Тэру Миямото - Узорчатая парча
С уважением,
Аки Кацунума
20 марта
Госпожа Аки Кацунума!
Внимательно прочитал Ваш ответ. Действительно, Вы имеете все основания для негодования. Я и сам довольно долго испытывал к себе чувство легкого отвращения после того, как отправил свое письмо. Мне было стыдно, что я раскис, как мальчишка, – в мои-то годы! Я чувствовал себя полным идиотом несколько дней и никак не мог успокоиться. Но впредь я не стану писать Вам. Честно признаться, переписка с Вами стала мне в тягость. Не думаю, что я обязан рассказывать вам о своих отношениях с Юкако Сэо все без утайки. Я решил, что с меня достаточно. На этом считаю нашу переписку законченной.
Прошу извинить за краткость.
Примите мое уважение,
Ясуаки Арима
2 апреля
Господин Ясуаки Арима!
Наступил унылый сезон июньских дождей. Как Вы изволите поживать? Прошло всего два месяца после того, как я получила Ваше послание, в котором Вы запретили писать Вам. Но я, ослушавшись Вас, снова взялась за перо. Я пишу это письмо в душевном смятении. На сей раз, скорее всего, дело кончится тем, что Вы скомкаете и выбросите конверт, не вскрывая. Наверное, Вы возмутитесь моей назойливостью. Честно признаться, я и сама не пойму, отчего меня тянет писать и писать Вам. Чего я добиваюсь своими письмами?… Но что-то словно толкает меня, заставляя раскрывать перед Вами сокровенные тайники моей души. Как будто что-то странное, необъяснимое овладевает мною… Возможно, послав Вам письмо, я вернулась к тому душевному состоянию, в котором пребывала десять лет назад после развода с Вами. Вы, наверное, посмеетесь над моей глупостью. Что ж, как Вам будет угодно. Понимая, что я не только докучаю Вам своей навязчивостью, но и что Вы даже не станете читать мое послание, я, тем не менее, все равно решилась написать это письмо. Ведь Вы единственный человек, который молча, безропотно принимал когда-то все мои глупые выходки и капризы. В какой-то книге написано, что самые недостойные черты в женщине – это постоянные жалобы и глупая ревность. Но если такова природная сущность женщины, то, верно, я, повинуясь инстинкту, стремлюсь выплеснуть на бумагу эти мои недостатки. После того злополучного происшествия мною овладели уныние и тоска. Порой мне даже казалось, что я стала совершенно иным человеком. Но мне еще многое хочется высказать Вам! Ну и пусть, что это уже ничего не изменит. Даже лучше, если Вы уподобитесь бесчувственной деревяшке, пустому месту – и не ответите на оскорбление…
Отец начал изводить меня разговорами о повторном замужестве где-то через год после нашего развода. Тогда я вела почти затворническую жизнь в Короэн. Даже покупки в соседнем супермаркете я свалила на нашу Икуко, а сама днями просиживала у окна нашей спальни на втором этаже, где теперь осталась одна. Я перелистывала длиннющие иностранные детективы, но так и бросала их, не дочитав до конца, или слушала оставленные Вами пластинки, а иногда, просто уткнувшись в подушку, вслушивалась в тиканье часов. Так пролетало время.
Вдоль дороги, ведущей от станции электричек линии Хансин к нашему дому, течет мелкая речка. Вы, верно, помните, что на ее берегу стоял книжный магазинчик «Тамагава». Так вот, месяца через два после нашего развода он закрылся, и на его месте выстроили кафе под названием «Моцарт». Кафе держала одна пожилая супружеская пара, лет под шестьдесят. Икуко от кого-то услышала, что хозяева ставят для посетителей исключительно музыку Моцарта, и все приставала ко мне с советами зайти при случае, на прогулке, в кафе и выпить чашечку кофе.
Сезон дождей закончился, день выдался яркий, солнечный. По пути мне встретились две-три знакомые женщины. Они явно хотели заговорить со мной, но я пресекла это поползновение и молча прошла по залитой солнцем дороге, просто кивнув им. Мне ужасно хотелось увидеться с Вами. Помню, от жары у меня на лбу и на спине выступила испарина, и даже слегка закружилась голова. В голове крутилась только одна мысль: хочу встретиться с Вами. Хочу встретиться с Вами… Подумаешь, общественное мнение! Подумаешь, разбившийся вдребезги кувшин! Ах, если бы я была тогда более зрелым человеком… Я должна была найти в себе силы простить Вас. Ведь в жизни такое часто бывает – когда женатый мужчина влюбляется в другую женщину. Но я совершила непоправимую ошибку. Как же мне хотелось, чтобы Вы вернулись! Я брела по дороге и думала об этом. В глубине души я даже испытывала легкую ненависть к отцу, который сделал все, чтобы мы расстались. В то же время я испытывала такую ненависть к уже ушедшей из жизни женщине по имени Юкако Сэо, что во мне закипала кровь. А ведь я даже никогда не видела ее.
Кафе «Моцарт» напоминало летний домик. Такие нередко можно увидеть в курортных зонах. Сложенное из нетесаных коричневых бревен, строение и снаружи и внутри было стилизовано под горную хижину. Необработанное дерево смотрелось чрезвычайно эффектно. В специально не прикрытых балках кровли, срубленных из толстых бревен, в деревянных столах и стульях якобы ручной работы была видна стильная текстура дерева, со всеми ее разводами и узлами, словом, все говорило о том, сколько денег и усилий потребовалось от владельцев на постройку этого маленького кафе.
Как и рассказывала Икуко, в кафе звучала музыка Моцарта. Звук был немного громковат… Исполнялась симфония «Юпитер». Правда, я знала только название произведения.
Хозяин принес на мой столик стакан с водой. «Говорят, Вы ставите только музыку Моцарта?» – спросила я его. Хозяин – в очках с сильными линзами в черной оправе – рассмеялся и ответил вопросом на вопрос: «А Вы любите музыку?» «Люблю, – сказала я, – вот только плохо разбираюсь в классике». «Если Вы в течение года будете приходить к нам, то выучите произведения Моцарта. А если будете разбираться в Моцарте, то будете хорошо понимать всю классическую музыку», – с гордостью ответил хозяин. Он прижал к груди серебристый поднос и поднял красноватое лицо к потолку. Это заявление показалось мне несколько странным, и я хихикнула.
«Сейчас, например, звучит 41-я симфония», – пояснил он. «"Юпитер"?» – уточнила я. «Вы знаете произведение? – поразился хозяин. – Да, это "Юпитер". 41-я симфония – последняя симфония Моцарта. Первая и вторая части написаны в сонатной форме. А в четвертой части Моцарт вводит фугу, и финал получается очень мощным. Это шедевр! – Какое-то время он вслушивался в мелодию, а потом сказал: – Вот сейчас начнется финал!» Я заказала кофе, и хозяин удалился. А я стала внимать великолепной музыке Моцарта, при этом рассматривая интерьер кафе. На стене висела в рамке репродукция портрета композитора, сбоку от нее на полочке стояли книги о жизни и творчестве. В кафе, кроме меня, посетителей не было, и когда музыка смолкла, наступила какая-то всепоглощающая тишина. Пожалуй, даже странная, загадочная тишина. И тут меня вновь охватило страстное желание встретиться с Вами. Но сразу же зазвучала новая мелодия. Ко мне подошел хозяин и тоном учителя, добросовестно и терпеливо объясняющего урок младшеклассникам, пояснил: «Это Симфония № 39. Послушайте только, что за чудо – эти шестнадцатые!… А в следующий раз я поставлю вам "Дон-Жуана"! Потом Симфонию соль-минор. Думаю, постепенно Вы постигнете чудо гения Моцарта».
Кофе оказался отменным, хозяин – сама любезность, так что через несколько дней я снова отправилась в «Моцарт». В тот день посетителей было много, и хозяин, хотя и видел, что я одиноко сижу за столиком у окна, хлопотал за стойкой бара – варил кофе, выжимал сок, поспешно менял пластинку, когда она кончалась. Словом, был очень занят. Когда я заходила сюда в первый раз, хозяйка так и не появилась, но теперь она сновала между столами, разнося клиентам заказы, подливала воды в опустевшие стаканы, убирала грязную посуду. Зазвучала не знакомая мне мелодия. И тут мой взгляд вдруг упал на какого-то молодого мужчину, внимавшего музыке с вдохновенной торжественностью. Голова его была опущена, глаза прикрыты. Обняв ладонями чашку, я поднесла ее ко рту, продолжая рассеянно наблюдать за юношей. Он внимал тихим звукам симфонии с таким выражением на лице, будто возносил молитву какому-то великану, или исповедовался некому грозному человеку.
До того момента я не испытывала особого интереса к классической музыке и не считала, что достаточно подготовлена, чтобы постичь, как выразился хозяин, чудо гения Моцарта. Однако, увидев этого юношу и «причастившись» к звучавшей в кафе тихой мелодии, я вдруг отчетливо вспомнила одно слово – СМЕРТЬ. Сама не знаю, отчего мой мозг словно пронзило именно это слово. Я вовсе не думала о том, что сейчас, сию же минуту могу умереть, и не испытывала никакого страха. Но иероглиф «смерть» никак не шел у меня из ума. Прихлебывая кофе, я постаралась не думать о засевшем в моей голове слове «смерть», и впервые стала внимательно и серьезно вслушиваться в звуки музыки Моцарта. Наверное, я отродясь не слушала музыку столь серьезно. И тут до меня вдруг дошла бесподобная красота этой чарующей музыки. Я ощутила непостижимую таинственность мелодии, насквозь пронизанной ощущением эфемерности, бренности этого мира. Как удалось написать такую непостижимо прекрасную музыку еще совсем молодому, тридцатилетнему человеку двести лет тому назад? Как удалось без слов столь ярко передать сплетение двух столь противоречивых чувств – радости и грусти? Вся во власти подобных мыслей, я смотрела на зеленые листья деревьев сакуры, росших вдоль дороги за окном кафе. Музыка Моцарта накатывала на меня волнами, а я почему-то представляла себе облик умершей Юкако Сэо, которая, конечно же, была гораздо красивей меня.
