Салман Рушди - Клоун Шалимар
— Мои сыновья принесли ее с холма, — сказала она дочери Бунньи, — и мы похоронили ее как положено.
Она подошла к материнской могиле, и с ней что-то произошло. Могилу устилал ковер из весенних цветов. Это было скромное захоронение, одно из многих на старом кладбище на окраине деревни, недалеко от того места, где разросшийся лес поглотил остатки мечети Стального Муллы. Она опустилась на колени и вот тут-то почувствовала, как в нее вселилось Нечто — быстро и решительно, словно, затаившись под землей, только и ждало ее прихода. Она не знала, что это такое, не могла дать ему названия, но это Нечто обладало силой, и она сразу это поняла, потому что почувствовала себя готовой ко всему на свете. Она подумала о том, сколько раз умирала ее мать, сколько раз убивали ее мать при жизни. Теперь ей стала известна вся история матери. Закутанная в черное старая женщина рассказала ей о более молодой, той, которая в белом саване лежала под землею. Ее мать оставила позади прежнюю жизнь ради счастливого будущего, и, хотя она думала, что это начало новой жизни, оказалось, что это конец. Это была ее первая, малая смерть, но впереди ее ожидали и другие — одна другой страшнее: несостоявшееся будущее, отказ от ребенка, возвращение с позором в родную деревню. Она представила, как мать стояла одна в кружившей пурге, а люди, с которыми она выросла, смотрели на нее словно на выходца с того света. Они тоже убили ее, даже обратились к властям и убили ее своими подписями, удостоверенными печатями на документе. А в это же время в другой, далекой стране женщина, чье имя она больше никогда не произнесет вслух, убивала ее мать своей ложью, убивала ее, еще живую; ее отец подтвердил эту ложь, так что и он принял участие в убийстве. Дальше — существование на холме, долгий период смерти при жизни. Смерть кружила вокруг нее, поджидая своего часа, и он настал, — смерть пришла к ней в маске клоуна. Человек, убивший отца, убил и ее мать. Ледяная глыба сведений легла на ее сердце, и что-то вошло в нее и сделало ее способной совершить невозможное. Она не оплакивала мать ни тогда, давно, ни теперь, хотя поверила, что ее мать умерла, когда та была еще жива, и убедила себя, что мать жива, когда той уже не было на свете. Что ж, теперь пришло время согласиться с тем, что мать действительно умерла, и никто больше не сможет убить ее еще раз. «Спи, мама, — мысленно сказала она, стоя у могилы. — Спи, только пускай тебе не снятся сны, потому что мертвому может присниться только смерть и, как бы он ни старался, ему не дано очнуться и стряхнуть с себя кошмарный сон».
Время шло, и в город лучше было бы возвращаться до темноты, но она чувствовала необходимость взглянуть еще на несколько мест: на лужайку возле Кхелмарга, где ее мать и клоун Шалимар провели свою первую ночь, и на хижину гуджарки высоко на холме, где Шалимар отрезал матери голову. Женщина в буркхе согласилась быть провожатой, человек, полюбивший ее, тоже шел рядом, но они для нее не существовали, с нею было лишь прошлое и вселившееся в нее Нечто, которое сделало ее сильной, способной совершить все что угодно, вернее все что нужно. Она не знала свою мать, но увидела своими глазами основные памятные места, связанные с нею: место где она любила, и место, где она умерла. В косых лучах вечернего солнца поляна пламенела цветами. Она увидела мать, бегущую по лугу навстречу любимому, увидела, как, смеясь и целуясь, они упали в траву. «Любить — значит рисковать жизнью», — подумалось ей. Она взглянула на явно влюбленного, но не осмеливавшегося в этом признаться человека, стоявшего рядом, и невольно отпрянула от него. Ее мать, презрев все преграды, шагнула навстречу любви, и это ей дорого обошлось. Пожалуй, ей самой стоит извлечь из этого урок.
Хижина в лесу на холме пришла в полное запустение, и, прежде чем позволить ей войти, Юварадж простучал палкой заросший травой пол, чтобы спугнуть змей. Но в заржавевшем котелке над давно погасшим очагом каким-то образом еще держался запах пищи.
— Где он это совершил? — спросила она женщину в бурк-хе, но та не могла произнести ни слова. Да и как она могла рассказать дочери о расчлененном и объеденном трупе? Наконец она указала: снаружи, вон там. На месте, где упала ее мать, выросла густая, сочная трава. «Ее напитала кровь», — мелькнуло у Кашмиры. Перед ее глазами блеснуло лезвие ножа, она ощутила тяжесть упавшего наземь тела, и ее собственное, не выдержав этого груза, рухнуло на то самое место, где умерла ее мать. Придя в сознание, она обнаружила, что голова ее покоится на коленях Хасины, а Юварадж беспомощно топчется рядом. Уже начало смеркаться. Ее свели вниз, поддерживая с обеих сторон. Говорить она не могла. Когда они отъезжали, она не поблагодарила женщину в буркхе и ни разу не оглянулась.
В пути вокруг них сомкнулась тревожная ночь. Вооруженные люди с фонариками без конца останавливали их на блокпостах. Кто-то был в форме, кто-то в гражданской одежде, в толстых шерстяных шарфах, завязанных узлом под горлом, и определить, где военные, где боевики и кто из них более опасен, было невозможно. Приходилось останавливаться. На дорогах то и дело встречались заграждения из металла и бревен. В лица им светили фонарем, и ее спутник каждый раз быстро и властно начинал что-то говорить. Но вскоре, несмотря на шоковое состояние, ее Нечто дало о себе знать, так что люди, встретившись с ней глазами, отступали от машины и без расспросов пропускали зеленую «тойоту». Теперь ее уже ничто не могло остановить. Здесь, в Индии, ей теперь нечего было делать, все, что нужно, она уже получила от этой страны. Человек за рулем пытался что-то сказать. Пытался выразить сочувствие или признаться в любви, а может, сделать и то и другое. Но она не смогла себя заставить слушать его. Дурман любви и счастья рассеялся; она оставила позади землю обетованную, где цвели лотосы любви; ей нужно было возвращаться домой. Слов нет, этот человек любил ее на самом деле, и, наверное, она смогла бы ответить ему тем же, будь у нее такая возможность. Но возможности этой не было. То, что вошло в нее там, на могиле матери, не давало ей такого шанса.
«Тойота» въехала в ворота поместья Ювараджа, но на этот раз чары не сработали, и реальный мир за его стенами не умолк. Ей стало плохо. Вызвали врача. Ее уложили в постель, и там, в затененной комнате, она пробыла неделю. Она лежала на старинной кровати орехового дерева под москитной сеткой, то в ознобе, то обливаясь потом, а когда засыпала, видела страшные сны. Юварадж сидел рядом и беспрестанно менял ей компрессы, пока она, наконец, не велела ему это прекратить. Как только ей полегчало, она встала с постели и уложила вещи. Юварадж умолял ее подождать, но она, стиснув зубы, сказала «нет». Он изменился в лице, молча кивнул и вышел. До самого отъезда она ни разу не покидала дома — боялась, как бы вид зачарованного сада не расслабил ее. Его самолюбие было уязвлено, он держался холодно и почти не разговаривал с ней. «До чего все-таки слабые существа эти мужчины! — сказала она себе. — И отчего, собственно, женщина должна покоряться этим обидчивым, капризным и весьма недальновидным особям? Этот, например, даже не находит в себе смелости высказать то, что и так написано на его лице крупными буквами, вместо этого заламывает руки и принимает оскорбленный вид».
Выходило, что именно мужчинам, как правило, свойствен тот тип поведения, который они имеют нахальство приписывать женщинам и называют малодушием. Настоящие бойцы — это как раз женщины, мужчины же в глубине души — трусы. Ну и пускай прячется за своими вазочками и ковриками, если ему так хочется. Ей нужно думать о том, как выиграть бой, и зона ее военных действий находится на другом конце земного шара.
Однако уже в аэропорту он все же собрался с силами и признался в любви. Она закусила губу.
— И что прикажешь мне делать с твоим признанием? — вопросила она. — Это слишком тяжелая штука, она не влезет в багаж, ее невозможно взять с собой в самолет.
Он не сдался:
— Я это так не оставлю, — сказал он. — Я скоро приеду за тобой. Тебе от меня не отделаться.
Этим он всё погубил. Ей тут же вспомнился другой надоедливый претендент на руку и сердце — молодой американец с лос-анджелесской рекламы мужских трусов: «Ты не сможешь выбросить меня из головы. Где бы ты ни была — в ванной, в постели, — ты везде и всюду будешь твердить мое имя. Лучше выходи за меня сразу. Все равно этим кончится. Взгляни в глаза фактам!» Правда, теперь, стоя в аэропорту Сринагара, она уже не могла вспомнить ни его имени, ни то, как он выглядит, — его трусы запомнились ей куда лучше. Неосторожные слова Ювараджа вернули ей самообладание: что ж, как-нибудь она сумеет забыть и этого воздыхателя. Любовь — обман, любовь кусается. А что до фактов, то они таковы: ее реальная жизнь не здесь, и пришла пора в ту жизнь вернуться.
— Береги свой чудесный сад, — произнесла она, отчужденно скользнула прохладной рукою по его щеке и улетела за десять тысяч миль от его непрошеной и таившей неведомые опасности любви.
