Хари Кунзру - Без лица
— Поднимайся. Уже утро.
Нищий не двигается. Пран снова толкает его. Ничего. Он нагибается и трясет попрошайку за руку. Рука холодная и твердая. Он отступает на шаг, начиная понимать, что произошло. Иногда инфлюэнца приходит очень быстро.
У него нет времени на траур по старику, потому что в этот момент к двери особняка Раздана подъезжает тонга. Наружу выходит строго одетый человек, на нем ачкан[41] и вышитая шапка. Борода аккуратно подстрижена. На выдающемся фамильном носу сидят очки в проволочной оправе. Пран Натх бросается к нему, все его существо исполнено радости:
— Дядя! Дядя!
Пандит Бхаскар Натх Раздан, младший брат умершего адвоката, оглядывается и смотрит с выражением отвращения:
— Убирайся прочь от меня, подлая тварь!
Пран Натх останавливается как вкопанный. Дядя выглядит крайне взволнованным и прижимает шелковый носовой платок к лицу.
— Чоукидар! — кричит он. — Чоукидар, где ты?
Чоукидар появляется в дверном проеме. Серые усы дрожат от возмущения.
— Чоукидар, — приказывает пандит, — видишь этого паразита? Чтобы я его больше не видел. Не хочу, чтобы он болтался возле дверей, покрывая имя нашей семьи позором. Сделай так, чтобы он не возвращался.
— Да, сэр! — говорит чоукидар и, как положено старому солдату, встает по стойке «смирно».
Пран Натх не хочет, чтобы его снова били. Он убегает не разбирая дороги, его глаза полны слез. Теперь ясно, что это правда. Он один на целом свете.
Мыча и всхлипывая, как помешанный, он бежит в узкие улочки. Люди расступаются, когда он, спотыкаясь, движется в их направлении. Он останавливается, чтобы посмотреть, как фудвалла[42] делает джалеби[43], выдавливая спирали сахарного теста в огромную сковороду пузырящегося масла. Поджарившиеся завитки он поднимает половником, макает в карамельную глазурь и снова обжаривает. Макает и обжаривает, макает и обжаривает. Очень аппетитно. В отчаянии Пран бросается к сластям, хватает полную пригоршню и бежит прочь. За спиной он слышит ругань продавца, но несется вперед так быстро, как только может. Вскоре гневные крики стихают вдалеке. Удача. В безлюдном переулке Пран набивает рот джалеби, облизывая сок с пальцев, не заботясь о том, что сажа и грязь могут тоже попасть вовнутрь. Сахар приносит ему краткий прилив возбуждения.
Подкрепившись, Пран чувствует себя достаточно уверенно для того, чтобы двинуться на поиски адреса, который дал ему нищий. Нужный дом расположен в конце особенно узкой и зловонной улочки с оспинами из мусорных куч и луж неизвестного происхождения.
Сама дверь — очень прочная, она обита железом и толстыми квадратными гвоздями; двери такого типа невозможно взломать. Пран стучит. Еще и еще. За дверью слышен звук шаркающих шагов, и с другой стороны смотрового отверстия появляется глаз.
— Мы закрыты, — говорит бесстрастный голос.
— Я хочу есть, — говорит Пран.
— И что? — говорит голос. — Ты полагаешь, что это дает тебе право стучать в неприемные часы?
— Мне сказали, что, если я приду сюда и сделаю то, что вы скажете, вы меня покормите.
Пауза. Долгая. Равная вечности для Прана.
— Кто сказал?
Пран молчит. Он никогда не спрашивал у нищего, как его зовут.
— Я не знаю, — бормочет он.
Похоже, что человек за дверью размышляет над этим. Слышен звук кашля, затем звяканье ключей и лязганье отодвигаемого засова. Дверь распахивается, и Пран видит перед собой человека размером с быка. На нем лишь клетчатая набедренная повязка. Очевидно, он только что покончил с утренними омовениями, и все его тело лоснится от масла. Его густые волосы блестят так же, как и роскошные черные усы, образующие фантастические завитки по обеим сторонам лица. Маслянистый огромный живот надвигается на Прана. Человек прислоняется к дверному косяку и закручивает кончик уса.
— Что ж, давай на тебя посмотрим, — говорит он и заходится в приступе кашля.
Пран смотрит на него. Огромный человек мрачнеет.
— Повернись спиной, маленький идиот! Покажи, что у тебя там есть!
Пран смущенно поворачивается к нему задом.
— Снимай! — кричит человек, достаточно резко для того, чтобы оторвать еще один кусок легкого. После мучительных усилий он наконец отхаркивает мокроту под ноги Прану.
Пран возится с завязками своих штанов, затем спускает их, обнажая дюйм или два ягодиц с синяками.
— Еще! Больше… Больше! — рычит человек.
Пран, дрожа, подчиняется. Человек дышит с присвистом и кашляет еще какое-то время, затем издает хрюкающий звук, который можно считать более или менее одобрительным.
— Неплохо. Ну заходи.
Пран следует за ним во двор, полный женщин. Там есть женщины, стирающие одежду, женщины, чистящие рис, женщины, крошащие овощи и сбрасывающие отходы в кучу. Вокруг верхнего этажа проходит балкон, он тоже полон женщин: других женщин, бегающих взад-вперед из комнаты в комнату, болтающих друг с другом в дверях. Здесь несколько молодых девушек перегнулись через балюстраду, они развешивают огромные шелковые квадраты сари на веревке, которая тянется через весь двор. Громадный человек прокладывает себе путь через женский термитник со скучающим, но гордым видом быка в поле, полном первотелок.
Пран никогда не видел такого количества женщин в одном месте. Все они кажутся ему юными и необычайно красивыми, некоторые частично обнажены. Мысли мальчика путаются от голода, и это место представляется ему много лучшим, чем улица. Он решает, что, если судьба ему поможет, он готов оставаться здесь долго. Только бы его накормили…
Тут он осознает, что девушки говорят о нем. Группа на балконе выкрикивает что-то. Что-то нелестное о размере его детородного органа. В ответ нижний этаж бушует: Прана оценивают. Здесь, там, везде… Он отчаянно краснеет и спешит за большим человеком, который скрывается в коридоре, отходящем от одной из сторон двора. Не замечая насмешек, градом сыплющихся из всех углов, человек удаляется широким шагом. Бросив быстрый взгляд назад, на дворик, Пран трусит за ним.
К его радости, Прана сажают в комнату перед тхали[44], полным риса и дала. Не теряя ни секунды, он торопливо запихивает пищу в рот, пока другие обитатели комнаты обсуждают его самого. Он ничего не понимает и ест, ест. К большому человеку, теперь одетому в свежевыстиранную курту-пижаму[45], присоединилась женщина. В то время как он внушителен и плотен, она похожа на лишенный плоти скелет. Ее лицо состоит из одних скул и глазниц, у нее хрупкие руки-прутики, отягощенные опасно тяжелым грузом пальцев в золотых кольцах. Толстая красная линия отмечает ее пробор, и рот ее испачкан кроваво-карминным соком бетеля. Можно сказать, что ею заинтересовался бы только прозектор. Пару раз она протягивает руку, чтобы ущипнуть и потереть кожу Прана, оценивая ее текстуру, как оценивала бы кусок ткани у портного. Пран слишком занят едой, чтобы обращать на это внимание.
Ни мужчина, ни женщина не утруждают себя лишними объяснениями. Объективный наблюдатель (к несчастью, как это часто бывает, отсутствующий) мог бы различить в их глазах особую искорку, когда они смотрят на мальчика, сидящего перед ними. Под слоем уличной грязи мальчик все еще очень хорош собой. Мужчина и женщина кажутся необычайно довольными и, когда он завершает еду звучной отрыжкой, сияют так, будто он только что рассказал им что-то очень смешное.
— Зови меня Ма-джи, — говорит женщина доброжелательно.
— А я Балрадж-борец, — говорит мужчина. Глаза его блестят. — А кто ты?
Пран называет им свое имя и, по просьбе Ма-джи, рассказывает историю того, как он оказался на улице и как добрый попрошайка объяснил ему, где их найти.
— Так, значит, ты, можно сказать, одинок? — задумчиво говорит Ма-джи.
Пран кивает. Если его семья не изменит своих убеждений, он действительно совершенно одинок.
— А этот нищий ничего не сказал о той работе, которую мы тут делаем? — спрашивает Балрадж.
— Нет, вообще ничего. А что вы делаете? — Ему и вправду очень интересно, почему под одной крышей живет столько молодых привлекательных женщин.
— У нас что-то вроде благотворительной организации, — туманно объясняет Ма-джи. — Мы даем приют этим бедным девочкам, а они делают кое-какую простую домашнюю работу и, понимаешь ли, легкую работу другого рода. — Она качает головой, чтобы подчеркнуть символическую природу этой занятости.
— Обычно мы не берем мальчиков, — замечает Балрадж. — Но в твоем случае мы можем, пожалуй, сделать исключение. Да, сможем… Конечно, тебе придется делать то, что тебе скажут, и принимать любые трудности с улыбкой.
Пран искренне обещает сделать все, что в его силах. Он уже рисует себе жизнь, состоящую из погони за поцелуями и других стимулирующих игр, в которые вплетаются мелкие поручения — пойти, принести или постоять на страже, когда Балрадж окажется не в форме. Разумеется, это выглядит намного лучше, чем блуждание по городу. Похоже, что удача улыбнулась ему.
