Эйнар Карасон - Шторм
А еще я заочно познакомился с лучшими друзьями его детства. «Маленький контрреволюционный союз» — Шторм мог почти бесконечно рассказывать про Хрольва, Ислейва, Солмунда и Колбейна или их пародировать, и я в точности знал, как они выглядели и говорили, что думали; их достоинства, их недостатки, все их тайны и даже извращения. Оставалось только, чтобы наши пути пересеклись, чтобы мы встретились где-нибудь на дне рождения, в конторе или в автосалоне, в пабе или даже за стаканчиком, и после того, как мы представимся друг другу, главное, ни в коем случае не показать, что я знаю о них почти все, что легко бы мог их поправить, случись им запутаться в фактах собственной жизни; они же едва запомнят, как меня зовут.
Что же у них было общего? Ну, прежде всего, пожалуй, определенное честолюбие, а еще то, что они видели себя военными журналистами. Верили, что им доведется стать участниками важных событий, каких-то сражений, что они окажутся на передовой, а потом расскажут об этом в статьях и книгах.
У Шторма было много книг, написанных военными корреспондентами. Прежде всего американскими. Например, только Хантера С. Томпсона книги четыре или пять. «Интересный автор?» — поинтересовался я, сходив несколько раз с одной из них в туалет и насмеявшись до умопомрачения, — она называлась «Fear and Lothing in Las Vegas»[12]. Но сам Шторм не особо им восторгался. Книжку купил, потому что друзья посоветовали, в основном Хрольв и Ислейв. Томпсон был их кумиром. Напившись, они превращались в него. А между этими превращениями мыли где-то полы. Подрабатывали ночными сторожами. Вероятно, собирались писать по ночам, ночные вахты — это ведь мечта пишущего человека, ночью ведь ничего не происходит, город спит, в омуте городского сна нет ничего интересного.
Иногда Шторму приходилось их хвалить. У них вроде как были способности, у Колбейна, например, «ай-кью[13], как у среднего гроссмейстера, только он такой же чокнутый, как Бобби Фишер». А Солмунд, он уже был гением, когда пришел в исландскую журналистику, другого такого таланта на страницах исландских газет не бывало, «но потом он спился, стал алкоголиком с таким сильным инстинктом саморазрушения, что вообще ничего больше не мог сделать. И попросту вылетел с работы». Эти двое, Колбейн с Солмундом, были намного старше Шторма. А вот Хрольв, тот был его ровесником и другом детства, и Шторм мог потешаться над ним до бесконечности. «Знаешь, почему он бросил гимназию и не пошел, как собирался, учиться на журналиста? Потому что где-то вычитал, будто все лучшие представители этой братии были самоучками! Вот еще фразочка: „только автодидакты по-настоящему образованные люди, других лишь учили“. Хрольв годами руководствовался этой мыслью. И знаешь, кем он работает сейчас? Ночным сторожем в университетском кинотеатре! Ха-ха-ха…»
«А способности-то у него вообще были?» — поинтересовался я как-то раз. Шторм сначала хотел сменить пластинку, но какая-то причина заставила его продолжить: «Этот парень был зверски умен и способен. И я уверен, если бы он довел до конца хоть что-то из того, что собирался написать, получилось бы отменно».
С этими своими друзьями он связи не поддерживал, только пару раз звонил Ислейву, получив от того письмо или открытку. Мне казалось, что здесь кроется какая-то тайна. Они ведь были закадычными друзьями. Встречались каждые выходные, прямо как мы сейчас. А потом Шторм уехал в соседнюю страну, и связь между ними прервалась. И он стал их поносить. Ведь наверняка между ними что-то произошло? Я иногда спрашивал, но ответа не получил, якобы они ему просто наскучили, он был fed up[14]. И тут вдруг меня осенило: что, и со мной будет так же? Если наши пути разойдутся? И обо мне он будет так говорить? Но потом я понял, что все, разумеется, вовсе не так. Мы крепко сдружились, всерьез, мы родственные души. Однажды под утро, когда ящик с пивом опустел, Шторм даже сказал, что если бы с ним что-то случилось, он бы никому не доверил Стеффу и детей, кроме меня.
ШТОРМ
Меня шокировало известие о том, что Ислейв вышел из укрытия. Сначала я подумал, что это шутка или брехня. И мне не сразу удалось выбросить из головы мысль, что это вполне в стиле Иси, он ведь всегда был горазд на всякие выходки, изумлял всех своими чудачествами, это были своего рода богемные игры. Поэтому мне и показалось, что это не могло быть правдой. Он ни разу ничем не выдал, что он гей, — glad to be gay[15], как, например, Сайми, с которым я учился в начальной и средней школе, в нем с самого начала было мало мужского, он смеялся, как девчонка, и вилял бедрами лет этак с десяти, не проявлял никакого интереса к мальчишеским играм и прочим занятиям, дружить хотел только с девчонками, и они принимали его в свою компанию как равноправного члена, когда мы доросли до подросткового возраста, мы Сайми даже завидовали; мы, все остальные, и приблизиться не могли к женскому полу, а он оставался ночевать вместе с подругами.
Но как бы там ни было, Иси во всем настолько отличался от Сайми, что и представить сложно. С детства был женофобом до мозга костей. Потому мне все это и показалось полным безумием. И эта мысль меня не покидала, хоть новость я и узнал из письма Иси и даже разговаривал с ним по телефону, и он искренне просил меня поверить в это, принять как данность и уверял, что это никоим образом не разрушит нашей дружбы.
Я размышлял над этим, и меня все больше охватывало замешательство. Начали всплывать какие-то мелочи. Например, насколько я знаю, он ни разу не был с девушкой. Теперь-то, когда прошло столько времени и все открылось, ясно, что этого достаточно, чтобы заподозрить мужика в гомосексуализме. Стоит еще заметить, что признался он в этом в тридцать лет. Но мысли такой никогда не возникало. Ведь далеко не все бегают за девочками, многие стесняются, не уверены в себе — помню, я и сам прикидывался необщительным трусом, когда влюблялся в какую-нибудь девушку, просто потому, что боялся отказа и поражения. Ну и думал, что у красавца Иси тоже такой стиль, он часто был холоден и грубоват с девушками и всячески давал им понять, что слюни распускать не будет. Это было круто, и мы его, конечно, за это уважали.
Но на самом-то деле все из-за того, что он гей? Подумать только, как я был слеп. Я должен был догадаться. Мы обсуждали это со Стеффой, и она кое-что припомнила. Мы только начали жить вместе и собирались выехать на природу в какой-то праздник. За год до этого я ездил вместе с Иси, мы замечательно провели время, пили водочку, валялись на надувных матрасах, так что он вполне мог рассчитывать, что и в этом году мы поедем вместе, и меня начала мучить совесть, что я брошу его одного, да мне бы и самому было одиноко и тоскливо, если бы он вдруг пришел с девушкой. Стеффа понимала, что я переживаю, и предложила позвать с нами Иси и одну свою подругу, которая тогда была свободна и как-то призналась, что Иси ей нравится — она видела его с нами в Борге или где-то еще. Все получилось, идея была просто замечательной, Иси вел машину, у подруги была просторная палатка, и мы отправились вместе, вчетвером, а не втроем, что было бы, мягко говоря, вульгарно.
Только у Иси с подругой ничего не получилось. После этого она была угрюмой и резко спросила у Стеффы, не гомик ли этот тип. Я тут же об этом забыл, думал, что его именно эта девушка не заинтересовала, странно, конечно, но вкусы-то у всех разные, у каждого своя прихоть.
Однако именно так и оказалось.
Хм…
У меня в голове просто роились мысли. Мы были добрыми друзьями пятнадцать с лишним лет. И вместе прошли все ступени взросления, как и положено близким друзьям. Нередко бывали вместе в душе, в бассейне, спортом занимались, вместе пережили период полового созревания, пробуждение интереса к девочкам (как казалось!) — вместе украдкой разглядывали откровенные журналы, устраивали попойки и по-дружески обнимали друг друга за плечи, нередко спали вместе в одной комнате или даже на одном матрасе; такое возможно только с друзьями, с женщинами возникли бы затруднения, а про геев и говорить нечего!
Мне пришлось нелегко. Но, обдумав это дело получше, я решил, что ни за что не допущу, чтобы из-за этого хоть что-то поменялось. Мысли о том, что мы видели голые задницы друг друга или спали бок о бок, лучше просто выкинуть из головы, ведь в остальном Ислейв был самым обычным парнем, приятелем, другом. И я хотел бы, чтобы так оно и шло.
Потом я позвонил ему и сказал, что эта новость ничего не изменит в нашей дружбе. Его интимная жизнь меня никогда не касалась и не касается. Он явно ждал моих слов, поблагодарил, затем написал длинное письмо, рассказал, что многие люди, которых он считал куда более либеральными и терпимыми, чем известный своей нетерпимостью Эйвинд Йонссон Шторм, на деле оказались лживыми лицемерами. По-моему, это Иси здорово сказал, я часто перечитывал его письмо и смеялся, особенно когда был навеселе, я разворачивал это письмо и думал: не такой уж я и безумный, в конце концов!
