Джоанн Харрис - Леденцовые туфельки
— Виан, — повторяла она. — Моя Виан.
А я обнимала ее, как обнимала и свою мать за несколько недель, за несколько дней до ее смерти, и шептала тихие слова ободрения, которых она не слышала, но которые все же немного ее успокаивали. Наконец она разрыдалась — теми протяжными бессильными рыданиями, какие вырываются из груди человека, который видел больше, чем могут вынести глаза, и перечувствовал больше, чем может выдержать сердце…
Я терпеливо ждала, пока ее рыдания немного утихнут. Через несколько минут рвущие душу стоны стихли в ее груди, сменившись какими-то тихими толчками, и ее лицо, превратившееся в руины из-за потока слез, обернулось к обступившим нас гостям. Довольно долго все стояли не шевелясь, даже не переглядываясь. Некоторые вещи воспринять почти невозможно; и эта женщина в своем неприкрытом горе заставила моих гостей смущенно шарахнуться в сторону, как это делают дети, завидев на дороге умирающего свирепого зверя.
Никто не предложил ей даже носового платка.
Никто не посмотрел ей в глаза.
Никто не промолвил ни слова.
А затем вдруг, к моему сильнейшему удивлению, поднялась мадам Люзерон и сказала своим чистым и холодным, как стекло, голосом:
— Моя дорогая бедняжка, я понимаю, что вы сейчас чувствуете.
— Понимаете?
Глаз мадам Кайю почти не было видно из-за струящихся слез.
— Видите ли, я потеряла сына. — Она положила руку на плечо мадам Кайю и подвела ее к ближайшему креслу. — Вы испытали настоящий шок. Выпейте шампанского. Мой покойный муж всегда говорил, что шампанское — это лекарство от многих недугов.
Мадам Кайю неуверенно улыбнулась.
— Вы очень добры, мадам…
— Меня зовут Элоиза. А вас?
— Мишель.
Значит, вот каково имя моей матери. Мишель.
«Ну что ж, по крайней мере, я по-прежнему могу остаться Виан», — подумала я, и меня вдруг охватил такой сильный озноб, что я буквально рухнула в кресло.
— Что с тобой? — встревожился Нико. — Ты в порядке?
Я кивнула, пытаясь улыбнуться.
— У тебя такой вид, словно и тебе бы не помешало какое-нибудь лекарственное средство, — сказал он и протянул мне бокал с коньяком.
Он так искренне тревожился обо мне и так нелепо выглядел в своем парике Генриха IV и шелковом камзоле, что я вдруг заплакала — я понимаю, это было совсем уж ни к чему, — и на какое-то время совсем позабыла о той сцене, которую Мишель прервала рассказом о своих злоключениях.
Но Тьерри об этом не забыл. Он, может, и был пьян, но все же не настолько, чтобы позабыть, зачем пришел сюда. Он пришел, чтобы застать здесь Ру. И возможно, Вианн Роше. И он ее действительно нашел, хотя она и оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. И все же она была здесь, она была заодно с его врагом…
— Значит, ты и есть Вианн Роше.
Голос его звучал ровно. А глаза казались булавочными головками, утонувшими в красном тесте.
Я кивнула.
— Я была ею. Но не я обналичивала эти чеки…
Он не дал мне договорить.
— Мне на это наплевать. Куда важнее то, что ты лгала мне. Лгала. Мне.
Он сердито тряхнул головой, но в этом его жесте было что-то жалкое, словно он никак не мог поверить, что жизнь в очередной раз не сумела подстроиться под его точные идеальные стандарты.
— Я так хотел на тебе жениться. — Теперь в его голосе явственно чувствовалась жалость к самому себе. — Я бы дал тебе дом, тебе и твоим детям. Детям другого человека. Хотя одна из этих детей… нет, вы только посмотрите на нее! — И он метнул взгляд в сторону Розетт, одетой в костюм обезьянки, и рот его сложился в уже знакомую мне букву «О». — Она же практически животное! Ползает на четвереньках. Даже говорить не умеет. Но я бы все равно о ней позаботился… я бы нашел лучших в Европе врачей, которые занимаются подобными недугами. И все ради тебя, Янна. Потому что я любил тебя.
— Любил? — переспросил Ру.
И все обернулись к нему.
Он стоял, опираясь о дверной косяк, на пороге кухни, руки в карманах, глаза горят. Он расстегнул молнию на своем костюме Санта-Клауса и под ним был весь в черном, и эти цвета так сильно напомнили мне того крысолова, нарисованного на одной из карт Таро, что у меня вдруг перехватило дыхание. И теперь он говорил — яростно, отрывисто; это Ру-то, который ненавидит толпы народа, избегает по возможности всяческих сцен и никогда, никогда не произносит речей…
— Ты ее любил? — повторил он. — Ты же совсем ее не знаешь. Ее любимое лакомство — mendiants, ее любимый цвет — красный. Ее любимый аромат — мимоза. Она умеет плавать, как рыба. Ненавидит черные туфли. Обожает море. У нее шрам на левом бедре с тех пор, как она упала с польского товарного поезда. Ей не нравится, что у нее такие курчавые волосы, хотя они просто великолепны. Она любит «Битлз» и не любит «Роллинг стоунз». Она всегда крала в ресторанах меню, потому что никогда не могла себе позволить поесть там. Она — лучшая мать из всех, кого я знал в жизни… — Он помолчал. — И твоя благотворительность ей вовсе не нужна. Что же касается Розетт… — он подхватил девочку на руки и прижал к себе так, что ее личико почти касалось его лица, — то ничего такого у нее нет. Она идеальный ребенок.
На какое-то время Тьерри, по-моему, даже растерялся. Затем до него стал доходить смысл сказанного. Лицо его потемнело, он переводил глаза с Ру на Розетт, с Розетт на Ру. Истина была бесспорна: черты лица у Розетт, возможно, не такие резкие, а волосы более светлого, рыжеватого оттенка, но у нее глаза Ру, его ироничный рот, и в эти мгновения, глядя на них, ошибиться было бы просто невозможно…
Тьерри развернулся в своих сверкающих туфлях, но это элегантное движение оказалось несколько подпорченным тем, что он бедром задел край стола. В результате бокал с шампанским полетел на пол и разбился вдребезги, осколки его, точно фальшивые бриллианты, так и зазвенели по плиткам пола. Но когда мадам Кайю попыталась их собрать…
— Эй, вот повезло! — воскликнул Нико. — А я мог бы поклясться, что слышал, как он разбился…
Мадам как-то странно на меня посмотрела.
— Просто повезло, наверное, — повторила я следом за Нико.
Ну да, как и с тем синим хрустальным блюдом из Мурано, которое я тогда уронила. Только теперь я уже больше ничего не боялась. Я просто смотрела на Розетт, сидевшую на руках у отца, и испытывала — нет, не страх, не испуг, не тревогу, а всепоглощающую гордость…
— Можешь пока что радоваться, если можешь. — Тьерри стоял уже возле двери, огромный в своем красном карнавальном костюме. — Но предупреждаю тебя заранее, за три месяца, как это обусловлено нашим договором: я твою лавочку закрываю. — Он смотрел на меня с добродушной улыбкой, в которой сквозила откровенная злоба. — Неужели ты думала, что останешься тут после всего, что произошло? Я — хозяин этого заведения, если ты на минуточку об этом забыла, и у меня свои планы, в которые ты не входишь. А пока что развлекайся своими шоколадками. К Пасхе от вашего магазина и следа не останется.
В общем-то, мне уже приходилось не раз слушать нечто подобное. Когда дверь за Тьерри с грохотом захлопнулась, я испытала не страх, а, напротив, новый, удивитально сильный прилив гордости. Самое худшее уже случилось, и мы выжили. Ветер Перемен опять одержал победу, но на этот раз у меня не возникло ощущения, что я безнадежно проиграла. Наоборот, я была невероятно счастлива, я была готова сразиться хоть с самими фуриями…
И вдруг в голову мне пришла ужасная мысль. Я резко встала и обшарила комнату глазами. Разговоры среди гостей уже возобновились, постепенно набирая и скорость, и громкость. Мадам Люзерон разливала шампанское. Нико принялся болтать с Мишель. Пополь флиртовал с мадам Пино. Из того, что долетало до моих ушей, я сделала вывод: все считают, что Тьерри был просто пьян, все его угрозы — пустая болтовня и через неделю все это будет забыто, потому что chocolaterie уже стала частью Монмартра и никак не может исчезнуть, как не может исчезнуть, скажем, «Крошка зяблик»…
Но кого-то в комнате не хватало. Куда-то пропала Зози.
И нигде не было видно Анук.
ГЛАВА 14
24 декабря, понедельник
Сочельник, 23 часа 15 минут
Пантуфля я уже давно не видела так близко. И уже почти позабыла, каково это, когда он рядом — смотрит на меня своими черными, как смородина, глазами, или сидит, весь такой тепленький, у меня на коленях, или устраивается прямо на подушке на тот случай, если ночью мне вдруг приснится Черный Человек и я испугаюсь. Но Зози уже стоит в дверях, и нам нужно успеть оседлать этот Ветер Перемен…
Я про себя окликаю Пантуфля. Я просто не могу уйти без него. Но он ко мне не идет, а сидит себе на плите, недовольно подергивая усами. Смешно, но я так и не могу припомнить, когда это мне удавалось так близко его увидеть, разглядеть каждую шерстинку, каждый усик. А еще от медного котелка на плите исходит какой-то странный аромат…
