Алексей Швецов - Лохless. Повесть о настоящей жизни
– Да, — посочувствовал я, — колонки — это такая коварная вещь.
– Какие колонки?
– Санек, не будем вдаваться в детали… — Я перевожу разговор на другую тему.
Жалуюсь ему на вечную тоску, мертвость окружающих, их лицемерие и пошлость. Рассказываю ему о своей перманентной депрессии в этом сером и скучном мире, где я — реликт.
– Меня, Саня, депрессняк постоянно давит. Я не жалуюсь, нет. Я привык к этому ощущению нехватки чего-то важного. Я даже испытываю особый, сродни мазохистскому, кайф. Но чувство нереальности моего пребывания здесь, среди духовно/мертвых антиподов, самому мне кажется нереальным. Порой возникает чувство, что я сплю! Я все жду, что вот-вот проснусь и… и я, типа, грузчик в каком-нибудь захудалом городишке, а вместо жаркого лета мертвенно-холодная зима. Все чем я жил эти пустые годы — пошло и некруто. Весь этот гламурный глянец — полный отстой и еще более полная жесть! Я расту, я выше всего этого, но узкие рамки псевдосветской жизни, низкие потолки общественной морали и границы завоевавшей мир тупости не дают развиваться моему «я» во всех направлениях. Я уже не тот Сергей, которого ты когда-то знал. Происходит ревальвация моего «я», но я не в силах заставить мир измениться под меня. Должен произойти ребрендинг в сознании этих живых мертвецов. То, что сейчас называется «гламур», должно называться «полной лажей». И когда большинство это осознает, тогда возможен какой-то сдвиг, и мы не будем такими… — Носком ботинка я показал на мирно спящую под столиком Ольгу. — Пойми, театр начинается с вешалки, а жизнь начинается с грязных рук акушера, который тебе привязывает бирку с номерком, словно зверенышу. Не об этом ли номере написано предупреждение в Апокалипсисе? А жизнь. МХАТ, Большой театр — это все хуйня по сравнению с этими постановками театра абсурда, именуемого жизнью. Жизнь — это не что иное, как хеппенинг. Отсутствие логики во всем. Я все больше прихожу к выводу, что смерть — это благо!
– Почему?
– Кто-нибудь, когда-нибудь видел обиженных смертью? Нет таких. А униженных и оскорбленных жизнью — не счесть!
Сашка многозначительно ковыряет вилкой в ухе:
– Старик, я с тобой согласен. Я глубоко разделяю все. Но это, — он обводит рукой вокруг себя, — не стоит ненавидеть и презирать. Это надо иметь!
– В каком смысле?
– Например, видишь вон там, у колонны, чувиха стоит?
– Где?
– Да вон же. От входа налево, вторая колонна. Видишь?
– Да.
– А за ней девушка с зелеными распущенными волосами. Ну, разглядел?
Я прищуриваюсь, ищу чувиху с зелеными волосами.
– Сань, по-моему, это деревце в кадке. Пальма.
– Не важно, старичок, не заморачивайся на деталях. О чем она, по-твоему, думает? Что ей надо?
– Пальме?
– При чем тут пальма? Я тебе про главное толкаю.
– Не знаю, — сдаюсь я.
– Думает она, как произвести вскрытие или легкое кровопускание наших с тобой кошельков. И как по-быстрому потратить деньги, которые она у очередного папика вытянула. Понял?
– Примерно.
– А я знаю, как это сделать! И чувихе приятно. И я поднимаюсь.
– Ты имеешь в виду бильярдную, которую ты строишь? Об этом на каждом тусняке треп идет.
– Именно. Только не бильярдную я имею, а всех их в этой бильярдной. Вот такая, Федор, лексическая морфология.
– Сергей, — поправляю я.
– Какая разница?! — с чувством вопрошает Сашка и в сердцах толкает Ольгу ногой.
Девушка шевелится, но не просыпается.
– Расскажи подробнее, — прошу я его, как ребенок просит рассказать сказку на ночь.
Я крепко попал под редкостное Сашкино обаяние.
– Идея такая. Я с Пашкой, моим партнером. Ты его не знаешь? О, классный чувак! Тусовались мы с ним в Лондоне, под Нью-Йорком, и он там с одной негритяночкой познакомился. Ведет он ее в бар и спрашивает типа, не желает ли леди расслабиться. Та — дура полная. По-русски ни фига не шарит. Пашка ей на чистом английском предлагает: «Relaxant?» — Сашка разражается заразительным смехом: — А это значит слабительное. Он ей слабительное предложил.
Я тоже смеюсь.
– Жаль, что его нет здесь. Может, ты его и встречал где, хотя вряд ли запомнил. У него такая бородка в виде косички. Синяя.
Я указываю Сашке на синебородого рассказчика анекдотов:
– А это не он?
– Какая разница! — восклицает Санек. — Ладно, я вас потом познакомлю. Когда он придет. Так вот… на чем я остановился? Ах, да! Вспомнил. Сидим мы с этой вьетнамкой за одним столиком, и до того она на нашего ректора похожа (помнишь его? лысый такой, с огромным носом), что я не выдерживаю и спрашиваю у нее: «Анна Леонидовна, в каком году…»
– Подожди, — перебиваю я. — Ты же про бильярдную собирался рассказать.
– Бильярдную?! — удивляется Сашка. — Но я не был с ректором в бильярдной.
– Я про ту, что ты в Москве открывать собираешься.
– А-а. Это? Ну, да. Итак, идея такая. Хотим открыть самую крупную бильярдную в Европе. На четыре этажа. Представь, четыре этажа, и кругом зеленые столы. Бильярд будет представлен во всем своем многообразии, от карманного до гигантского.
– Сашка, извини, перебью. Про карманный бильярд я что-то слышал краешком уха, а гигантский… это что еще такое?
– Это шары величиной с мяч футбольный. И играть в него надо ногами, в специальных ботинках, типа балетных пуантов.
– Здорово! — восхищаюсь я. — Всех будет тупо переть от этого.
– Для солидных клиентов шары будут покрываться стразами с USB, а пуанты оборудованы Bluetooth для выхода в Интернет. На каждом этаже — сеть китчевых закусочных. Такой аналог совковской столовки. Где толстые поварихи в грязных халатах, гнутые алюминиевые ложки, котлеты пополам с бумагой и выпивка: водка разбавленная, пиво теплое, огуречный лосьон, наконец.
– Кстати, когда открываешься?
– Да вот, старик, должны на следующей неделе. У нас, правда, заминка небольшая с Пашкой, моим партнером. Ты его не знаешь? Классный чувак. Человек жил пять лет в Европе, в основном в Нью-Йорке. Мы с ним там и познакомились.
– А в чем проблема?
– Да ни в чем. Просто мы познакомились с ним.
– Не, я про заминку с бильярдной.
– Да ерунда, господи! Типично совковая проблемка. Мы вбухали уже с Пашкой порядка пол-лимона, заказали мебель в Китае, свет, звук, заплатили дизайнерам. А наш третий партнер в последний момент тупо отчалил. Короче, бабло закончилось. Сейчас нужно примерно сто шестьдесят тысяч строителям.
– Обидно из-за таких копеек весь процесс тормознуть. А тебе больше некого пригласить, что ли, Саш?
– Да народу полно, а людей нет. Ты же знаешь, я привык работать только с близкими по духу челами. Мне тут не нужны в партнерах всякие быки, которые сделают из бильярдной филиал сауны. Ты сам-то как себя чувствуешь?
– В плане?
– Здоровье как?
– Не жалуюсь.
– А с нами вписаться не хочешь?
– В смысле?
– Замутить с бильярдной? Помнишь, лет двенадцать назад мы мечтали открыть киоск по продаже презервативов. Это почти то, о чем мы мечтали, во что свято и наивно верили.
– Помню. Но какой из меня бильярдист? В карманный — так это еще туда-сюда, а на гигантский уровень. В этом я ноль, лох. Одно дело шары катать, а другое билярдить тех, кто бильярдством занимается.
– Да ладно тебе, Володь! Не прибедняйся. Помню на третьем курсе тебе равных не было пельмени жрать. Пять порций на спор затачивал.
– Это не я, это Гаврилов.
– Какая разница? Забудь об этом! Это морфологическое понятие и к бильярду имеет косвенное отношение. Гораздо важнее почувствовать собственную готовность.
Сашка смутил меня своим натиском и заманчивым предложением.
– Санек, если ты не прикалываешься надо мной, то я, конечно, подумаю. Что обидно, у меня и денег-то свободных нет. Как ты смотришь, если я с приятелем своим перетру? Деньги те же. Только мы вдвоем с ним впишемся.
– Да пожалуйста! Только рад буду.
Пока я думаю, Сашка замечает своего синебородого партнера:
– Пашка?! Черт возьми! Ты откуда, старик?
Пашка напоминает моему будущему партнеру, как они вместе приехали сюда на такси. Сашка радостно смеется:
– Старик, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть.
Пашка тоже смеется, тряся своей бородой/косичкой. Затем друзья решают покинуть «Vaginal» и «прокатиться в одно местечко, чтобы сняться с алкоголя».
– Ты с нами? — спрашивает меня Сашка.
– С легкостью, — соглашаюсь я.
Я с трудом бужу девушку Ольгу, мирно сопящую у наших ног, вылив ей на голову стакан минеральной воды. Она удивленно открывает глаза, очищает лицо от налипших окурков и подсолнечной шелухи и тупо спрашивает:
– А что я здесь делаю?
– Наслаждаешься светским обществом, детка, — отвечаю я, помогая ей вылезти из-под стола.
