивляющуюся, одеревеневшую, стал целовать в висок, она постепенно поддавалась, наконец, оттаяла, сгорбилась и позволила вести себя дальше. Он чувствовал, что она вся дрожит, губы у нее были горячие и сухие. «Солнце, — подумал он. — Мы слишком долго лежали на солнце». Ему показалось, что у Маргит поднялась температура.
Примолкшие, помирившиеся, плечом к плечу шли они к своему голубенькому обиталищу. Через открытые двери оттуда доносился медленный стук пишущей машинки. Они приостановились, заговорщически улыбнулись. Сосредоточенный, увлеченный, потряхивая головой, печатал на машинке двумя пальцами их слуга. Сквозняк слегка раскачивал белый гриб подвязанной москитной сетки. Однако Дэниэл был настороже, вовремя оглянулся и испуганно отскочил от машинки.
— Очень прошу, извините меня, — сжался он в комочек, как нашкодившая собака, ждущая порки.
— Что пишешь? — заглянул через его плечо Иштван, но подросток мигом выхватил из машинки листок с текстом.
— Ничего. Честное слово, ничего такого.
— Покажи-ка.
Это оказалось что-то вроде песни, писано было по-английски, неуклюже, но свежо и с чувством. О Вифлеемской звезде, которая отражается в глазу вола и серебрит гривку осла, их теплое дыхание смешивается, грея голенькие беспомощные ножки младенца. Животные сочувствуют ему, потому что знают мир, эти каменистые дороги, долгие скитания, пыль, жару, удары, сыплющиеся на спину, свистящий бич и непосильный груз, они провидят конец пути, когда запекшихся губ не освежит даже губка с иссопом. Пара животных жалеет новорожденного, который вознамерится завоевать мир любовью.
— Хорошо, а что дальше? — спросил никак не ожидавший этого Иштван.
— Дальше поздравление. С веселым Рождеством, — конфузливо сказал Дэниэл. — Я собирался положить на стол вместе с подарком для мемсааб. Я хотел сделать сюрприз.
Он вынул из-за пазухи длинную нитку мелких посверкивающих перламутром ракушек, старательно подобранных и отшлифованных. Опустил нитку на протянутую ладонь Маргит. Ожерелье еще хранило тепло его тела.
— Кто тебя научил этой песне?
— Никто, сааб, это я сам сочинил. Извините, что трогал машинку, я думал, так будет шикарней.
В его кротких глазах светилось сознание провинности, длинные темные пальцы умоляюще сплелись.
— Я хотел приготовить подарок заранее, потому что вы ведь мне тоже что-нибудь подарите, — объяснил он с непосредственностью ребенка.
Тереи стало стыдно, он о подарке даже не подумал.
— А чего бы тебе хотелось? Подарка или денег, за которые можно купить, что захочется?
Дэниэл вскинул красивую голову, вид у него стал озадаченный. Маргит тряхнула горстью, полной нанизанных на нитку ракушек, они зашуршали, чуть брякнули. За окном шумело море, белые барашки на волнах катились к берегу, разбивались на скрытом от взора пляже.
Тревожно расплывались на ветру очертания дюн. Время от времени в комнате слышался шорох пальмовых листьев, резкий звук, будто рвут тонкую клеенку.
— Конечно, Дэниэлу хочется и того, и другого, — избавила мальчика от затруднения Маргит. — Подари ему галстук, тот, цвета манго. И деньги, о которых говорил.
— А вы пойдете в церковь? В полночь будет рождественская служба. Придет много рыбаков. И будет вертеп, там все фигурки ходячие, мальчики целый год трудились.
— Сходим, хорошо? — попросила Маргит. — Все равно заняться нечем… А тебе уже поперек горла это одиночество вдвоем.
— Там видно будет, — словно обложенный зверь, защищаясь, подобрался Иштван. «Ведь совсем из головы вон. Неужели это робкое приглашение от Того, кого теснил из помысла, гнал прочь с солнечного пляжа, приговаривая к заключению в часовне, как обременительный багаж оставляют в камере хранения?» — А где это? — враждебно спросил он.
— Недалеко, за деревней, в пальмовой роще. И священник из Европы, настоящий монах, с бородой.
— Из какой страны?
Длинные ресницы Дэниэла беспомощно затрепетали, он развел руками.
— Не знаю. Из белых людей. Маргит примирительно сказала:
— Вот сходим и сами увидим.
За окном появились фигуры с плоскими корзинами на головах, окликнули гортанными голосами. Дэниэл с довольной улыбкой, от которой у него на щеках появились хорошенькие ямочки, ответил им что-то по-своему и объявил:
— Морскую звезду принесли. Я заказал для сааба у рыбаков морскую звезду, велел отобрать покрупней, я умею их засушивать так, чтобы сохранился цвет. Сааб укрепит ее на радиаторе, так все англичане делают, когда уезжают отсюда.
С веранды, перегнувшись через перильца, можно было заглянуть в корзины. Прикрытые водорослями, там перебирали конечностями связанные лыком полуметровые крабы, раздувались, как живые кошели, желтоватые осьминоги, клубились их щупальцы, полуживотные, полурастительные, похожие на листья агавы. Иногда из-под зелени поблескивал выкаченный, лишенный век, вызывающий омерзение глаз.
— Они просят, пусть сааб купит лангуст, У нас на кухне их можно приготовить. Только что пойманных, живых.
Дэниэл осторожно брал лангуст в руки, поднимал, показывал, как они дергают бронированными хвостами.
— Это недорого, сааб, очень вкусное блюдо.
Женщины стояли, не шевелясь, они не могли даже глаз приподнять. Доверялись посреднику. Солнечный свет падал на плоские корзины, капли воды вспыхивали радужными искрами на чешуе рыб и панцирях крабов, посверкивая, падали женщинам на обнаженные груди, высосанные пустые мешочки, висящие из-под кое-как накинутых сари.
— Надеюсь, не заставишь меня есть эту гадость, — отшатнулась Маргит. — Особенно после того, что мы видели на берегу.
Вскинув головы, они посмотрели туда, на широкие пляжи. Из-за дюн поднималась струя дыма, там сжигали останки утопленника.
Какой-то высокий мужчина в белом стоял, охраняя невидимый костер.
Плыла жалобная песенка свистульки.
— Садху просит прощения у моря, — тягуче сказал Дэниэл и как ни в чем не бывало пустился копаться в водорослях, выискивая лангуст и собирая их в пучок за длинные усы.
В тишине слышался шелест панцирей, гневный шорох хвостов. Море шумело не так мощно, словно отдалилось от берега.
Нежно пожимая ладони Маргит, он пробормотал.
— Желаю тебе встретить будущее Рождество дома в Австралии.
— Пожелай мне оказаться там гораздо раньше, — поспешно поправила она. — И вместе с тобой… Повтори, ну, повтори, прошу тебя, потому что это очень важно.
В белом платье с глубоким вырезом, с ожерельем из угловатых бирюзинок в тон цвету глаз, она показалась ему неотразимо прекрасной, отливающие медью на живом трепетном свету свеч волосы чуть затеняли лоб. С плеч свисал легкий, прохваченный золотыми нитями шарф.
— Мечтаю об этом, ты же понимаешь, — пробормотал он, не отрывая взгляда от ее холодных глаз, сейчас лучащихся искорками радости.
— Все равно повтори, — не отступилась она, клонясь к нему, словно влекомая неотвратимой силой.
— Вместе с тобой. Вместе с тобой.
На серебряном подносе стояла тарелка с остатками скорлупы одной и красным панцирем другой лангусты, от ее длинных усов на белую скатерть ложилась подвижная тень, тщательно подогнутые кораллоподобные лапки уходили под листики салатной капусты. Пласт индюшачьей грудки и сладко-жгучую начинку с мелко нарубленным ананасом, пахнущую толченым мускателем, они съели, запивая охлажденным вином.
