Салман Рушди - Клоун Шалимар
Когда дело представили для предварительного слушания, районный прокурор Гил Гарсетти, после беспорядков сменивший на этом посту Айру Рейнера, пришел к заключению, что беседы имама с обвиняемым доказывают, что тот опасный преступник, профессиональный убийца, совершавший свои деяния под разными именами: он опытный актер со множеством масок, и словам его о раскаянии и угрызениях совести не следует верить. Клоуну Шалимару было предъявлено официальное обвинение в убийстве посла Максимилиана Офалса, после чего до суда его вернули обратно на Бушет-стрит. Присяжные единодушно решили, что в силу некоторых особых обстоятельств этот человек заслуживает смертного приговора. Если суд утвердит это решение, то обвиняемому будет предложено выбрать один из двух вариантов приведения приговора в исполнение: инъекцию или газовую камеру.
Клоун Шалимар поначалу отказался от услуг официально назначенного защитника, однако потом согласился. За его дело взялась команда Уильяма Т. Тиллермана, известного своей склонностью защищать провальные дела, виртуоза судейских шоу, неторопливого и тучного, напоминавшего Чарлза Лоутона в «Свидетеле обвинения». Впервые он проявил себя как выдающийся юрист будучи младшим членом команды защиты на процессе некоего Ричарда Рамиреса, прозванного Ночным Татем. Ему приписывали роль «тайной руки», которая определила стратегию защиты в нашумевшем деле братьев Менендес, хотя официально он в команде не значился. (Эрик и Лайл Менендесы сидели в том же блоке за номером семь-ноль-ноль-ноль, что и клоун Шалимар; там же, только чуть позже, предстояло провести немало времени бывшей звезде футбола Джеймсу Симпсону.) Когда по адресу Бушет-стрит, 441 на имя Шалимара одно за другим стали приходить письма от осиротевшей дочери Макса Офалса, то именно Тиллерман усмотрел связь между ними и будто бы преследовавшей его подзащитного по ночам женщиной-демоном, после чего выработал основную линию защиты на процессе, впоследствии ставшем широко известном как «дело о колдовстве».
Когда на клоуна Шалимара обрушился вал писем, администрация тюрьмы и адвокат вначале осведомились, хочет ли он читать их, а затем Тиллерман настоятельно посоветовал ему ни в коем случае на них не отвечать.
— Это письма от моей падчерицы, я обязан знать, чего она хочет, — ответил заключенный, причем Тиллерман отметил про себя, что по-английски Шалимар говорил хотя и с сильным акцентом, но вполне грамотно. — Что же касается ответных писем, — продолжал Шалимар, — то в этом нет необходимости. На ее вопрос нет и не может быть ответа.
Тюремные колеса вращались медленно, и письма доходили до адресата с задержкой на две-три недели, но для клоуна Шалимара это не имело значения: получив самое первое письмо, он моментально идентифицировал его автора как женщину-бхут, терзавшую его мозг в ночных кошмарах. Он сразу понял, что означали письма дочери Бунньи: она взяла на себя роль Немезиды — мстительницы, и, независимо от решения калифорнийского суда, его реальным судьей будет она. Именно она, а не двенадцать американских присяжных вынесет ему приговор, и именно она сама, а не тюремный палач намерена каким-то образом привести его в исполнение. Где, как и когда — все это уже не важно. Он стиснул зубы, он заставил себя терпеть ее ночные атаки, хотя по-прежнему просыпался с криком. Он внимательно вчитывался в ее ежедневные угрозы, он выучивал их наизусть, отдавая себе отчет в их серьезности. Он принял ее вызов.
После того как было взорвано здание Международного торгового центра в Нью-Йорке (спустя восемь лет об этом будут вспоминать как о первом теракте такого масштаба), Шалимар, сидя за столом напротив своего адвоката в провонявшей комнате для свиданий, высказал опасения по поводу своей безопасности.
— Дело в том, — сказал он, — что даже в таком строго охраняемом месте одиночного заключения, как этот блок, мое положение как мусульманина, обвиненного в терроризме, стало очень опасным.
Ради встречи с Тиллерманом клоун Шалимар приоделся, как мог при данных обстоятельствах: он был в тюремных синих джинсах, в тюремной же холщовой куртке и шапочке. На стене красовались две надписи. Одна гласила: «Разрешается только держать за руку», и вторая: «При встрече: 1 (один) поцелуй + 1 (одно) объятие; перед уходом: 1 (один) поцелуй + 1 (одно) объятие». К нему это отношения не имело. Избегая смотреть в глаза адвокату, он говорил почти шепотом, иногда запинаясь, но в целом на вполне сносном английском.
Люди в тюрьме погибали каждый день. Шериф винил во всем урезанный бюджет, только от его слов легче никому не становилось. Осужденный за убийство узник умудрился ночью каким-то образом выйти в коридор и убить другого заключенного, который на суде дал против него показания, хотя камера того находилась на другом этаже. Остальные обитатели тюрьмы числом шесть тысяч по команде местных мафиози сделали вид, будто ничего не видели и не слышали. Вести о подобных событиях доходили и до Шалимара в его блоке семь-ноль-ноль-ноль. Член корейской банды получил тридцать ножевых ударов, а потом его засунули в тележку с грязным бельем; труп обнаружили спустя шестнадцать часов, когда тележка стала вонять. Заключенного, убившего жену, забили насмерть. Двести человек приняли участие в драке, завязавшейся из-за пользования платным телефоном. Во время потасовки одному из заключенных нанесли двенадцать ударов ножом. Не исключено, что теперь, после событий на Манхэттене, какой-нибудь охранник «забудет» запереть двери в блок семь-ноль-ноль-ноль и в одну распрекрасную ночь некий горилла, именующий себя Сладким Пирожком с Медом, Златовлаской Али, Великим Лосем, Худышкой из Вирджинии, Малышом Киско или Гангстером Старой Долины, даст волю своему патриотическому американскому гневу. Тиллерман дернул плечом.
— Ладно, я подниму этот вопрос, — сказал он, а затем, подавшись вперед, доверительно попросил: — Расскажи мне об этой девушке.
И Шалимар, обычно неохотно отвечавший на вопросы, расслабился и заговорил.
Слушание дела Номана Шер Номана состоялось полгода спустя в окружном суде Лос-Анджелеса, в Ван-Найсе. Судьей был назначен Стэнли Вайсберг, председательствовавший на процессе по делу об избиении Родни Кинга четырьмя копами, оправдание которых вызвало беспорядки в городе. На спокойного, уверенного в себе профессионала лет пятидесяти пяти последовавшие за процессом передряги никак не повлияли. В связи с напряженной обстановкой после взрыва торгового центра в здании суда и вокруг него были приняты беспрецедентные меры предосторожности. Закованного в наручники, с цепями на ногах Шалимара каждый день доставляли и увозили в белом бронированном фургоне с полицейским сопровождением из одиннадцати машин, напоминавшим президентский кортеж, с постами по пути следования, мотоциклистами и снайперами на крышах. «Такие случаи, как с Джеком Руби, нам тут ни к чему», — откомментировал это новый шеф полиции Уилли Уильямс. Когда же репортер спросил, как бы он оценил уровень принятых мер с точки зрения их интенсивности, тот ответил коротко: «Именно так мы бы всё обставили, если бы это был Арафат».
В самом начале для подбора кандидатов в присяжные было разослано пятьсот анкет с вопросником в сто страниц. На их основании и с учетом мнения судей из этого числа выбрали двенадцать человек, и еще шестеро на всякий случай были зачислены в резерв. В состав присяжных попало четверо мужчин и восемь женщин младше сорока. Тиллерман хотел, чтобы присяжные были среднего возраста и притом чтобы преобладали женщины. Он считал себя знатоком человеческой натуры и принадлежал к разряду философствующих юристов, давно распрощавшихся со всеми иллюзиями. Он был убежден, что люди молодые, еще серьезно не задумывающиеся о смерти, менее склонны к ожесточенности во время суда над убийцей. Что же касается доминирующего количества особ женского пола, то и на это Тиллерман имел свои резоны. Клоун Шалимар был очень красив собой, к тому же мужчина с разбитым сердцем, которого обманули и предали. Преступление на почве страсти в Калифорнии не оправдывалось законом, но Тиллерман полагал, что подобная мелодраматическая подоплека должна помочь защите.
По сравнению с солидным, многоопытным Тиллерманом представлявшие сторону обвинения Джанет Миенткевич и Ларри Танидзаки, которым едва исполнилось по тридцать, казались младенцами-несмышленышами, тем не менее они успели пройти хорошую школу и были исполнены решимости выиграть процесс. Правда, Танидзаки в разговоре с коллегой высказал некоторые сомнения по поводу того, что им удастся добиться смертного приговора, — по его опыту, присяжные не любили осуждать людей на смерть, — но Миенткевич поспешила его разуверить. «Кого же тогда казнить, если не таких, как он?!» — воскликнула она. Их самой большой головной болью было то, что защита может попытаться отвести обвинение. Как ни странно, несмотря на то что убийство Максимилиана Офалса произошло ясным солнечным днем, у них не было ни единого свидетеля преступления. Казалось, вся улица сознательно закрыла на это время глаза, точно так же, как это сделали обитатели лос-анджелесской центральной тюрьмы во время сведения счетов между гангстерами. В распоряжении обвинения был нож с отпечатками пальцев, имелась окровавленная одежда, был и мотив преступления, не хватало лишь одного — живого свидетеля. Правда, на предварительном слушании Тиллерман заявил, что его клиент не станет отрицать сам факт преступления, однако предупредил, что если обвинение будет настаивать на смертном приговоре, то тогда, вполне возможно, защита будет требовать его оправдания. «Видите ли, — уклончиво заметил он, — у моего клиента очень тяжелое психологическое состояние». На вопрос судьи Вайсберга, с чем это связано, Тиллерман вполне серьезно ответил: «Он находится под воздействием магии».
