Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви
Юлька восстала из пледа. На ее лице была написана решимость. Зашнуровывая кроссовки, дабы идти за дочкой, она почти успокоилась: все эти свои мысли она выскажет Максу, все ему разобъяснит, он всегда ей верил… А Ритке просто нужен самец — и это она ему тоже скажет, мол, конечно, муж наскучил, а тут такой молодой красавец… Не отдам я тебе брата, Ритка, фиг тебе, журналюга неудачливая!
Звонок в дверь был какой-то робкий, неуверенный. Кто бы это мог быть? Вера Георгиевна тяжело, вперевалку пошла открывать. Как болят ноги, спина! Эта бесконечная возня с мамой, почти неподвижной, тяжелой, брюзгливой… На пороге — Роман.
— Ты?
— Здравствуй, мама!
— Как ты давно… Заходи, заходи! — Вера Георгиевна засуетилась, разволновалась: «Рома, Ромасик пришел. Может, это добрый знак?» Знак — чего? Какая ерунда!
— Как там Ася, ваша дочь? — торопливо заговорила Вера, усадив сына в кухне за стол и захлопотав у плиты.
— Наша дочь… она еще и твоя внучка, — грустно сказал Рома.
— Да-да, конечно, прости! Как она?
— Все в порядке, ходит в сад, по выходным ездит к бабе Люсе.
Вера вздрогнула. «Лю-у-ся! Лю-у-усенька!» Интересно, был бы Костя рад, что у них общая внучка? Этот вопрос преследовал Веру с того момента, как Аська родилась. И именно поэтому у нее не возникало желания видеть эту девочку. Абсолютно никакого! «Бабушкинский инстинкт на нуле», — шутила она сама с собой.
— А как бабушка? — спросил Рома.
— А, — Вера махнула рукой. — Все так же, ни в ту, ни в другую сторону.
— «В ту» — я понимаю, а что есть «в другую»?
— Не лицемерь, Рома, ты все прекрасно понимаешь! — И она тяжело вздохнула. Роман внимательно поглядел на мать и ужаснулся: старуха! Такая же, как бабушка, только ходячая. Волосы все седые, редкие, всклокоченные, глаза потухшие, под набрякшими веками. И согнулась мать как-то вся, будто горб у нее растет. Жалость захлестнула Ромку.
Но, пока он разглядывал мать, та тоже исподволь разглядывала сына и ужасалась не меньше: был же интересный парень, а что от него осталось? Худющий, бледнющий, неухоженный какой-то, на плечах килограмм перхоти. Последний раз он заходил месяцев пять назад, денег принес на лекарство… Он был в куртке, шапке, как-то не так было заметно, какой он щуплый и заброшенный. Ему тридцать два, а выглядит на сорок. И не мужик, а какой-то веник, или как там сейчас говорят — «совок». Костя и то был мужчина помасштабнее, попрезентабельнее.
И мать с сыном бросились вдруг к другу в порыве взаимной жалости, всхлипнули, обнялись. «Переехали нас, как трамваи, все эти «Люси-Люсеньки», — думала Вера, впрочем, без ненависти, вполне остыв от всех былых страстей.
— Я уже старенькая, малыш.
— Зови меня только Максом. Я тебе дам — малыш. И в каком это месте ты старенькая?
— А вот в этом, — Рита подергала себя за волнистую прядь волос, выбившуюся из стянутого пестрой резинкой «хвоста». Видишь, сколько седых?
— Ну-ка, ну-ка… — Макс погладил прядку, потом поднес ее к губам и нежно поцеловал. — Они не седенькие, они — серебряные. Дурочка, это волшебные волосы, чем их больше, тем человек счастливее, красивее и умнее.
— Да-а? Ну, в таком случае, я пока что все-таки несчастная, уродина и дура.
— Мадам, на вас не угодишь!
— Не дерзи старшим!
— А ты прекрати закомплексовывать меня своим возрастом! Я и так знаю, что убог и сир.
— Дурачок! Это я — старая идиотка!
— Сейчас дам в зубы! Как ровеснице.
— Чудовище, ты бьешь девочек?
— А как же? Без этого я давно умер бы от скуки. Бить девочек — это ж кайф!
— Слушай, Макс… А ты уже влюблялся?
— Десять тысяч раз. Последний — в Мадонну.
— Я серьезно…
— А если серьезно… Ну-ка, поди сюда! Давай, давай… — он властно взял ее голову своими большими ладонями и приблизил ее лицо к своему. — Если серьезно, то я люблю тебя, Рита. Я схожу с ума, я не могу без тебя вот уже две недели, с того самого дня. Я люблю тебя…
— И я люблю тебя… — прошептала Рита. Он начал нежно ее целовать: лоб, глаза, щеки, губы, так нежно и осторожно, будто боясь спугнуть. Рита закрыла глаза, у нее закружилась голова. Закружилась так, как никогда раньше. Разве только тогда, лет пятнадцать назад, с Гошей было что-то подобное? Кажется…
— Ой! — вдруг вскрикнула она и с силой оттолкнула от себя Макса.
— Что такое? Ты что? — испугался тот.
— Макс, на что это похоже? Стоим в подъезде, как будто мне в самом деле пятнадцать лет! А мне, между прочим, домой пора, к сыну, маму отпускать, муж скоро придет…
— Я хочу познакомиться с твоим сыном.
— Сбрендил?
— Он похож на тебя?
— Очень… Познакомиться… Забудь об этом. Пока что…
— А… Мы так и будем бродить по улицам и кафешкам? Почему ты не хочешь прийти ко мне в выходные? До ноября мои предки все уикенды проводят на даче.
— Гений! Дома я что скажу?
— Наври про тетку.
— Глупее не придумать!
— Сама же говорила: твоя мама с ней не общается, муж сроду сам не позвонит…
— Тебе в голову не приходит, что тетя Сима может мне позвонить именно в тот момент, когда я якобы буду у нее. Трубку возьмет Гоша…
— Проклятие телефонизации, телефонам и тому, кто это изобрел!
— Есть другой вариант… — Рита задумчиво кусала губы.
— Ну?
— У меня же свободный график… С утра пораньше я отведу Ваню к маме, по-быстренькому съезжу к тете Симе, всем скажу, что потом хочу пройтись по магазинам. А сама вернусь домой.
— И я приду к тебе…
— Гошка приходит не раньше восьми…
— У нас будет куча времени…
— Я, наверное, дура, но… Тебе было бы интересно почитать мои статьи? Мне почему-то хочется…
— Я прочту все твои статьи, я послушаю все твои записанные на кассеты передачи! Я посмотрю все твои фотографии, начиная с детства. Я узнаю о тебе все!
— И, может быть, сразу разлюбишь… — немножко лицемерно вздохнула Рита.
— Этих слов я не слышал. Даже не надейся! Все, попалась птичка в лапы тигровой акулы, навсегда попалась!
— Никогда не говори «навсегда»!
— А ты никогда не говори «никогда».
— В какой день ты можешь прийти?
— Я могу слинять с занятий когда угодно.
— Тогда — четверг. Ведь это наш день, помнишь?
— Конечно.
— Счастливый день… Кто бы мог подумать — ведь он рыбный, а я терпеть не могу рыбу!
— Вот еще одна новость о тебе! Что ж, рыбу мы исключим из нашей жизни навсегда.
— Опять «навсегда»?
— Я ж про рыбу…
— Слушай, мне правда пора!
— Последний раз! — Он привлек ее к себе и снова начал целовать, только на сей раз жадно и страстно. И Ритка опять закружилась на карусели.
Юля, Рома и Ася ужинают. Как обычно: вареная картошка, сосиски и маринованные болгарские огурцы из банки. За все эти годы их кухня практически не изменила своего вида. Только другое бра на стене над столом, раз шесть менялась скатерть… А так, те же шкафчики польской «Зоей», потерявшие вид и форму — стенки и дверцы покоробились, белое — потемнело, некогда бежевое — выцвело. Из крана все время занудливо подкапывает. «Надо бы поменять прокладку», — отмечает про себя Рома, ковыряя вилкой остывающую картошку.
На столе совсем не аппетитный вид: хлеб выглядывает из пакета (кому надо — отрезай), сосиски поданы прямо в миске (кому надо — вынимай). Аська жует без энтузиазма. Юлька практически не ест. Она смотрит. Мимо мужа, мимо дочери и не скажешь, что в себя. Нет, куда-то в некое событие, которое тяготит и мучает ее…
Роман исподволь поглядывает на жену. Верхняя пуговичка ее рубашки болтается на длинной нитке и грозится упасть прямо в тарелку. «Если упадет, — думает Рома, — Юлька может запросто проглотить ее». Впрочем, не проглотит — она вообще уже перестала есть. Кстати, белая пуговичка на зеленой рубашке пришита черной ниткой. «И плохо к тому же, пришита! Эх, Юлька, и чем ты целый день занята?» Злость и раздражение закипали в Роме, но он никогда сам, первый не дал бы им выхода. Лучше перемолчать.
Оттого и нависло в кухне напряжение, и именно сегодня Ромке было особенно тяжело и непонятно: зачем это все, а главное, откуда взялось? Как он не заметил того момента, когда все поломалось, и жизнь превратилась в физиологическое существование ни для чего и ни для кого?
Юлька явно злится. Наверное, на то, что он стал иногда задерживаться… Он готов был храбро встретить ее вопрос и честно сказать: да, я хожу к Вере Георгиевне, моей маме, и ты должна понять… Ничего она не должна и не поймет! Ясно, как Юлька воспримет такую новость… Хотя странно, что до сих пор она не интересовалась его поздними приходами, будто не замечала или игнорировала эти задержки. И сейчас молчит. Может, она «на него» молчит? Ну, что за жизнь — сплошной неуют, напряг и непонимание! Роман вздохнул. Юлька услышала и, отвлекшись от своих дум, метнула на него недобрый взгляд.
