Иван Шевцов - Любовь и ненависть
— Ну, словом, черт с ним, не нам болеть за его судьбу. Есть папаша, мамаша, наконец, начальство — пусть разбираются, — сказал Марат с небрежной и веселой улыбкой. — А мы сегодня веселиться будем. Эх, Андрюша, день какой! А ты киснешь в казарме и даже не подозреваешь, что Ирушка сегодня на вечер придет не одна.
— А с кем же? С Зоей, конечно, — равнодушно ответил я.
— И ты не рад?
Марат сел на свою койку напротив меня. Глаза у него были счастливые. Они блестели, и мне не хотелось его огорчать, но притворяться я тоже не мог, поэтому ответил коротко, но тем тоном, в котором рядом с отказом стояла искренняя признательность за «заботу» обо мне:
— Нет, Марат.
— Очень жаль. Чудесная девушка и от тебя без ума.
— Без ума она может быть. Но я в этом, уверяю тебя, ни капельки не повинен.
На вечере Ирочка Пряхина затмила всех девушек. Я мысленно назвал ее королевой бала. Белое платье, схваченное голубым поясом, придавало ее тонкому стану удивительную стройность, гибкость и какую-то чарующую легкость. Приподнятый воротник своими строгими линиями очерчивал ее красивую шею. Она танцевала с Маратом, облаченным в черную новенькую тужурку, сверкавшую золотом погон. Этот контраст белого и черного создавал особую прелесть. Они постоянно находились под обстрелом многих десятков глаз. Я любовался ею, как любовался морем в день первого знакомства, и мне казалось, что здесь на вечере, да впрочем, только ли на вечере — во всем Ленинграде, а может, и в целом мире, — нет девушки интереснее и милее Ирины Пряхиной. Хотя за мир не ручаюсь, а Ленинград-то я как-никак знаю.
Я танцевал с Зоей. Она расспрашивала, куда я поеду служить. Сказал — не знаю: о своем рапорте с просьбой направить меня на Северный флот умолчал. Зачем ей об этом знать?
— У вас усталый вид, — заботливо сказала мне Зоя и предложила посидеть, Мы ушли в фойе, сели на диван в укромном местечке. Мне это относительное уединение не нравилось: я не знал, о чем буду говорить. Выручили Ира и Марат. Они появились неожиданно, я уступил Ирине место, а она, сверкая счастливой улыбкой, вдруг оповестила бойко и торжественно:
— Внимание, сейчас будут вручены подарки.
Она открыла сумочку, достала конверт, и мы увидели фотографии, те самые, что были сделаны пять лет назад на даче. Я не ожидал такого сюрприза и был, естественно, обрадован. Мы тут же достали авторучки и, сделав надпись на обороте, обменялись карточками.
Марату я написал: "Море любит сильных, смелых и честных. Будь достоин этой любви". Тогда мне казалось, что в этих простых словах кроется другой, тайный смысл. А может, мне в тот вечер просто хотелось говорить о любви и само слово «любовь» доставляло особенное наслаждение. Ирине я написал: "Дорогой доктор! Человек — это самое великое создание природы. Любите человека, оберегайте его".
Не знаю, что ей Марат написал. Мне же он написал не так, как хотелось, до обидного легкомысленно, словами популярной песенки: "На память о службе морской, о дружбе большой". И размашисто расписался.
Зато Ирина написала по-своему кратко, просто и тепло: "Милый Андрюша, будь счастлив!"
Не всякий умеет желать человеку счастья так искренне.
Марат с Ирой вскоре ушли, а мы с Зоей остались сидеть на диване. Она спросила, почему я такой невеселый. Я пробовал возражать.
— Но я же вижу! — убеждала она.
— Это вам кажется. Вы не знаете меня, — не сдавался я.
— Да, верно, я вас не знаю, — скромно согласилась она и, состроив мечтательно-печальные глазки, сообщила: — А Марат сделал Ирушке предложение.
Меня точно по голове чем-то тяжелым и мягким оглушили.
— Когда? — выпалил я и тут же добавил деланно-равнодушным тоном: — Она, разумеется, согласна?
— Представьте себе — нет, попросила на год отсрочку. Впрочем, — поправила Зоя, что-то смекнув, — это пустая формальность: все равно они этот год проведут вместе.
— Почему? — усомнился я.
— Потому что Марат остается в Ленинграде, — пояснила она, довольная тем, что сообщает мне интересную новость.
— Ерунда. Как Марат может знать, где будет служить. Распределения еще не было.
— Но он уверен.
Подошел Валерка, неловко поздоровался с Зоей. Пряча за спину маленькие, немужские руки, спросил, почему мы не танцуем.
— Не хочется, — ответил я, сдерживая нечаянный зевок. — Пойдите с Зоей повальсируйте, а я похандрю.
Когда они ушли, я достал фотографии. Ира смотрела на меня. Мягкие волосы ее рассыпались в сиянии лучей заходящего солнца. Море бежало вдоль высокого соснового берега ровное, как степь. По его глади выступали две торопливые строчки, написанные на обороте: "Милый Андрюша, будь счастлив!"
— Благодарю, Иринка, постараюсь, если счастье зависит только от меня.
…Приятные воспоминания растаяли, как первый полярный день. В сумерках я возвращался на корабль. Дежурный доложил, что Козачина и Струнов прибыли из отпусков. Я приказал послать ко мне Козачину. Он явился тотчас же, подтянутый, возбужденный, с довольной улыбкой в глазах, доложил, что отпуск провел без замечаний. Я спросил о здоровье матери.
— Ничего… Лучше стало, — ответил он, не вдаваясь в подробности.
— А как дела в вашем колхозе? — поинтересовался я.
— Да какие дела? Только-только на ноги начинают становиться. Года через три, а может, и больше, дела наладятся, — выпалил он довольно весело и невозмутимо. А вообще он о своем отпуске говорил скупо и неохотно. Поэтому я не стал досаждать вопросами.
Зато Струнов подробно рассказывал мне о Москве, о большом строительстве, о необычном оживлении, о том, что над столицей витает какой-то "новый дух", но в чем конкретно он выражается, старший матрос так и не смог мне ответить, хотя и говорил с откровенной непринужденностью.
— Люди на все другими глазами смотрят, — пытался он объяснить свои впечатления, и в словах его слышались оттенки новых мыслей.
— И что это — лучше или хуже?
— Конечно лучше, — ответил он, и по лицу его расползлась довольная улыбка.
Я предложил ему выступить перед матросами, рассказать о своих впечатлениях. Его это не очень воодушевило.
— А я уже рассказывал, так, по-простому. А выступать не умею, таланта ораторского нет. Пусть лучше Козачина, у него язык подвешен лучше моего.
— Значит, замечаний никаких не имели? — переспросил я.
— Замечаний никаких, — ответил он краснея, — но грешок есть. Маленький грешок.
Я насторожился:
— С этого надо было начинать. Ну выкладывайте!
— Был я в ресторане, товарищ пригласил. Можно сказать, первый раз в первоклассном ресторане. В «Астории» на улице Горького. Вот это ресторан, скажу вам! С голыми дамами, — выкладывая он, не очень торопясь, и меня эта нарочитая и беспечная медлительность раздражала: час от часу не легче.
— Что еще за дамы?
— Да в самом ресторане, по две у каждого столба.
— И действительно раздетые? — переспросил я недоверчиво. Мне ни разу не приходилось бывать в московских ресторанах, я даже не знал, что есть такая "Астория".
— Не совсем, по пояс голые, — добродушно и насмешливо уточнил Струнов.
— И что они делают?
— Потолок держат, чтоб не упал. Обеими руками держат, вот так. — Он поднял руки над головой, ладонями кверху.
Я рассмеялся:
— Мраморные, что ли, дамы-то эти?
— Ну конечно не живые. Только вы не беспокойтесь: я был в штатском костюме и все прошло тихо-спокойно.
Чудак он, этот Струнов, или просто шутник? Скорее всего, последнее.
Бывают дни, похожие друг на друга, как воробьи — серые и до того неприметные, что трудно запомнить их. Этот же день выдался особенным, редкостным, и состоял он из одних неожиданностей, среди которых всякие были: и отрадные и неприятные.
В конце дня меня вызвал к себе в штаб командир базы. Такое случалось очень редко: большей частью мы виделись с адмиралом здесь, на кораблях. Старик недолюбливал свой кабинет, небольшой, квадратный и совсем неуютный. Он встретил меня у порога очень приветливо — так он встречал всех, — но сесть не предложил и сам не сел. Это меня немного насторожило. По беспокойным, трепещущим морщинкам у глаз я понял, что старик в хорошем расположении духа. Он без особой торжественности, но очень деловито достал из лежавшей на столе тонкой коричневой папки два приказа и ознакомил меня с ними. Одним приказом мне присваивалось очередное звание — капитана третьего ранга (я стал старшим офицером). Вторым приказом я назначался на новую должность — командира дивизиона противолодочных катеров.
— С чем и поздравляю вас, Андрей Платонович, — сказал адмирал, кончив чтение и крепко пожав мне руку.
Все это для меня было большой неожиданностью, особенно назначение командиром дивизиона. Уже полмесяца эта должность оставалась вакантной, но, насколько я понимал обстановку, на нее претендовал начальник штаба дивизиона, офицер старше меня и по возрасту и по опыту морской службы. Правда, он ничем особенно но отличался, и товарищи в шутку о нем говорили: "Такого в планетарий пускать не страшно: звезд с неба не хватает".