Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
— Кто ска-ачет, кто мчи-ится под хла-адною мглой. Ездок запоз-да-алый, с ним сы-ы-ы-ын молодо-о-ой…
Ну и так далее. До самого конца. Грустная такая баллада про то, как вёз-вёз, да и не довёз мужик до дому больного ребёнка — нечисть всякая не дала. Было в этой песенке что-то невероятно актуальное. Забавно: неделю назад я бы и пары строк не вспомнил, а тут, гляди-ка — пробило.
— Это твоё? — подняла глазёнки Лёлька.
Дядь Андрюшей она меня с тех пор не величала, но и с выканьем было покончено навсегда — какие уж теперь церемонии?
— Нет, Лёленька, к сожалению, не моё.
— А чьё? — мирно, как ни разу ещё за эти четыре дня, поинтересовался Тим.
— Это, брат, Гёте. «Лесной царь» называется…
— Спой ещё, — попросила Лёлька, укладываясь поудобнее.
— Его же?
— Угу.
— Легко.
И, обняв их покрепче, затянул сначала.
Той ночью я видел волка. Во всяком случае, в кустах мелькнула тень, а потом сверкнула пара красных — отсвет костра? — глаз.
Пусть это будет волк, подумалось мне. Волк в данных обстоятельствах был предпочтительней человека. Таящийся в кустах человек — это уж слишком.
Волк, конечно. Только волк.
А потом я понял, что завтра их может прийти много…
Поутру мы, как и было уговорено, держали совет.
Первым пунктом решали, открывать уже прения или сначала придумать, чего бы такого сожрать. Трое проголосовали за сожрать, двое отправились по грибы, а я занялся костром. Час спустя, обманув голод, перешли к толковищу.
Предложение большинства запалить громадный костёр («до неба»), который увидят и, может быть, придут на помощь, было заблокировано скептиком, припугнувшим неразумное большинство опасностью устроить ненароком такой костёр, что и помогать-то — если даже и найдётся кому — будет некому. Лесные пожары, мои хорошие, штука нешуточная, и после землетрясений и большой волны самое неуправляемое из бедствий. А спалить эти насаждения ценой нас с вами мне лично совсем не улыбается. Большинство правоту признало, и поехали дальше.
Рождённая едва ли не хором мысль построить нормальный такой шалаш показалась поначалу весьма и весьма конструктивной. Даже упомянутому скептику. Стены и крыша над головой — это очень хорошо. Правда, ночных дежурств, к сведению некоторых, шалаш всё равно не отменяет — трёх поросят читали? читали. Значит, понятно, что от ветров, наводнений, а уж тем более от бегущих (мы так и окрестили их: бегущие) защитить может лишь каменный домик, а об этом задумываться рано, кто за? единогласно!
Опять же, харч… Грибы в радиусе полусотни метров уже подъедены, и завтра придётся ходить за ними вдвое дальше, а послезавтра страшно даже предположить, куда. И в этом смысле кочевать нам выгодней, чем перейти на осёдлость. К тому же, грибы не выход, они сейчас уже поперёк горла, а через неделю… так, стоп, продовольственный вопрос — вопрос отдельный и давайте его отдельно же и обсудим, всеми принимается? всеми! Что же касаемо постройки шалаша, главная засада тут совсем даже и не в грибах: соорудив жилище, мы как бы отказываемся от дальнейшего движения, а это что означает? А это, дорогие мои, означает нашу полную и безоговорочную капитуляцию. Это означает, что мы согласны сидеть и ждать, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и далее по тексту. Положение же наше такое, что никакой волшебник очень даже запросто может и не прилететь, и мы рискуем проторчать здесь до самой зимы и с приходом её благополучно откинуть копыта, потому что шалаш — шалаш и есть, как ты его ни утепляй. Да чего там до зимы! — мы и осень-то вряд ли переживём, так что идея шалаша — идея вредная, с какой на неё стороны ни погляди…
Па-ардо-о-он! Оно, конечно, всё так, милый наф-наф, но ведь никто не запрещает нам перекантоваться в шалаше с недельку, а потом плюнуть на него с высокой колокольни — не вилла, чай, на канарах — и продолжить наши увлекательные блуждания, будто никакого шалаша и в помине не было! сомневающиеся есть? нету! включая наф-нафа! Таким образом, вопрос закрыт: бум строить кущу!
Хорошо. Бум. Но только после того, как разберёмся с продовольственной программой. Слово имеет ниф-ниф. — Можно я лучше буду пятачок? — Можно, слово имеет пятачок. — Нет у меня никаких слов, просто кушать всё время хочется. — Да я, Лёленька, понимаю, но и ты пойми. — Да и я ведь не упрекаю: мне слово дали, вот и говорю, что на чернушках этих мы долго не протянем. — Так… Пятачок лишается слова, слово винни-пуху. Что нам предложит винни-пух? — Могу лягушек наловить: всё же мясо…
В общем, днём настрой был помажорней, чем по вечерам, когда наваливались тоска и безнадёга. Днём нам удавалось врать себе и друг дружке, что положение не такое уж и аховое, что всё это временно, что — нет, не сегодня ещё, пожалуй, но завтра — ЗАВТРА…
А потом приходила тьма, и мы опять — все вместе и каждый поодиночке — оказывались в милой взбалмошной субботе, где у ребятишек ещё были родители, а у меня не было этого сосущего чувства вины за то, что рядом с ними не отцы, а я — суррогат и эрзац, заменитель, обманка, фуфель с перцем!..
Чтобы как-то отвлечь личный состав и себя самого от упаднических настроений, я пытался развлекать юношество своей излюбленной когда-то игрой. Пересказывал известные литературные истории, подменяя имена героев расплывчатыми «один тип», «этот ханурик» или совершенно уже безликим «она». А историй у меня, хвала аллаху, хватало.
Из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши мальчишки? Я был сделан из бабушкиных сказок, книжек, за которыми она подлавливала меня позже с фонариком под одеялом, да пары тысяч фильмов, которые посмотрел уже после того, как её не стало… И я бряцал эрудицией, пока Лёлька не начинала кричать: «Карлсон?.. Нет?.. А кто же тогда? Ну ведь Карлсон, да?» — «Это Гамлет», — поправлял её Тим, и я принимался за новую байку — про какую-нибудь Красную Шапочку, приключения которой в моём изложении больше напоминали мытарства Анны Карениной, гибель которой была самым большим несчастьем в жизни другого, по-настоящему великого рассказчика, о котором они, скорее всего, даже и не слыхали…
Иногда я сознательно поддавался и рассказывал про колхоз, сумевший убрать неожиданно рекордный урожай, лишь навалившись всем скопом. Но голодная аудитория реагировала на интеллектуальные выверты — особенно про съестное — всё прохладней, и меня накрывала очередная волна самоуничижения: фуфель, эрзац и делее по списку…
Казниться всегда было моим любимым занятием. Теперь, по трезвому осмыслению, я понимал, что ничем другим никогда, собственно, и не занимался — лишь копался в прошлом, бередил настоящее да манкировал будущим, фокуснически чередуя проклятия и оправдания своего пребывания в том, и в другом, и в третьем… А оно вишь как развернуло. Словно кто схватил тряпку да и стёр с доски все формулки, которые ты на ней жизнь целую меленько мелком выводил. Ша, говорит, хватит хрестоматии, начнём с нуля. Прошлого больше нет. Укатило, брат, твоё прошлое в Валюхином джипушнике, платочком из форточки маша! А будущего и тем более нету. Ровно до тех пор, пока ты с нынешним не разберёшься.
Вот же оно — кошмарное и мерзкое, как его ни приукрашивай. А ты, вишь, Шуберта им наверчиваешь, загадки загадываешь да уговоры уговариваешь терпеть и верить. До кех — терпеть-то? Девочка должна быть сыта и довольна. И мальчик должен пребывать в тонусе и тоже регулярно выковыривать веточкой застрявшее меж зубами мясо. Чтобы, представ пред ясны очи Валюшки со Светкой, ты мог бы со всею гордостью сказать всего два слова: получите и распишитесь…
Да даже если и не придётся представать (да и не придётся, ты же в курсе уже) — чтобы… ну, чтобы… ну чего тут ещё говорить: хватит соплей! — они на после. А никакого после не приключится, если ты сию самую минуту не встряхнёшься и не зарычишь хищно, бия себя кулачонками в широкую (помнишь — хвастал?) грудину, кинг-конг грёбаный! Ты где? Ты в лесу! Вот и будь зверь. В первую голову — зверь. И только потом уже, на досуге, так сказать, сыто урча желудочно-кишечным трактом и самодовольно лицезрея благодарно же урчащую стаю, сыпь в пространство мудростию и прочей хернёй.
Стишки даже можешь начать сочинять — «Ура, мы были робинзоны! Наш остров был без берегов…» А пока ты обычный древний человек. Гомо эректус практически… Помнишь, доказывал, что машины времени нет? — есть, папаша, такая машина! И ты, какое ни на есть хранилище опыта всея человечества, непонятно как и зачем залез в неё и выбрался ровно в миллион лет назад. И теперь тебе надо тупо прикинуть, что из твоего чёртова опыта пригодно здесь и сейчас. Прикинуть, приложить, наладить и накормить своих зверёнышей. И, кстати, самому брюхо набить — а как же! самому тоже. Потому что завтра предстоит решать задачки посложнее нонешней. Тебе, мил человек, тебе, а не кому-то там. Мозгуй давай — время пошло…
