Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Я сейчас, — взяла Марья котелок и полезла вверх по ручью.

— Смотри, не заблудись, здесь больше двух кустов, — предупреждаю конкурентку гостя и тем вношу свой вклад в будущую добычу.

Где-то читал или слышал, что давным-давно святые одними орехами питались. Наверное, потому и быстро попали на иконы. Я на это не претендую, но пара горсточек не помешает обмануть желудок.

— Нашла-а-а! — победно оповестила добытчица, испугавшись, наверное, что далеко ушла и не найдёт обратной дороги. Мысленно я с ней, и этого достаточно.

— Ого-го-о-о!

Вернулась довольная, облизывая пальцы, и с полным котелком. Пришлось сесть и заняться святой трапезой. Нестерпимо захотелось мяса. Ещё говорят, что голод душат движением.

— Пошли?

Пошли молча, не тратя мои оставшиеся силы на разговоры, сопя и пыхтя, не отвлекаясь на таёжные прелести. Не остановила и белка, стремительно бегавшая по стволу кедра вверх-вниз. Стуча цепкими коготками и злобно цокая, она, сверкая бусинками глаз из-за ствола, охраняла зреющие зимние запасы, предупреждая, что готова стоять насмерть. Знала, наверное, что её теперешняя шкурка никому не нужна, вот и осмелела. Правда, бичи не прочь бывали полакомиться мясом злюки, но в ней его столько, что и одному не хватало. И я не стал связываться с жадиной, решив не лезть на дерево, а презрительно прошкандыбать мимо. Мне бы хоть две её лапы.

Солнце, не дождавшись конца интересного путешествия, начало по-осеннему быстро падать. Не зря учёные говорят, что осенний воздух разреженный. Кое-как дотянули до поворота вдоль ручья к лагерю. Появилась широкая натоптанная тропа, исчезли предательские обрубки кустов и поваленные деревья, идти стало ровнее и значительно легче и свободнее, не опасаясь неожиданных падений. Для облегчения ходьбы приспособил инерцию никчемно болтающейся больной ноги, мотая ею по ходу движения, и тем самым освоил рациональную технику передвижения на костылях. И вообще, жить стало лучше и веселее.

— Теперь ничего не страшно, — успокаиваю в спину замученную Марью, — если не допрыгаю, то доползу.

Она приостановилась, поправила, поморщившись, лямки, неуверенно спросила:

— Может, сходить, позвать мужиков?

Я тоже остановился. На смену долгой саднящей боли, взрывному отчаянью и тянучей неуверенности пришли вздрюченная злость и решимость.

— Тебя надо поднести?

Она насупилась от незаслуженной обиды.

— Ты же сам просил.

— Когда это было? — спрашиваю раздражённо, как будто такого и не было, вспоминать, во всяком случае, не следует. — Разделить с кем-то нашу победу? — Сколько драматизма и эйфории было в моём голосе! — Ни за что! — Чёрт с ней, с ногой. — Мы доползём триумфаторами! — Впереди, конечно, я, а она за мной, отставая. — Женщины будут рыдать от восторга и умиления, — я попытался представить рыдающей нашу геологиню Алевтину Викторовну, но не получилось, — а мужики склонят головы в почтении и зависти. — Лишь бы не ухмылялись! Вздохнув, объяснил более понятно: — Никогда не хочется выглядеть побитым и жалким, так что — вперёд, и хвост пистолетом.

Она, согласная, хорошо рассмеялась и даже попыталась выпрямиться под рюкзаком, а я бодро заковылял вслед, ритмично помогая движению замотанным маятником.

Триумфа, к сожалению, не получилось. Когда мы, окончательно выдохшиеся, со скрипом костылей и стенаниями замученной плоти, прителепали в лагерь, он был пуст: очевидно, о нашем прибытии забыли оповестить. Ни цветов, ни музыки. Впрочем, женщины были. За самодельным столом из тёсаных плах, накрытых жестью, спокойно сидела Алевтина со своими вечными образцами и не только не обрадовалась нам, хотя бы обманно, но даже не соизволила удивиться, хотя бы притворно.

— Бойцы возвращаются израненными, но со щитом, — произнесла без эмоций, будто видела не живых людей, а батальное полотно. — Надеюсь, ничего серьёзного? — Как будто наши травмы зависели от нас.

Её у нас не любили и потому избрали секретарём парторганизации. Отталкивали, вызывая невольную антипатию, не только безразличные способы мышления и выражения мыслей газетно-книжными штампами, но и серое внешнее обличье нескладной бабы, сухопарой и плоской, с узкими костлявыми плечами и широкими бёдрами, тонкими ногами и маленькой головкой с невыразительными птичьими глазами и бледными змеистыми губами с постоянными болячками. Она несомненно видела и чувствовала людскую неприязнь, переполняясь желчью и замыкаясь на пустынном геолого-партийном островке. Мне её было жалко. Тем более что была она классным минералогом и петрографом, трудоголиком и умницей. За это уважали, но не любили. Думаю, для женщины хуже всего, когда уважают, но не любят.

Неожиданно и вопреки характеру у неё оказалась приличная и постоянно пополняемая библиотека дефицитных детективов, и я прошлой зимой попытался получить доступ, но безуспешно. Жмотина редко кому доверяла интеллектуальное чтиво, а уж новенькому — тем более. «Ну и не надо», — отстал я, — «не больно-то и хотелось», а заодно решил, что геолог-то она так себе, фактурщица, дальше своих камней ничего не видит. Настоящие геологи и геофизики, а к таковым я, естественно, относил и себя, обязаны мыслить широко и глубоко, не зацикливаться на фактических данных, искать не идею под них, а их под идею, смотреть в перспективу, обладать пространственной фантазией и нюхом хорошего детектива-разведчика. Нет, она не геолог от бога, куда ей! Негативное отношение усиливалось ещё и оттого, что Алевтина скептически относилась к геофизике, а мне казалось, что, в первую очередь, ко мне. В общем, у нас наметилась взаимная конфронтация. Ей бы пристало работать в каком-нибудь затхлом институтишке, копаться в окаменелых древностях и не мешать росту молодых перспективных кадров. А она почему-то прячется от людей в полевых партиях и отрядах, портит боевое настроение. И вообще, спокойно могла бы корпеть, по-марьиному, где угодно, везде быть нужной и чужой. Говорят, что когда-то была замужем, но муж, не выдержав тоски, быстро сбежал, и с тех пор никто ничего не знает о её личной жизни и даже толком, сколько ей лет.

— Так, — отвечаю спокойно, независимо, — царапина. — Подбрасываю себя к столу и усаживаюсь спиной к ней. А Марья поволокла рюкзак к геологической палатке, чтобы избавиться, наконец, от проклятых камней, никому не нужных, кроме Алевтины. Просматривая их, та никогда не была удовлетворена, придираясь, что взяли не на всех аномалиях и не свежие, а выветрелые. Так и старается сбить ударный темп геофизических бригад.

— Что за шум, а драки нет? — Оказывается, в лагере и мужики есть. — Ба! Наших уже побили, — вылез из своей палатки и, щурясь от падающего осеннего солнца, уставился на меня, слегка улыбаясь, наш начальник Геохимического отряда — Кравчук Дима. — Что случилось? — выразительно посмотрел на ногу как начальник.

Подчинённый, не смея огорчать начальство и не пытаясь скрыть правду, незамедлительно ответил, краснея и смущаясь своего растрёпанного вида и производственной бесполезности:

— Да ничего особенного. Поскользнулся, упал на камень, коленку повредил немного, — сказал то, чего хотелось.

Дмитрий Николаевич — он не любил, когда называли по-простецки Димой или, что ещё хуже — Митей — ещё раз оглядел замотанную ногу, которая интересовала его больше, чем весь я в целом, крякнул с досадой:

— Чёрт-те что! Уметь надо падать! — подошёл, сел рядом с Алевтиной по другую сторону стола от преступника. — Не ко времени шлёпнулся: я уже отчёт по ТБ отослал, чистенький — ни одного несчастного случая. — С досадой шлёпнул широкой ладонью с почерневшими от постоянной возни с землёй и камнями морщинами. — Не мог ты повременить падать до начала ноября? — Дима отличался тяжеловесным юмором и, как следствие, отменным аппетитом, что хорошо угадывалось по его плотно сбитой фигуре за-тридцатилетнего здоровяка. — Ходить, что ли, не можешь? — покосился на самодельные ходули.

Нет, не встречали нас ни восторженные женщины, ни почтительные мужчины. Не отвечая на последний, второстепенный, вопрос, говорю о главном:

— Я не знал, что ты уже состряпал отчёт.

Дима-Митя хмыкнул — он не был обидчивым, если не затрагивались его добро и гроши.

— Ну, раз шуткуешь, значит, не так, чтобы очень вдарился. — Кивнул на шортики: — Штаны-то зачем испортил? — Он обращался сейчас со мной не как с равным, каким был по должности, а как с сопливым недотёпой, хотя старше был всего-то на десяток лет и имел древнее образование технаря. Просто ему нравилось начальствовать, а сейчас тот случай, когда я сам подставился.

Надо сказать, что Кравчук справедливо слыл не только в нашей партии, но и во всей экспедиции лучшим геохимиком-производственником, занятым постоянно на трудоёмкой металлометрической съёмке, отличался болезненным честолюбием и старался всеми силами и способами удерживать завоёванный имидж. Очень помогало членство в компартии, компенсировавшее недостаток образования. Однажды поняв свою общественную роль, Митя на каждом производственном или партийном собрании обязательно громогласно и горячо громил разное начальство, невзирая на должности и заводя собравшихся, правда, только по производственным мелочам, за что пользовался одинаковым авторитетом как у начальства, так и, особенно, у работяг и техников. В его отряде, состоящем из трёх-четырёх бригад, всегда соблюдались порядок и дисциплина, какие только возможны в полевых условиях. Я, приглядевшись, попытался слизать, не поняв по молодости, что одной требовательности в тайге крайне мало, а нужен специфический характер руководителя-организатора, какого у меня и в помине не было.