Алексей Олин - Машина памяти
Я передумал писать отзыв. Положив ленточку между страниц, говорю хиппарю «до свиданья» и выбираюсь на улицу.
Из-за туч выглядывает солнце. Потеплеет?
И тут я замечаю его. Он в темном углу около водосточной трубы.
Он сидит: грязный и никому не нужный. На холодном ветру. Он старается не терять присутствие духа. Изучает свое отражение в застывшей луже. Но чьи-то сапоги наступают, давят хрупкий лед. Зеркало-лужа покрывается паутиной трещин. Его морда там — разрезана на тысячу частей.
Сапоги стучат дальше.
Внимательные глаза-бусинки — миниатюрные черные дыры.
— Откуда ты взялся, Мишка?
Мишка хранит молчание.
Игрушка не до конца потеряла симпатичность. Когда-то этого медвежонка наверняка купили за большие (для обыкновенной игрушки!) деньги, подарили кому-нибудь на день рождения. Или на 8 Марта, или на Новый год. Обвязали подарочной красной ленточкой, засунули в коробку — и подарили. Какое-то время игрушка была любимой.
И вдруг надоела.
Такое часто случается с игрушками. Даже с очень дорогими.
Они надоедают.
Медвежонок будто сошел с модных открыток компании «Carte Blanche». Лохматый, с умильной мордой, немножко курносый, на боку — аккуратно пришитая заплатка. Ему место во главе девчоночьей кровати, а не в темном углу около водосточной трубы. Он в относительном порядке. Ну, шерсть, конечно, немного свалялась… так ведь можно выстирать, просушить, расчесать…
А на боку-то рваная рана, начинка вон лезет…
— Откуда ты здесь? Кто тебя выкинул?
Я беру медвежонка за лапу.
— Будем знакомы! Я — Кит.
Слабый кивок в ответ.
— Я буду звать тебя Боло, о'кей?
Играет мелодия на телефоне. Номер подавлен.
— Подожди минуту, — говорю я Боло. — Але?
— Привет.
— Это ты?!
— Это я.
— Выспалась?
— Да, спасибо. Слушай, у меня к тебе предложение.
Я выдерживаю паузу.
— Какое?
— Поживи у меня.
— Как черепашка?
— Дурак!
— Ты серьезно, что ли?
— Абсолютно. Я предлагаю тебе быть моим молодым человеком. Что скажешь?
— Надо подумать.
— Я тебе подумаю! Мыслитель выискался…
— Тогда я согласен.
— Что?
— Я СОГЛАСЕН!
— Дом помнишь? Тогда приходи. Все, мне пора, отбой!
И тишина.
Вот и поговорили. Сердце бьется, как у загнанного зайца. Это и есть счастье?
— Все не так паршиво, а, Боло?
Я легонько надавливаю медвежонку на живот.
— Мама? — спрашивает он.
Надо же, работает.
16
Ее дом на Ильина, 7 А.
От этого здания исходит мощь. В нем аккумулировались воспоминания многих поколений. Улица с древней историей: упоминается в Алексеевской летописи с 1314 года; Ильина улица — первоначальное название, восстановленное по решению горсовета (буквы «о» на энциклопедической табличке стерлась, и читается теперь: горсвета). Отграничена улица крепостным валом и рвом, правда, неглубоким. Следует заметить: концентрация котов превышает все мыслимые нормы.
Дворы-колодцы, скрипучие качели, петляющие тропки, столетние деревья заслоняют обзор бабушкам на верхних этажах…
Иду по дорожке, выложенной фигурным кирпичом. На лужайке перед ее домом — кострище, окаймленное камнями величиной с голову писателя Тургенева. А у него, исследователи знают, что говорят, голова была — будь здоров!
На провисшей почти до земли веревке — зеленое байковое одеяло. Два кресла в оранжевой обивке и на колесиках: выброшены на обочину.
Навстречу мне неторопливо движется огромный, размером с теленка, ярко-рыжий кот никакой породы. С обрубленным (или откушенным?) хвостом. В ошейнике. Милостиво разрешает себя погладить и отправляется на помойку, там у него с друзьями накрыт шведский стол.
В прошлом веке в этом доме была гимназия.
Как напоминание: магазин «ГимназiстЪ», часы работы с 10 до 17; воскресенье — выходной.
Потом она превратилась в коммуналку.
Потом в обычный многоквартирный дом.
Дом стоит буквой «П», крыша покатая, отсвечивает серой жестью, похожа на крыло солнечной батареи. В углах дома трещины, как заеды, такое ощущение, что ему катастрофически не хватает витаминов.
Западная стена красная, с широкой трубой и крохотным одиноким окошком метр на метр вверху. Крутая стена! Из фильмов про гарлемских бандитов.
Тупичок опять же.
Загонят сюда и кокнут…
А на восточной стене портрет человека, смахивающего на поэта Маяковского, и трафаретная надпись: «Я не медный пятак, чтобы всем нравиться!».
Крыльцо скособочено, будто вылеплено неаккуратно из пластилина. Подвал тоже скособоченный, дверь болтается на одной петле.
Ее окно.
— Зиг хайль! — кричит она сверху.
Я задираю лысую голову:
— Здрасьте.
Окно второго этажа распахнуто настежь, Диана сидит на подоконнике. Настраиваю камеру из двух больших и двух указательных пальцев. Итак, моя супер-камера поворачивается, увеличивает изображение.
— Не простудишься?
Безразмерный шерстяной свитер натянут на коленки. Ярко рыжие волосы собраны в несколько несимметричных хвостиков. Не накрашена.
— Закаляюсь, — голос низкий, грудной и чуть хрипловатый. — В этом рюкзаке все твои вещи?
— Да! Там всякое барахло: щетка, бритва, белье…
— А где шишку набил?
— Об косяк ударился.
— А я с завтрашнего дня курить бросаю…
— Молодец!
— Буду вести здоровый образ жизни.
Диана затягивается, удерживает в легких никотин, он за семь секунд растворится в крови и достигнет головного мозга. Медленно выдыхает дым. Курит она красиво, естественно. Бывают люди, про них говорят, что сигарета — неотъемлемая часть образа.
— Слушай, а чего мы теперь с тобой делать будем?
— Пошли в кино. Ты же моя девушка, я приглашаю тебя на премьеру.
— В кино? — Диана снимает резинки с волос. — Я не готова. Я не при параде.
— Готовься. Надевай шляпу с перьями, и пошли.
— Может, вначале поднимешься, — она лукаво прищуривается.
Я разбираю пальцевую камеру.
— Может, и поднимусь… только я не один!
— А с кем?
Я вытаскиваю из рюкзака Боло.
— С ним.
— Ты мне его подаришь, — утверждает Диана.
17
Говорящий медведь стал собственностью Дианы.
Мы втроем отправились в кино. Кинотеатры дарят покой.
Ребенком я ходил в кино с дедушкой. Мы приходили за сорок минут до начала сеанса, разменивали монетки и стреляли зверей из светового ружья. Аттракцион такой был. А еще были пыльные портьеры, репродукции картин неизвестных мне художников, скользкий блестящий пол. В зале я обожал эти большие люстры, прожектора, сцену и с восторгом пялился на огромный экран.
Однажды я участвовал в конкурсе (школа, летний лагерь) и выиграл абонемент в кино на целый месяц… Блин, я радовался до чертиков, махал им, а на другой день подарил девчонке, которая мне ну очень нравилась! Она подарок приняла и пошла в кино с другим парнем. Я был взбешен. Тогда я пообещал, что ни одна девочка во всем мире больше не удостоится моей любви! Я стану взрослым, красивым, умным и богатым, женщины будут меня любить, а я буду лишь снисходительно улыбаться… сдерживать обещания труднее, чем их давать…
— А где сейчас твой дед? — спрашивает Диана.
— Он умер. Четыре года назад.
— Прости…
— Ничего.
Мы пьем кока-колу и набиваем рты солоноватым попкорном. Фильм про мутантов. Вечерний сеанс. Полная бредятина. Народу в зале раз-два и обчелся. Мы садимся в предпоследний ряд, Диана надевает очки (как учительница!) и смотрит на голливудских чудовищ. При этом, не глядя, пихает пятерню в стакан с попкорном. Я задумываю шутку. Во втором стакане дырявлю пальцами дно и, когда первый заканчивается, передаю ей. Это надо слышать, как она визжит! Сует руку в попкорн, а там кто-то хватает и не отпускает…
Потом мы долго и увлеченно целовались.
— Скажи-ка, — говорит она, отдышавшись. — Ты задумывался, зачем люди целуются? Что при поцелуе происходит?
— Сокращается двадцать восемь мышц, сердце стучит чаще и перекачивает на литр больше крови. Мы обмениваемся слюной, в ней содержится важная генетическая информация. Микроорганизмы внутри нас анализируют ее и утверждают: подходим мы друг другу или нет!
— Аутичная тварь! Ну-ка, не порть романтику, давай обещай мне луну с неба!..
Выбравшись из кинотеатра, танцуем на гранитной окантовке неисправного фонтана, считаем звезды. Я вспоминаю, что звездной сыпью у Булгакова в «Записках юного врача» называлась сифилитическая сыпь — и мы сбиваемся!
— Послушай, Кит! Небо не одинаковое. Вечернее или утреннее небо более красочное, чем дневное; августовское — насыщеннее майского, оно более глубокое! А осеннее, как портянка…
