Ван Мэн - Рассказы
После такого стихотворения я отпросился с занятий и бросился домой — и наткнулся на ссору родителей из-за какого-то пустяка. Собирая отца в дорогу, мама не положила в чемодан его любимый старый френч. А он без этого френча не может. Пришлось признаться, что она распорядилась им по-своему: мы ведь уже не в захолустном городке, а в центре провинции, и ты еще в Пекин собираешься — в этом старье тебя примут за просителя. Ну, и что в том плохого — быть просителем, спросил папа, чем это унизительно, нельзя, начал заводиться он, забывать о боли, чуть только затянутся раны, нельзя презирать тех, кто просит. Не вали все в одну кучу, возразила мама, и вообще ты скупердяй, на новый синий френч жалеешь тридцатку.
Но пора нам вернуться на художественную выставку, в тот весенний день 1980 года, когда моросит мелкий дождик и я уже не таков, каким был год, два, пять лет назад. Пенсне Чехова и его вальяжный (как мне представляется) голос уже не так влекут меня. Попади Чехов в наш городок, только вздохнул бы. Что бы он сумел здесь изменить? Впрочем, не пошло ли — во всем видеть только пошлость?
Все, что положено выполнять рядовому — не из лучших, но и не из худших — студенту, я делаю. А душа полна скепсиса. Даже по поводу самого этого скепсиса. Вот так-то. Осмотр выставки подходит к концу. Каждым произведением я насладился — с некоторого расстояния, чтобы какое-нибудь из них ненароком не захватило меня. Как чарует портрет прелестной девушки с бликами света в растрепавшихся волосах! Чистый ангелочек... Да только где они отыскали такую куколку? Ей что, не хочется иногда поплакать? Перехватить на ходу что-нибудь вкусненькое? Она не капризничает, никогда не раздражается, не завидует? Или вот большой мост, обуздавший реку, — он же противоречит принципам механики и строительной науки! Впрочем, разве только дипломированным инженерам можно рисовать мосты? А эта премилая панда, ни на что не способная, кроме как поглощать нежные листики бамбука, — и это символ Китая? Старый крестьянин с морщинистым лицом, о, поразительные морщины, они замечательно выписаны, но это же атрибут вчерашнего, а то и позавчерашнего дня, а нам необходим день сегодняшний и завтрашний. Устрашающе надулся громадный петух, печатает шаг, точно командир куриных гвардейцев, ведущий своих кур на парад, — как комична его торжественность. Благолепный март в прибрежной деревушке на юге: неизменная зелень, благоухающая круглый год, все те же розовые абрикосы (и эта неизменность только подчеркивает скуку и монотонность). Парус рыбака, чайки над волной, море кипит, белые брызги взлетают над камнем у берега и опадают бессильно, а камень не шелохнется. Перед исполинским зверем, только что выдолбленным из глыбы, пал ниц древний каменотес. Картина эта называется «Вечность», что же здесь вечно — этот холодный, причудливый каменный исполин?
— Весьма интересно, весьма, — оценил Цзиньлин, покидая выставку и выходя на улицу, где уже выглянуло солнце и сразу потеплело. — Далеко шагнули художники, начали самостоятельно видеть и мыслить, вот, скажем, эта картина, «Июль», сколько страсти, взглянешь — душу обожжет!
— Тебя к этой картине, должно быть, привлекли ножищи девчонки? — съязвил Кузнечик. — Огромные, как лодки!
— Пошляк! — И Цзиньлин отвернулся, демонстрируя свое нежелание пререкаться с таким вульгарным типом, замурлыкал привычное «Весна, о, весна», но вдруг, вспомнив нашу недавнюю перепалку, бросил взгляд на меня.
— Не понимаю, с чего это вдруг ноги стали пошлостью? Попробуй-ка шагнуть без ступни? Или ты считаешь, что мозольные операторы в банях — наипошлейшие в мире люди? Коли так, к кому прикажете с мозолью обращаться?
До чего же Кузнечик любит спорить! Мыслит живо, но бессистемно. Цзиньлин отошел подальше и заявил, что произведениями искусства следует наслаждаться, а мозоли тут ни при чем. Чанцзян примиряюще предложил всем мороженое, мы обрадовались, но он нашарил в кармане лишь 27 фэней, пришлось мне добавить недостающие три. У обочины зашлись в перебранке два велосипедиста, соскочив со своих машин; один другого, наверное, зацепил колесом. Проскочил мимо некто в черной кепочке, очках-жабах, даже не содрав с них ярлычка, в клешах ахового фасона, с магнитофоном внушительных габаритов, но с одним динамиком, в котором скрипела и трещала раз сто перезаписанная песенка. Нет на выставке, осуждающе заметил Мэтр Шао, ни одной весомой работы. А что он имеет в виду под «весомой работой», поинтересовался я, или художественные произведения оценивают по весу? Цзиньлин повернулся к Цзиньхун — когда же в Китае появится свой Пикассо, а та пошутила, что мэтра Пикассо, конечно, не будет, но Мэтр Шао — перед вами. После выставки, высказался Чанцзян, не таким уж и плохим показался мне наш мир. Кузнечик, развивая мозольный вопрос, связал его с недавно нашумевшим рассказом, в котором героине, любовавшейся красными листьями, герой сообщает, что тут неподалеку, метрах в двадцати, продается окунь. Ах, сколь возвышенна героиня, ох, сколь пошл герой! Все немедленно разбились на фракции. Цзиньлин стоял на том, что глупо лезть с какой-то рыбой, когда человек упивается красками осени. Очарования осеннему дню только прибавится, решил Мэтр Шао, если минут двадцать полюбоваться, а затем купить пару цзиней окуня, ведь все зависит от времени, места, условий, так что ошибка героя — в том, что он не подождал эти двадцать минут. А вдруг, подумал я, через двадцать минут все распродадут? Ест ли вообще героиня рыбу? — вот в чем, по мнению Кузнечика, ключевой вопрос. Коли не ест, значит, у нее что-то с желудком, и надо немедленно обратиться к врачу. А если обожает не меньше, чем красные листья, то нечего других упрекать, что только о еде думают. К тому же, добавил Чанцзян, спрос на окуня пока не удовлетворен, и если бы он сам любовался красными листьями, а его возлюбленная сказала, что тут рядом продают рыбу, он бы сразу встал в очередь и купил, а листья бы не убежали.
Спросили меня, но я сам еще не разобрался. Как бы, подумал я, к этому отнесся Чехов? Вряд ли ему захотелось бы встать в очередь, но, с другой стороны, его ослабленный болезнями организм нуждался в животных белках. Так что отведал бы, из уважения к кухарке, отстоявшей очередь, ведь ел же из вежливости крыжовник и устриц, которых терпеть не мог. Да, кто-то должен был для него ловить, покупать, жарить рыбу. А вот мой отец — тому ничего не стоило отвернуться от красных листьев и помчаться за окунем, как герою того рассказа. К счастью, мама не походит на эту героиню, в противном случае что удержало бы семью от распада? Ну, а я сам? Красные листья я люблю и не хотел бы, чтобы из-за какой-то рыбы мне мешали любоваться ими, однако не откажусь, если время от времени к обеду в столовой или дома станут подавать хорошо прожаренного окунька.
Обратились к Цзиньхун, а та рассмеялась:
— Мы еще не дожили до того дня, когда окунь будет доставаться без хлопот. Но неужто вы всерьез решили, будто та парочка поссорилась из-за рыбы? Нет, нет и нет, все наоборот, у них любви не было, а попало рыбе. Окунь получил лишь то, что предназначалось человеку. Против чувства не попрешь. Вот о чем надо бы подумать.
И все тут же заткнулись, увидев, как глубоко она копнула. Тогда Кузнечик принялся подсчитывать, сколько минут осталось до обеда. А Цзиньхун вдруг поворачивается ко мне:
— Я разочаровалась в тебе!
— Ну? — недоумевающе вскинулся я.
— Все надеялась, что ты заметишь одну вещь, а ты проскочил мимо.
— Ну?
— Да я же ради тебя и позвала всех вас на выставку!
— Ну?
— Те каменные скульптурки, ну, твоего отца.
— Ну?
И она рассказала, что там экспонируются новые работы отца, четыре фигуры из камня. «Конь», «Кит», «Лев» и «Сова»—лучшая из них. Простые, бесхитростные линии, издали скульптуру можно принять за большой белый клубень батата. Глубоко запавшие глаза — две полукруглые впадины. Светлые, с искорками, влажные, полные неугасимой жажды жизни и надежды. До чего они глубоки, до чего глубоки! Прямо озера, моря! Вместившие весь наш мир со всей его историей.
— Печаль и радость своего поколения, славу и позор, мудрость и страдания пережитого... все, что только может быть, он вложил в них! — воскликнула Цзиньхун.
И спросила:
— А ты прошел мимо? Вовсе не заметил?
Вот так-так! Я вспыхнул, как от пощечины. Отец что-то такое говорил, просил меня помочь привезти камни, а я пропустил мимо ушей.
— Вот не думал... — протянул я. — Он казался мне таким пошлым, мелким.
Цзиньхун укоризненно покачала головой.
— Нет, — возразила она, — ты его не понимаешь. Видимо, он совсем не такой, каким ты его увидел и изобразил нам. Может быть, все свое воображение, все эмоции он отдал творчеству и поэтому в повседневной жизни кажется усталым, вялым? Такое бывает. Мне тоже когда-то казалось, что старое поколение обмануло мои надежды. Но в итоге...
