Наследницы - Мареева Марина Евгеньевна
— Нужно ли снимать шляпу перед дамой, если эта шляпа произведение искусства?
— Конечно да. Ведь так мало осталось формальных проявлений этикета. Это знак внимания. И женщины очень хорошо на это реагируют.
«Наш человек». — Дарья сделала очередную пометку.
— Мне нравятся шляпки, но они мне не идут. Кроме ушанки и кепи, ничего не ношу, — не без кокетства прошептала в микрофон хрупкая девушка с боа на плечах, подойдя к авансцене.
— Ключевой вопрос — как носить. Самая обычная шляпа заиграет, если вы ее наденете под неожиданным углом. Вы увидите, как изменится ваше лицо — уверяю вас, в лучшую сторону, проявится что-то новое, чего нельзя было разглядеть без шляпки.
— Сэр, у нас говорят «ну ты и шляпа!», когда что-то не удалось, или «дело в шляпе», когда все о’кей. А в английском языке есть что-нибудь подобное?
— «Держи под шляпой» — значит не распространяйся, не афишируй, держи в тайне. Во время войны было выражение «красная шляпа и без трусов». Так говорили про человека, который как бы не считался с общей бедой, появлялся на людях в экстравагантном головном уборе. Такого типа считали слегка аморальным.
— Уважаемые дамы и господа, — заговорил Алекс в микрофон Джонса, — я просто потрясен, нет, мы со Стивеном потрясены вашей активностью и любознательностью. Сколько блестящих вопросов! Молодцы! Поблагодарим и Мастера за его блестящие ответы.
В зале громко зааплодировали.
— Впереди у нас презентация новой коллекции Стивена, — объявил Алекс, — которую, я надеюсь, он сам и прокомментирует. Но прежде чем покинуть эту сцену, вопрос на посошок. Скажи-ка, Стивен, как, по-твоему, красота — это страшная сила?
— Любовь — самая страшная сила в мире. Я думаю, красота появляется от уверенности в себе, и иногда именно шляпка добавляет эту уверенность. В Англии, если женщина в шляпе, перед ней откроют дверь, к ней первой обратится продавец, обслужат вне очереди.
— А у нас про таких дамочек, которые без очереди норовят обслужиться, говорят: «Тоже мне интеллигентка! А еще шляпу надела!»
Выслушав перевод, Стивен Джонс улыбнулся.
* * *Сидя перед пюпитром, Андрей разучивал новую тему. Саша на кухне терла топинамбур на салат. Для матери. Он хорошо ей помогал от давления. «Боль — как тихая виолончель, — вспомнилась ей строка из Волошина. — А ведь правда что-то такое есть». Доносящиеся из комнаты звуки внезапно стихли, и в проеме двери показался Андрей:
— Мать, когда есть будем? Фу, ненавижу этот намбур.
— Это не для тебя. — Саша отставила миску и открыла холодильник.
— Знаю. Но у меня тоже давление, и мне срочно нужно что-то съесть, иначе я не смогу держать смычок.
— Рыба подойдет?
— Подойдет все, только быстрей!
— Андрей, хочу тебя попросить… Только, пожалуйста, выслушай меня и не перебивай.
— А если нет, не покормишь? — Он подошел к окну и открыл форточку. — Душно у тебя тут. А вон бабулик ползет. — Он помахал рукой. — Не видит ничего.
— Андрюша, я серьезно. — Саша строго посмотрела на сына. — Завтра девять дней со дня смерти деда. И я хотела бы… — она сделала паузу, — нет, я прошу тебя сходить со мной в церковь, помянуть его, поставить свечки.
— А почему тебе с бабуликом не пойти?
— Она пойдет в другую церковь — Николы в Хамовниках, где деда отпевали. А мы сходим в ту, что рядом с Гнесинкой. Прямо с утра, перед занятиями. Ты как на это смотришь?
— Нормально смотрю. — Андрей с недовольной миной сполз с подоконника и ушел в свою комнату.
— Спасибо, сынок. — И Саша, когда вновь услышала звуки музыки, повторила: — Боль — как тихая виолончель…
Настенные часы мелодично пробили пять раз. «Что-то мать задерживается. Или Андрюша разыграл меня, когда сказал, что увидел ее на улице?» Но спрашивать сына она не стала — не хотела отвлекать.
Галина Васильевна, погрузившись в свои мысли, не видела, как из окна ей махал внук Полдня она провела на Арбате. День выдался не из легких, но усталости не было. Редкий случай — клиент шел косяком, только успевай доставать новые холсты. Она улыбнулась, представив, как обрадует Сашу своим уловом. По такому случаю сегодня они могли бы и отдохнуть от ночной «бомбежки». Подойдя к подъезду, она вдруг охнула и остановилась, не увидев их машины на привычном месте. Ее бросило в жар, потом в холод. Метнувшись в подъезд, Галина Васильевна попыталась вызвать лифт, но не смогла попасть на кнопку — слезы застили ей глаза. Она кинулась к лестнице. Второй этаж, третий… Сердце бешено колотилось: «Господи, дай силы добраться!» Саша, почувствовав какую-то тревогу, вышла на лестничную клетку.
— Мама! — бросилась она к Галине Васильевне.
— Слава богу, добралась, — едва слышно прошептала Галина Васильевна.
— Что с тобой? Тебе плохо? — поддерживая под локоть, Саша провела мать на кухню.
— Саша, Саша, у нас машину угнали! — Хрипло дыша, Галина Васильевна рухнула на стул.
— Мама, да успокойся ты, — Саша присела перед ней на корточки, — никто ничего не угнал. И говори, пожалуйста, тише. Не слышишь, Андрюша занимается?
— Слава тебе господи. Но тогда где же она?
— Я ее продала.
— Продала? Не посоветовавшись? Разве так можно? Я чуть не умерла…
— Извини, но нужно было быстро решать. — Саша поднялась и, отойдя к столу, стала резать хлеб.
— Зачем ты это сделала?
— Затем, что нам нужны деньги. Гена же сосватал нам хорошего адвоката. Так вот, я ему сегодня звонила, и он сказал, что мы можем выиграть этот процесс.
— Опять ты про это завещание, будь оно неладно. Дай мне корвалол.
— Я решила, — Саша накапала лекарство в рюмочку, добавила воды и протянула матери, — я буду бороться за свою долю наследства. За нашу долю.
— Есть силы — борись, у меня их уже нет.
— Ты всю жизнь себя не жалела, меня не жалела. Хоть Андрюшку пожалей! Нормальных кроссовок купить не можем.
— Да можем. — Галина Васильевна достала из сумочки кошелек. — Смотри, сколько я сегодня заработала.
— А завтра? Через неделю? Через год? Сколько мы еще так протянем? И потом, я не собираюсь отбирать чужое. Мне нужно мое!
— Давай, валяй! Пили Николину гору, дачи, машины, ложки-плошки, воздушные замки.
— Да нет там никаких воздушных замков, мама. Гена же тебе все объяснил. Ты слышала, к примеру, такое слово «не-дви-жи-мость»? А увидеть эту недвижимость собственными глазами желания нет?
Из дневника Владимира ИваницкогоСегодня — день рождения отца. Ездил к матери на Николину гору. Сидит моя Ираида Антоновна со своей вечной папироской в зубах, пасьянс раскладывает. Она у меня, конечно, супер. Всегда в полной боевой готовности. Восхищаюсь ею. Тетке под девяносто, а всем своим бесчисленным приживалкам, которые много моложе ее, сто очков форы даст.
Выпили по рюмашке, потом еще и еще. И потянуло мою на воспоминания. Как в 1930 году они с мужем, моим будущим отцом, бежали от большевиков. Сначала в Константинополь, потом в Париж. Как вместе учились в училище прикладного искусства, затем в училище при Луврском музее. Вместе работали — оформляли книги, занимались гравюрой, литографией. Как в Париже родился я, Вольдемар Иваницкий. Думали, не выживу, хиленький какой-то был. Генка до сих пор меня Вольдемаром называет. Пардон, называл. Подставил, гад, ни за что ни про что — столько лет дружбы коту под хвост. А все из-за баб этих и бабок!
Там же, в Париже, родители познакомились с Ариадной Эфрон, дочерью Марины Цветаевой. Много позже, уже вернувшись в СССР, мать встретит ее в туруханской ссылке. И ей, и Ариадне дали пожизненную. Работали уборщицами и благодарили Бога, что есть работа. В середине пятидесятых их реабилитировали. Естественно, за отсутствием состава преступления. До конца ее жизни они переписывались. А вот звонили друг другу редко. Отца расстреляют в 1941 году. Но мать об этом узнает лишь восемь лет спустя. Его тоже реабилитируют по той же статье… за отсутствием состава преступления…