Венсан Уаттара - Жизнь в красном
Люди что-то говорили. Слова кружили вокруг меня, а я молчала. Я погрузилась в покорность, в одиночество, во власть моего Духа подчинения. Я жаловалась ему, ведь он говорил мне изнутри, он хотел, чтобы я была похожа на других, чтобы я подчинилась правилам, даже если они заставляли меня страдать.
Он улыбался мне, как будто мое страдание придавало ему новых сил. Я не должна была говорить правду, я не могла ее сказать.
Гостям я казалась идеальной. Я растворилась среди других людей, и мой Дух подчинения меня с этим поздравлял!
Деревня оживилась, как в старые добрые времена, под кроваво-красным солнцем, догорающим на горизонте, перед тем как пойти спать к себе за гору. Все жители деревни были довольны: они пришли на праздник, чтобы выразить свою солидарность, на которой строилась жизнь в нашей деревне. Они были довольны и поэтому иногда выкрикивали что-нибудь радостное.
Потом пришел старейшина — Сампия. На нем был костюм из полосатого хлопка и черные туфли «Бата» — подарок, который сделал на его шестидесятилетие один из его сыновей, работавший в налоговой инспекции. На его лице сияла улыбка, он потребовал тишины и заговорил:
— Желаю, Сами, чтобы твой чердак никогда не был пустым, чтобы твоя молодая жена принесла тебе счастье, чтобы она была счастлива в твоем доме и чтобы предки всегда были с вами.
Я до сих пор слышу голоса моих братьев из Лото, вижу их живые лица, счастливые оттого, что на их глазах происходит то, что завещано нам традицией. Я чувствую их радость, их желание видеть меня счастливой и непонимание того, что они причиняют мне боль.
Праздник был в самом разгаре. Сами оделся нарядно: брюки в клеточку, розовая рубашка и черные ботинки. На голове у него была белая шапочка с золотистой вышивкой, купленная в магазине деревенского торговца Сидики. Он смеялся, предвкушая свое счастье. В его глазах можно было прочитать удовлетворение: «Да, у моей девочки супруг достойный ее происхождения».
Время от времени он шептал что-то старому вояке Будо, тот слушал его и кивал головой, которая казалась голой без его привычной кепки. Его лысина была покрыта потом, который постепенно стекал к носу.
Слова Сампии всех оживили. Пожилой мужчина, сутулый, среднего роста, с худым продолговатым лицом, жевал свою седую бороду. Справа от него сидела женщина лет пятидесяти, она за компанию с ним курила трубку. Время от времени она размахивала коровьим хвостом, который держала в руке, чтобы отгонять приставучих мух: они то и дело садились на ее необычное лицо с веками, намазанными каолином.
На ее запястьях были тяжелые браслеты, пальцы ног были украшены разноцветными кольцами. Этих двоих знала вся деревня. Говорили, будто у этого старика есть способность говорить с мертвыми, чтобы узнать причину их ухода в иной мир. А что мог он сказать обо мне — о той, которая хотела, чтобы ее поняли?
Пожилая женщина хранила фетиши, скрывающие в себе особую мощь. Как могла она не заметить моих страданий?
Когда праздник был в самом разгаре, к нам на велосипеде приехал мужчина с толстой шеей. Одной рукой он придерживал велосипед, а в другой держал радиоприемник, из которого, вибрируя, раздавалась модная мелодия. Старики пристально смотрели на него. Он остановился, слез с велосипеда и выключил радио. Его брюки свисали над ботинками, натертыми маслом сального дерева. Он присоединился к своим знакомым. Праздник продолжался. Толпа шумела.
Эхо свадьбы донеслось до Сидики. Он приехал, одетый в роскошный бубу из голубой бумазеи, от которой исходил опьяняющий запах духов, на ногах у него были белые сандалии. Лицо Сидики светилось от счастья, он подарил Сами три пакета сахара, четыре больших куска мыла, соль и конфеты, вынув их из сумки, которую нес его сын.
Они что-то говорили друг другу на ухо.
Я не слышала, что именно, но догадалась, что это были обыкновенные пожелания: «Да благословят боги ваш союз, пусть он даст вам много детей». Сами пожал руку Сидики и радостно посмотрел в его улыбающееся лицо, в сияющие от счастья глаза. Сидики был доволен. Наклонившись вперед и прижав руку к груди, он поприветствовал Сампию и других деревенских старожилов. Потом он сел в холщовое кресло и посмотрел на молодежь, танцевавшую под звуки тамтамов. Его взгляд приглашал меня танцевать.
Мужественная сила юношей раскрывалась в танце, в ритме. Главным среди них был Сие, я любовалась им. Его невеста Амуи тоже им любовалась. Меня внезапно охватила ревность. Но наша история любви закончилась. Мой Дух подчинения убедил меня в этом. Но мой Дух протеста удивлял меня. Он не хотел с этим соглашаться. Я сказала ему: «Веди себя хорошо, все кончено, меня ждет новая жизнь». Он услышал мои слова и оставил меня, но надолго ли?
Я смотрела на других танцоров. С их лиц струями лился пот и капал на грудь. Изо рта вырывались крики радости, которая переполняла их.
Иногда они останавливались, смеялись, как сумасшедшие, прикладывались к флейтам, которые висели на кожаных шнурках у них на поясах. И насвистывали нежные нотки, это веселило всех присутствующих. Дети, одетые во все новенькое, хлопали им и радостно кричали. А мужчины, с раскрасневшимися от спиртного лицами, смотрели на стройных девушек с округлыми грудями, которые тряслись под ритмы музыки.
Моя подруга Оби тоже смеялась и танцевала без устали, потому что это был мой праздник, праздник ее лучшей подруги. Она время от времени улыбалась мне и подбадривала меня. Я тоже улыбалась, потому что я должна была улыбаться, чтобы сделать всем приятно, потому что не было другого способа отблагодарить присутствующих. Потом я увидела, как Сами посмотрел в сторону женщин со стеклянными бусами на шеях. Он искал меня, своего прекрасного ангела в ярком разноцветном платье и красных сандалиях на высокой деревянной подошве. Мои косы ниспадали на плечи, а ресницы были накрашены сурьмой. Он нашел меня и пристально посмотрел. Я опустила голову. Через мгновение я подняла ее и увидела, что он разговаривает с моим отцом.
Ини, первая жена Сами, была счастлива, несмотря на то, что знала о том, что сегодня ночью в его постели будет не она.
Она приняла эту свадьбу, как и я, потому что так было решено: мы должны были жить вместе. Она приняла ее, потому что она была воспитана так же, как и я, как моя мать, как моя бабушка… Мы все должны были быть покорными женщинами. Она показала свое умение хорошо готовить, она очень старалась для праздника. В воздух поднимался аппетитный запах пончиков и лепешек из фасоли, жаренных в масле сального дерева, аромат оленины (глава семьи убил оленя на охоте, чтобы показать свой знаменитый охотничий талант), свиного и бараньего жаркого и различных соусов. Гости ели до самого вечера, пока воздух не начал свежеть.
В деревне наступил вечер. Летучие мыши приветствовали нас своими пронзительными криками. На небосводе появилась первая звезда, чтобы позвать за собой другие звезды.
Дяди и тети, братья, сестры и племянники, вдоволь напившись просяного пива, пожелав нам счастья, похвалив смелость и честность Сами, мою красоту и благодеяния моих родителей и поблагодарив Ини за стол и гостеприимство, стали расходиться. Каждый из них взял немного еды про запас, затем все удалились, раскачиваясь, напевая что-то или просто разговаривая.
Я больше не слышала смеха, не видела праздничных взглядов и думала о ночи, которая должна была бросить меня в объятия к отцу человека, которого я любила, да, в его объятия! Ах! Это непросто, писатель, нет… Боже, как это непросто. Сердце мое колотилось… колотилось.
Ночная тень поглотила Лото. Среди звезд появился месяц. Две старухи торжественно проводили меня в мою комнату. Она находилась напротив кухни, ее внутренняя часть была обмазана коровьим навозом, смешанным с сеном и глиной. На стенах и на полу были выложены из каури[3] силуэты мужчин и женщин. Вместо окна в стене была проделана дыра, размером с футбольный мяч. В этой чистой спокойной комнате стояла каменная кровать с соломенным матрасом, покрытым новой простыней, купленной в магазине Сидики, она с нетерпением ждала скрепления нашего союза.
Сами сидел на краю кровати и ждал меня с улыбкой, как у тех, кто после великих подвигов требует, чтобы ему рукоплескали, чтобы его восхваляли. Мне было грустно. Чтобы утешиться, я повторяла про себя:
— Они воспитали меня, они выкормили меня, могу ли я не повиноваться им?
Сами сказал мне с любовью:
— Ты красива, жена моя. В этом доме ты расцветешь еще больше.
Я молчала и смотрела в окно, в которое время от времени задувал прохладный ночной ветерок.
— Я так долго ждал тебя, и вот, наконец, ты в моем доме, — продолжал Сами. Его руки скользнули под мое платье.
Он начал раздевать меня, повторяя, что не причинит мне зла. Я съежилась и отвернула голову, окончательно погрузившись в свои страхи. Одним резким движением он сорвал с меня платье и бросил его рядом на самый конец кровати. Потом пришла очередь моих трусиков. Я осталась голая, как в день своего рождения, только теперь я была в объятиях мужчины, а не матери. Одной рукой я прикрыла грудь, а другой промежность и осталась неподвижно стоять. Голос моего Духа подчинения настаивал: «Помни о том, что говорила тебе мать». И я вспомнила ее совет: «Давай мужу свою тайную вещь, когда он попросит. Никогда не отказывай ему в этом».
