Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— Прошу вас, пожалуйста.
Станислаус выбрал самый большой апельсин и впился зубами в оранжевую корку. Ему нужно было во что бы то ни стало отшибить противный вкус сигареты. Потом он все же очистил его и жадно проглотил. Графиня смотрела на мальчика, как посетители зоопарка смотрят на обезьян, когда тех кормят.
Вернулась горничная.
— Их сиятельство изволят лежать и читать газету.
Графиня покачивала ногой. Голубой шелковый бант на ее комнатной туфле был похож на огромную бабочку.
— Интересно. А знаете ли вы, какой именно дорогой его сиятельство ходит, когда отправляется на охоту? Не то чтобы мне это любопытно было, я, конечно, все это знаю, но, понимаете ли, так легче всего проверить, можете ли это узнать вы.
Станислаус опять провел под носом рукавом и начал:
— Он идет вниз по аллее в парк. А за стеной парка он находит себе доску и перебирается через канаву, потому как мостика ведь нет. А потом он пролазит через кусты, и тогда…
— Что же тогда? — Графиня выпустила изо рта растрепанные клочья дыма.
Станислаус кивнул головой на горничную.
— Пускай сначала она уйдет…
Графиня выслала горничную, но на всякий случай стала поближе к звонку. Мало ли что могло случиться. Ведь это был полузверь. Он ел апельсин с кожурой.
— И тогда? — спросила графиня пугливо и дружелюбно.
— Альма все растрезвонит, и тогда вам будет зазорно, — сказал Станислаус.
Глаза у графини округлились и расширились, стали как две большие монеты. Станислаус рассказал ей, что видел графа с воспитательницей у лисьей норы.
— Они разделись, а потом налетели комары и они опять оделись. Учительница все время пугалась рыжих муравьев.
Графиня побледнела, но не так, как только что бледнел Станислаус после сигареты. То, что она услышала, менее всего походило на воскресную проповедь. Она пошатнулась и позвонила горничной. Альма выпроводила Станислауса.
— Что это ты ей напророчил?
— Не твое дело!
Дома его ожидали родители.
— Ну и как же тебя одарили? Каким наделили добром? — Густав даже погладил Станислауса по голове.
— Одна вонючая сигарета и один сладкий лимон — нечего сказать, хороши дары! — Станислаус вывернул карманы, показывая, что больше ничего не получил. Потом ушел в сад и начал высвистывать птиц.
Через два часа из замка пришел лакей.
— Эй, Станислаус, ее сиятельство зовет, живо!
Густав вытолкал упиравшегося мальчика за дверь.
— Вот теперь она тебя наградит, как положено господам.
На этот раз графиня лежала на диване. Горничная ходила на цыпочках.
— Это ты на нее накликал болезнь? — Она прикоснулась к плечу Станислауса и сразу же испуганно отдернула руку. — В твоем теле, верно, электрической ток высокого напряжения?
— Не мели ерунды, — ответил Станислаус. — Так что же, мне теперь все-таки взять вашу птицу и приручить ее?
Сиятельная дама говорила томным голосом. Она успела наплакаться.
— Вот видите, я слегла, и я, так сказать, в ваших руках, молодой человек.
Станислаус поглядел на свои руки — они были исцарапаны и в черных трещинах.
— Не отказывайте мне, прошу вас. Мне нужны доказательства. Может быть, вам открыто, когда граф опять…
Станислаус вытянул нитку из заплаты на штанах.
— А это уж вам самим надо следить.
— Значит, вы мне не скажете?
— Откуда же мне знать? Но вот платочек все еще там валяется.
— Какой платочек?
— Шелковый носовой платочек той барышни. Он лежит у норы. Лиса было цапнула его и аж вся затряслась. Он очень смердит этим… диколонтом.
Графиня подскочила. Она стиснула маленькие кулачки и покраснела от злости. Может, она вовсе и не была больна. Станислаус обрадовался, что графиня не захворала из-за него. А что если она все-таки в родстве с королевой бабочек, которую он уже давно разыскивал? Может, в конце концов эта бледная дама поведет его по своим владениям и в благодарность за то, что он рассказал ей о графе, посвятит Станислауса в великие тайны царства бабочек?
Маленькая ручка дамы скользнула, словно белая мышь, в какую-то шкатулку и выскользнула из нее, нагруженная денежной купюрой.
— Очень, очень вам благодарна, и не правда ли, вы придете опять, когда я вас позову? Хорошо?
— Если будет с руки.
Густав таращился на бумажку. Это была банкнота в миллион марок. Станислаус положил ее на кухонный стол. Отец даже обнюхал деньги.
— Видно, ее милости понравилось то, что парень ей напророчил.
— Денег-то как раз на буханку хлеба, — пренебрежительно сказала Лена.
11
Бюднеровские птенцы вылетают из гнезда. Станислауса конфирмуют, а он усыпляет отцовских кур.
В домике Бюднеров стало тихо, как в улье после роения. С тех пор как Эльзбет ушла в город, казалось, точно целый рой улетел. Старшие ребята один за другим покидали Визенталь и уходили в люди.
У Эльзбет был уже ребенок, когда она нашла наконец мужа. Он был углекопом, а Эльзбет работала уборщицей на той же шахте. Так они всегда были вместе. Они пригласили еще двух шахтеров, пошли в бюро регистрации браков и там расписались в книге. Вот и вся свадьба.
Лена, узнав об этом, взгрустнула. Ее дочь лишилась самого замечательного праздника, какой только возможен для женщины. Густав старался рассуждать по-иному, с мужской точки зрения.
— Они правы! — сказал он. — Праздники — только лишние расходы. Даром нас даже не хоронят.
Но Лену это не утешило.
— Господи боже мой, может, у них была красная свадьба?
— Ну и что ж, — сказал Густав. Он и сам считал себя почти красным. Он уже три месяца как вступил в местную организацию социал-демократической партии и время от времени разучивал в хлеву боевые песни: «Мы молоды, и мир открыт пред нами…»
— Ты что, спятил? — злилась Лена.
Густав не обращал внимания на ее желчные упреки. Первого мая он промаршировал через Шляйфмюлле в колонне демонстрантов под знаменем местного социал-демократического союза. За это его и еще нескольких стеклодувов уволили с фабрики.
Фабрикант попросту выставил его на улицу — прошу вас!
— Ну вот теперь и распевай, что мир открыт… — сказала Лена. — Господи, отец небесный, верни ему рассудок!
На третий день Густава и еще нескольких его приятелей, которые только пели, опять позвали на работу. Неужто бог услышал Ленину молитву? Но председателя и секретаря местной социал-демократической организации выкинули вон с фабрики и пообещали, что им уж никогда больше не брать в руки стеклодувной трубки. Тогда началась забастовка. Что делать Густаву — неужели отказаться от только что возвращенной работы? Когда он рано утром пришел на фабрику, его встретили товарищи.
— А вот и Густав! Он уж, конечно, пойдет в пикеты. Мы его знаем.
Густав, по правде сказать, шел с тем, чтоб работать, но он дал себя уговорить. Ведь он же, в конце концов, был отцом будущего пожирателя стекла, да и сам в молодости не считался пай-мальчиком.
Густав стоял в пикетах и держался твердо. Правда, с каждым днем все больше людей тайком пробирались на фабрику и принимались за работу, но Густав был непоколебим. Он еще с войны знал, что нельзя безнаказанно покинуть свой пост. Сопротивление забастовщиков все же сломили, и Густава наказали именно за то, что он был верен и не покинул поста. Его уволили. И сказали, что навсегда. Он, мол, не сумел оценить великодушие своего хозяина.
Лена швыряла мужу, как собаке, куски хлеба, намазанные маргарином. Пусть ей бог простит, она в молодости читала много, но про такого дурака, как ее муженек, ни в одной книжке не написано. Счастье еще, что хоть сыновья не пошли в папашу.
Эрих стал мясником, а тому, кто делает колбасы, не приходится голодать. Правда, Эрих не находил работы. Но он отправился странствовать, как положено подмастерью, и не стал обузой для семьи. Он присылал родителям цветные открытки с видами. Однажды он написал, что видел самого президента, президент был в черном цилиндре. Из этого следовало, что и сам Эрих парень не промах.
Пауль стал стеклодувом, как отец. Он уехал в Тюрингию, там женился и тоже не доставлял родителям хлопот.
Артур нанялся в батраки. Поговаривали, что он решил жениться на дочке хозяина. Он работал верой и правдой, чтобы прямо-таки по-библейски заслужить свою невесту. И Лена хвалила его. Очень редко Артур заходил на часок проведать родителей, и его всего передергивало от отвращения, когда мать угощала его хлебом с маргарином.
Вилли пошел в трубочисты. Он тоже зарабатывал себе на хлеб. И если он брал хлеб черными от сажи руками, так ведь в желудке все равно темно. Приходя к родителям, он бесплатно чистил им трубы, а иногда с ухватками фокусника доставал из своего ворсистого цилиндра трубочиста пару яиц.
