Арчибальд Кронин - Мальчик-менестрель
Утром третьего дня я договорился с агентством, чтобы маму вечером посадили на поезд Мадрид — Париж — Па-де-Кале, билет на который я забронировал. Мы сели в просторный лимузин «Испано-Суиза» и направились в сторону Толедо, в семинарию.
Перед запертыми воротами семинарии моя дорогая мамочка обняла меня, и меня вдруг кольнуло нехорошее предчувствие, что мы расстаемся навсегда и мне не суждено ее еще увидеть. Я проводил глазами такси, ожидая, пока оно не скроется из виду, а также, должен сознаться, пока не высохнут слезы, и только тогда прошел в ворота и по-испански попросил привратника проводить меня к отцу-настоятелю. Привратник, немало удивленный тем, что я говорю на его языке, охотно подхватил мой чемодан и повел меня через широкий двор по направлению к центральной части семинарии — восхитительному старинному андалузскому аббатству, к сожалению обезображенному двумя современными пристройками из бетона. Мы зашли внутрь, поднялись по чудесной старой лестнице из черного оливкового дерева и оказались перед запретной дверью из такого же черного дерева, где привратник и оставил мой багаж. Когда я дал ему несколько песет, он, похоже, снова удивился, но явно остался доволен.
— Хорошо, что сеньор знает испанский. Здесь вся прислуга — испанцы.
— И все мужчины?
— Конечно, сеньор. Отец-настоятель Хэкетт других не держит.
Я постучался в дверь, но, не получив ответа, все же вошел в комнату и был здорово изумлен, когда увидел высокого темноволосого священника, преклонившего колена на скамеечке для молитвы перед распятием на стене. А под распятием в стеклянном ящике лежала — ты не поверишь! — отрезанная человеческая рука. Не успел я оправиться от потрясения, как священник неожиданно произнес:
— Выйди за дверь и жди там.
С трудом оторвав ноги от пола, я, с чемоданом в руке, вышел из комнаты и прождал за дверью минут десять, не меньше, когда услышал тот же голос:
— Можешь войти.
Я вошел, поставил чемодан на пол и, увидев напротив письменного стола стул, должно быть поставленный для меня, сел.
— Встань!
Я повиновался, с опаской взглянув на своего будущего отца-настоятеля, сидевшего и внимательно изучавшего папку, которая, если верить моим худшим опасениям, была моим личным делом. Ты когда-нибудь видел иллюстрации Фица к «Дэвиду Копперфильду»? Так вот, отец-настоятель был точь-в-точь отчим Дэвида Копперфильда — та же фигура и та же отталкивающая внешность, те же черные, глубоко посаженные глаза садиста. Мне он совсем не понравился, я почувствовал себя точь-в-точь как маленький Дэвид, когда того отправили на фабрику мыть бутылки.
— Известно ли тебе, мой дорогой Фицджеральд, что ты прибыл сюда с опозданием на три дня? — В голосе настоятеля слышался едкий сарказм, без тени юмора.
— Прошу прощения, отец мой, но меня провожала матушка, и так как путешествие ее утомило, мы два дня провели в Риме, а затем остановились в «Рице», в Мадриде, поскольку я опять же счел, что с моей стороны будет благоразумнее провести ночь там.
— Похвальная сыновняя преданность. А что ты делал в Риме, сын мой?
— Его Святейшество Папа удостоил нас аудиенции.
Мне казалось, что это может его смягчить. Но не тут-то было. Он продолжал улыбаться, и смею тебя заверить, Алек, его улыбка мне не слишком понравилась.
— Так что же сказал тебе Его Святейшество?
И тут я по недомыслию выложил ему всю правду:
— Он особо отметил достоинства самоотречения и покаяния.
При этих словах отец-настоятель неожиданно поднял огромную руку и с такой силой ударил кулаком по столу, что все стоящие там предметы задрожали и подпрыгнули. Увы, я тоже чуть было не подпрыгнул.
— Вот-вот. Именно эти слова и мне следовало бы тебе сказать. И я говорю их тебе, поскольку это девиз нашего учебного заведения, особенно применительно к тебе — изнеженный, испорченный до мозга костей маменькин сынок! Если бы я еще раньше не прочел все это на твоем лице, то обязательно прочел бы здесь, в твоем личном деле, — произнес он, бросив взгляд на лежащую перед ним папку. — Скажи мне, тебе хоть что-нибудь известно об умерщвлении плоти?
— Да, известно. Мой лучший друг каждое утро принимает ледяную ванну и делает пробежку в две мили, даже не поев овсянки.
Его глаза заблестели голодным блеском.
— Это наш человек. А нельзя ли его к нам?
— Он уже на пути к тому, чтобы стать доктором.
— Жаль! Какого миссионера я сделал бы из него! Мы специализируемся на подготовке миссионеров, мой дорогой Фицджеральд. За последние двенадцать лет я уже выпустил из этих стен семь миссионеров, трое из которых пролили кровь на Черном континенте.
Алек, этот кровопийца начал уже всерьез меня тревожить. Он был хуже, чем Джек Потрошитель.
— Но перейдем к делу. Я обязан наказать тебя за столь вопиющее нарушение правил. Ты на две недели лишаешься возможности покидать территорию семинарии. А комната, которую тебе отведут, вряд ли будет похожа на номер в «Рице».
Он стукнул по звонку, установленному на столе. Тут же появился слуга. Потрошитель проинструктировал его. Слуга явно удивился, но взял мой чемодан, и мы, выйдя из главного здания чудесного аббатства, направились в дальний конец бетонного строения. Там я спустился вслед за ним по ступенькам в подвальное помещение и оказался в темной клетушке с малюсеньким окошком, из которого открывался омерзительный вид на уличные туалеты. Да и сама келья, где царил жуткий беспорядок, была до отвращения грязной.
Бросив взгляд на замызганную кровать с продавленным матрасом, я повернулся к парню, все еще держащему в руке мой чемодан.
— Кто занимал эту комнату до меня?
— Студент, которого исключили только вчера.
— За что?
— Думаю, за курение, сеньор, — сказал слуга и, понизив голос, добавил: — Это карцер, сеньор.
С минуту я простоял, не зная, что предпринять. Нет, мне решительно не хотелось здесь оставаться.
— Никуда не уходи! Жди меня здесь и посторожи мой чемодан. Я вернусь.
Похоже, ничего другого он и не ожидал.
Поднявшись по гадким ступеням, я направился прямиком в кабинет Потрошителя.
Он оторвался от бумаг на письменном столе и поднял на меня взгляд. Мое возвращение явно не стало для него сюрпризом.
— Да?
— Я не собираюсь жить в этом вонючем склепе. По крайней мере, я имею право на чистое и приличное жилье.
— А что, если я не выполню твои требования?
— В таком случае я отправлюсь отсюда прямо в Толедо, возьму такси до Мадрида, потом пересяду на поезд до Рима и обо всем расскажу Его Святейшеству.
— Очень хорошо, — спокойно ответил он. — Прощай, Десмонд.
Я как стоял, так и остался стоять, кипя от бешенства, а он как ни в чем не бывало снова углубился в изучение бумаг на столе. Тогда я круто развернулся и нога за ногу поплелся обратно в свою келью. Теперь я чувствовал себя уже не маленьким Дэвидом, а одной из тех бутылок, что он успел отмыть только наполовину. Я решительно не мог осуществить свою угрозу, и Потрошитель прекрасно это понимал. Как я покажусь на глаза моей дорогой мамочки, если вернусь к ней в «Риц»?.. Нет, никогда, никогда! Я должен с честью выйти из положения. Во мне еще осталась какая-никакая сила духа. Слуга по-прежнему стоял рядом с чемоданом. Он знал, что я непременно вернусь.
— Сеньор, эта маленькая комната будет выглядеть лучше, гораздо лучше, если здесь прибраться.
Наши глаза встретились, и я понял его взгляд. И воздав хвалу Господу за мой хороший испанский — факт, оставшийся неизвестным сидящему у себя в кабинете сукину сыну с садистскими наклонностями, — я спросил:
— Как тебя зовут?
— Мартес, сеньор.
Я достал из бумажника прекрасную новенькую, хрустящую банкноту достоинством в пятьдесят песет и помахал ею у него перед носом. Я знал, что пятьдесят песет — для него целое состояние. Он знал это не хуже моего.
— Мартес, пригласи сюда приятеля с мылом, ведром воды и подручными средствами для уборки. Достаньте чистое белье, чистые занавески, принесите ковер из другой комнаты. Сделайте так, чтобы тут все сияло и блестело, — и деньги твои.
Он поставил чемодан на пол и пулей вылетел из комнаты. Я дождался, пока он вернется с другим слугой, которого Мартес представил мне как Хосе. С собой они принесли тряпки, щетки и ведра с водой. Пока я поднимался по лестнице, за моей спиной уже вовсю кипела работа.
Примерно с час я бродил по территории семинарии и за это время успел обнаружить заброшенные теннисные корты, где оставили свои визитные карточки отбившиеся от стада коровы с соседних ферм, площадку с высокими стенами для игры в пелоту[20] и старое футбольное поле. Я заглянул в старинную церковь в испанском стиле и про себя отметил, что церковь в хорошем состоянии, очень красивая и благостная. Поскольку занятия еще не кончились, я не встретил ни одной живой души.