Юрий Хвалев - Рассказы из цикла "Сюрреализм от Я до Я" (1-6)
— Спасибо, — сказал таксист и после небольшой паузы тихо добавил:
— Писать доносы неблагодарное дело.
— Что, что?
До таксиста дошло, что он проговорился, поэтому покраснев от смущения, он, будто от зубной боли, прикрыл рот рукой и многозначительно промолчал.
Усевшись удобно, в панцирь маленького «жука», Валя продолжала следить за объектом. Такси тронулось. Включив, на всякий случай противотуманные фары, потому что туман в голове мешал сконцентрироваться, она поехала следом.
Всю дорогу Василий и таксист, мысля каждый о своём, молчали. Первый, хотя и крутился по сторонам, молчал в поиске идей, второй, прожигая взглядом одну точку, молчал, размышляя, что если юани пассажира будут мелкие и затёртые, то обязательно накатает донос на этого кривляку.
Василий первым заметил, что белые каракули дороги перестали накручиваться на колёса и застыли, словно холодец. Встречный ветер, перестав испытывать давления авто, сдулся, и перешёл на боковую. И хотя таксист по–прежнему крутил баранку, машина банально заглохла.
— Вы разве не чувствуете, что мы стоим?! — спросил Василий.
— Ещё как чувствую. — Словно подскочив на кочке, таксист сымитировал движение. — Мотор здесь всегда отрубается.
— Где здесь?!
— На городском кладбище.
— Так что вы прыгаете как кузнечик?
— Я всегда хочу проскочить это место, но моя «ласточка» всегда — фьють, и глохнет. Ничего не поделаешь, боится жмуриков.
— Кого?
— А–а–а. Покойников. — Таксист закурил. — Сменщик мой, царство ему небесное, гонял на ней как сумасшедшей. В общем, разбился он, в лепешку… Сутки пролежал в машине, пока нашли. А «ласточке», каково чувствовать это месиво? Фу–ты. Жуть.
— Ну а мне теперь, что прикажете делать, а–а–а? Пешком идти? — Василий покачал головой. — Дурдом какой–то…
— Так мы почти приехали. — Таксист снова подпрыгнул. — До вашего дома через кладбища, напрямик, минут пять — небольше. Вон туда. — Таксист (некрасиво) указал пальцем. — По дорожке.
— Да ну вас! — Василий начинал закипать. — Возьмите ваши юани и… мотайте отсюда.
— Хотите, я пойду за вами следом? — Таксист даже привстал.
— Ни в коем случае!
— Постойте, у вас нет новых банкнот?! — Таксист и так и сяк недовольно крутил деньги.
— С собой нет…
— Дайте новые!
— Где я вам возьму вам новые юани?! Всё новое у меня дома.
— Если что случиться, — таксист изобразил язвительную усмешку, — то я не виноват.
Сугробы снега, нанесённые порывами бокового ветра, придавали местности, куда незаметно вписалось городское кладбище, правильный профиль. Поэтому когда Василий боком вылез из машины, ветер, словно опытный фотограф, сделал несколько попыток правильно спрофилировать объект, так сказать, по образу и подобию. Но чётко получился только профиль лица, а всё остальное казалось расплывчатым.
Расплывчатым казался и Валин «жук». Ветер в этом месте из крупинок снега сплёл материю напоминающую тюль. «Жук» стоял в ста метрах от такси, словно в паутине — законсервированный, правда, мотор продолжал жужжать на повышенных, хоррорных тонах.
В наше время можно заразиться не только насморком, но и страхом.
Чиновник уходил под пристальным взглядом Вали. Таксист семенил вдогонку.
«Пора», — вылезая из «жука», прошептала Валя и устремилась за чиновником по горячим следам.
Бабуся стояла у окна, словно у огромного экрана, и наслаждалась ночью. На подоконнике дымилась сигарета. Она понимала, что охватить взглядом жизненное пространство уже не реально; годы брали своё, пожалуй, даже ни годы, а дни, часы, минуты. Взгляд был сосредоточен. На городском кладбище велись ночные работы, и бабуся за ними подсматривала. Хорошо когда могильную гранитную плиту меняют на дубовый православный крест.
Представьте, на вашем вечном месте, хотя «вечное» — понятие растяжимое, но всё ровно на вашем месте, ещё долго, будет выситься дубовый крест.
Дом, где жила бабуся, находился в шаговой доступности от кладбища. Поэтому Василий дошагал быстро, без задержек. Пустяковая проблема возникла уже в подъезде. Строители замостили лестничную площадку кладбищенскими плитами, на которых, естественно, проглядывали даты рождения (прихода) и смерти (ухода), вызывая у прохожих поминальные мысли, а у одежды трепет. Проходя мимо, Василий чувствовал себя не в своей тарелке, потому что пальто, словно смирительная рубашка, сковало движения, костюм зашёлся складками, ботинки предательски скрипнули, а шнурки, будто два гельминта, повели себя развязно.
На лестничной площадке, рядом с бабусиной квартирой, стоял гроб, упакованный в красочную коробку и перевязанный зачем–то красно–чёрной лентой.
Василий снял ленту и оторвал ценник, коробка приобрела вид подарочный.
Когда внук входил в бабусину квартиру, до него снизу долетело бранное эхо. Кто–то нецензурно выразился.
Оказавшись в полумраке, чиновник подумал: «Ещё жива». Вот если бы мрак заполнил комнаты, тогда конец. Незавершённость действия угадывалось во всём: полузакрытые зеркала, окно полуоткрытое, полуночный свет на дымящейся сигарете, на половину съеденный ужин.
В полутонах кровать; с трудом угадывается тело, только лица не видно.
Василий наклонился.
— У–у–у! Хи–хи–хи.
— Ах!
Василия тряхануло.
Кто–то схватил его за подмышки.
— Бабуся! Ты с ума сошла. Зачем встала?
— В туалет.
— А памперсы?
— Отправила дояркам. Хи–хи–хи. Тоже придумали, идиоты. Памперсы. В мои годы все в орденах ходили, а сейчас в памперсах. — Бабуся снова засмеялась и полезла под одеяло. — Почему опоздал? Что опять хвост?
— М–м–м. Нет.
— Врешь…
— М–м–м, Да нет.
— Ну ладно, рассказывай сказку. — Бабусины глаза замерли. — Только не начинай с «жили–были».
Он хорошо помнил её сказки рассказанные ночью. Помнил всё: заботу, ласку, воспитание. Если бы не она, кем бы он стал? Это она сделала из него ЧЕЛОВЕКА.
— Ну чего молчишь? Рассказывай…
— Кх–кх–кх. — Василий уселся в кресло. — М–м–м…
Ничем не примечательный февральский вечер отметился лишь коротким ливнем, который, ударившись о землю, был быстро заморожен. Мороз к вечеру, естественно, крепчал. Поэтому зима запечатлелась внешне точно, но идейно не осмыслила изображенной действительности.
Глазурованные деревья, будто…
— Какие деревья? — спросила бабуся.
— Глазурованные. Ну, словно в глазури.
— А–а–а, дальше.
Глазурованные деревья, будто хрустальные, смотрелись как никогда красиво, но нежизнеспособно. Остроконечные застывшие брызги резали по живому, заставляя четвероногих друзей страдать. Наступило время гололёда. На спусках, мигая друг другу аварийными огнями, беспорядочно громоздились автомобили. Прохожие беспорядочно скользили и падали. Этот хаос вызывал усмешки у пьющих пиво отморозков.
— У кого? — снова спросила бабуся.
— У отморозков. Ну, дети замёрзли.
— А–а–а, дальше.
В одном из кинотеатров подходил к концу малобюджетный фильм, возможно, поэтому зрителей в зале становилось всё меньше и меньше. В центре зияла огромная плешь. В первых рядах дремали старушки — божий одуванчик — а верхние ряды, как обычно, были заняты сексуальноактивной молодёжью.
Ближе к краю, с позиции стороннего наблюдателя, смотрел кино обычный обыватель. Пока далекий от пенсионеров, но уже не близкий к сексуальноактивной молодежи, принимающий свой возраст за чистую монету. Он уже хотел встать и идти в кассу, чтобы вернуть билет и получить обратно хоть какую–то монету, но его опередили. Зрительница, сидевшая рядом, встала и, наступив соседу на ногу, сделала короткий шажок к выходу.
— Нельзя ли осторожнее? — попросил он.
— Извините, — сказала незнакомка и, протянув руку, представилась:
— Светлана.
— Её звали Валя, — прервала бабуся.
— Валя?
— Да. Валя
— Ну, почему Валя?
— Я так хочу.
— Хорошо, пусть будет Валя.
— Извините, — сказала незнакомка и, протянув руку, представилась: — Валя.
— М–м–м, Сергей, — немного пристав ответил рукопожатием сосед.
— А его звали Василий. — Голос бабуси звучал, словно с того света. — Не спорь со мной…
— Ладно, ты только не нервничай. — Заелозив в кресле, Василий продолжил:
— Чепуха, а не фильм, — сказала Светлана.
— Валя!
— Бабусь, извини, конечно, Валя.
— Чепуха, а не фильм, — сказала Валя.
Успев оценить её красивую фигуру, Василий пожал плечами.
— По–моему, Валя была небольшого роста и полная. — Настаивала Бабуся. — Так ведь?
